Понятие справедливости
Под справедливостью понимается такое социально-психологическое состояние, которое является следствием непроизвольного сравнения и оценки. Имея явный или неявный эталон о должном и правильном, некий субъект, сравнивая, по тем или иным параметрам, свое положение со статусами других субъектов, значимых для него, приходит к умозаключению о соответствии или несоответствии реального и должного. Полюса оценок очевидны: справедливо или несправедливо.
Оценка эта не только интеллектуальная, но и эмоционально насыщенная и потенциально мотивирующая волю к действию. Мало того, эта оценка отражает нечто большее, чем калькуляцию, а именно — культурно-религиозные традиции, архетипические истоки понимания смысла жизни, моральные императивы.
В свою очередь, высшие позывы справедливости и приемлемые моральные практики формируются в историческом опыте любой общности, срабатывая как своего рода навигатор или гироскоп. При всех отклонениях от идеальной траектории должного, при всех наслоениях и ошибках, при всей замутненности восприятия справедливости как идеала в социальной и индивидуальной памяти существуют изначальные, не поврежденные никаким грехом и заблуждением представления о должном, — о том, что есть правильно, праведно, а потому и справедливо. Религиозные системы обычно хранят и воспроизводят эти заповеди. В реальности есть некий континуум представлений. Он динамичен и содержит актуальные и архивные кластеры ценностей и их персонификаций.
Выдвижение доминирующих ценностных ориентиров подчиняется законам эволюции, но отчасти может быть объектом манипулирования, что особенно ярко показал ХХ век. Целый ряд стран тогда пережил социальные эксперименты, существенно увязанные с сюжетами торжества той или иной трактовки справедливости.
Те или иные государства, цивилизации можно оценивать по их моральным качествам. Мы считаем общества морально расшатанными, когда у них строгость массовых представлений о должном, реальном и приемлемом размыта и является предпосылкой разнообразных жизненных практик-отклонений, то есть выходящих за пределы признанного в данной культуре пространства добра и зла.
На одном полюсе у нас святые и "несвятые святые", на другом — повседневные грешники и абсолютные разбойники. Отсюда — у нас можно легко обнаружить довольно четкие представления о том, что такое справедливость, причем в ее самых жестких, божественных требованиях, так и абсолютный нигилизм; например, "в формате Верховенского—Нечаева".
Экономика и справедливость
Недавно в одном университете прочел стенограмму молодежного форума. Открыл и наткнулся на выступление одного парня из МГИМО, который высказал следующий тезис: "Все эти ваши разговоры о духовности, о геополитике: евразийство, атлантизм и т.д. и т. п., — это всё духовная хрень. Нужно заниматься дебитом с кредитом, то есть совершенно реально надо строить экономику, конкурентоспособность и прочее. И поэтому надо смотреть на Сингапур. Там тоталитаризм великолепно работает". То есть у парня намешан в голове тропический коктейль, а разного рода понятийные основания плещутся, как калейдоскоп. Есть волевой вывод, но он ложный и сделан из ложных посылок. Однако нечто важное он ухватил — экономику. Действительно, справедливость, как вполне духовное явление в своих высших аргументациях, корнями уходит в экономический фундамент.
Экономика — не только основа современных военных игрищ, имеющих несомненную духовную проекцию. Все войны ХХ века велись из-за экономических причин, ради экономических целей. Так, в нацистской Германии в каждом войсковом штабе были военно-экономические подразделения, воздействовавшие на принятие сугубо военных решений. Разумеется, были более глубокие мотивы, вплоть до захвата сакральных сокровищ, контроля правил игры, мирового господства в конце концов, но все-таки в основе движения боевых машин и вооруженных людей лежат экономика, ресурсное обеспечение, транспортные артерии и логистика, без которых ни стратегическое, ни оперативное искусство невозможны.
Сегодня экономика как система ресурсных потоков и экономика как финансовая и информационная инфраструктура представляют собой две взаимосвязанные, но автономные реальности. Это, между прочим, означает, что сегодня цены на ключевые ресурсы формируются вне зависимости от колебаний спроса и предложения, а по прихоти и замыслам небольшого количества сверхмощных финансовых игроков и их кланов. Согласованное решение небольшого количества кланов, которые в короткий срок решили распродать свои нефтяные фьючерсы, привело к двукратному обрушению нефтяных цен. И никакой производитель нефти, ни саудиты, ни иранцы, ни россияне никакого влияния на конъюнктуру не имел. Между производителем и потребителем сложилась финансовая посредническая сеть. Это означает, что и объем, и справедливость распределения богатства, имущества и доходов в больших нефтедобывающих странах зависят от неподконтрольного им глобального института ценообразования.
Эту реальность наши экономические власти и корпорации осознали недавно.
Тезис о том, что экономика фундаментально важна для оценки справедливости, затрагивает вопросы демографии и исторической памяти. Как люди рождаются, как они воспитываются, образовываются, как они живут в конкретных условиях, какую они имеют свободу для ведения хозяйственной деятельности, как они умирают, как обустроить кладбища, вплоть до такого сакрального вопроса как устроение воинских захоронений. Они у нас находятся нередко в чудовищном состоянии. И разве это не влияет на справедливость?
Стоит здесь зафиксировать три существенных соображения: 1) экономическую подоплеку решений о распределении благ; 2) неоднозначную связь экономической эффективности и социальной справедливости; 3) наличие некоторых диапазонов в шкале доходов и богатства, уровней неравенства, которые общество явно или неявно признает за справедливые и приемлемые.
Поскольку страна открыта взаимодействиям с внешней средой, то, очевидно, вопрос о справедливости имеет не только внутреннее, но и внешнее измерение.
Внутренняя и внешняя справедливость
Актуально очевидная внутренняя несправедливость связана с тем, что распределение после 1991 года основных благ, налогов, имущества и т.д. стало существенно хуже, и не только в мерках прежних советских соотношений. Любое социальное сравнение любой группы с любой другой показывает беспрецедентную чудовищность всех сложившихся диспропорций в распределении экономических благ, не говоря о доступе к принятию решений и т.д.
Почему это не становится причиной бунта и революции? Ведь по всем докладам о глобальных рисках, которые каждый год возобновляет Давосский форум, именно экономические и социальные несправедливости являются причиной номер один для любых социальных потрясений.
Ответ есть. Отсутствие мощного протестного цунами диктуется ранее упомянутой размытостью должного и приемлемого, а также границ между ними. Сфера должного подверглась столь массированной промывке всеми реформами и потрясениями 90-х годов, что даже дискуссия о формально банальном — о национальной идее — идет год за годом без видимого результата. В приемлемом же есть такая зона значений, которую можно обозначить как вынужденное терпение нашего народа, который готов переносить тяготы и принимать их как бич божий. Отчасти пытаясь приспособиться, перехитрить неправедный социальный порядок, или стать частью этой системы, в бизнес войти, работать на десяти работах и умудряться сохранять какое-то более-менее достойное существование, воспитывать детей, прививать им моральные ценности. Но, так или иначе, это воспринимается как попущение.
Тем не менее, где-то в глубине массового сознания, в глубине души каждого, даже из самой высшей страты, это состояние несправедливости и его ощущение является устойчивым фоном восприятия реальности вообще. Большинство чувствует свое бессилие что-либо изменить. Но ощущение такой хронической несправедливости социума при понимании, что должна быть все-таки жизнь устроена на началах справедливости, исходя из православных, исламских или светских норм, отравляет жизнь. Недовольство социумом в его целом ведет к тиражированию актов несправедливости в поведении, в мыслях, в восприятии, распространяется на отношение к природе-матушке, к воде, к нефти, минералам. За эту неблагодарность и хищничество природа отвечает землетрясениями, пожарами, наводнениями. Ведь это в конце концов вопрос глобальной, космической балансировки мира. От социальной несправедливости — рукой подать до политической несправедливости, постановки вопроса о монополии на власть и истину.
Но мы с этим состоянием погружены в еще более опасную и более серьезную несправедливость, которую, условно говоря, можно назвать внешней. Мы становились объектом жестокой внешней колониальной эксплуатации на протяжении XX века неоднократно. По крайней мере, просматриваются четыре больших всплеска несправедливого изъятия из России материальных ресурсов, не считая ущерба, понесенного в войнах, революциях и реформах. Это наше многообразное данничество, зафиксированное и до революций 1917 года, и позже. Особенно остро колонизационный процесс пошел после 1991 года. Кто-то внешний, потому что он более умный, потому что он более пройдошистый, умудряется нас эксплуатировать, вынуждая наше общество жить беднее в смысле материальном и ощущать себя жертвой, рабом, батраком внешних сил. Когда-то их называли империалистами, капиталистами, эксплуататорами, спекулянтами, кулаками и т.п., весьма четко понимая суть этого типа взаимоотношений и желая избавиться от него, "весь мир насилья разрушить". Сталин накануне войны это выразил ясно: "Они хотят видеть нас батраками, да еще задаром".
Именно от этого типа отношений, и тогда представлявшегося несправедливым, наше общество пыталось избавиться в своем социалистическом "творчестве масс". По сути — избавиться от внутренней и внешней несправедливости в социальном устройстве.
Национально-экономическое освобождение
Начало процесса национально-экономического освобождения от внешней зависимости можно датировать Мюнхеном. Мотивы Путина, высказавшего свои претензии западным партнерам, исходили из сформировавшегося к тому времени у него и правящей элиты стремления к восстановлению политического суверенитета. В конце концов это легко объяснимое желание президента большой-таки страны, чтобы, когда подписываются указы, никакой советник иноземный не стоял над душой, как цензор. И, во-вторых, к тому времени окрепли ключевые российские корпорации, которые, повышая эффективность, рано или поздно, вольно или невольно, должны были наткнуться на необъяснимую и несправедливую утечку доходов из-за дискриминационного статуса в мировых инвестиционных и торговых отношениях. Кризис подтолкнул процесс этого осознания.
Масштаб ежегодной утечки, несправедливой по понятиям современного бизнеса, достигал к тому времени примерно нескольких трлн. рублей. Полбюджета куда-то утекает — это вдруг стало неуютным фактом. А если добавить еще все остальное — что чуть-чуть воруется, коррупцию, низкую компетентность, то картина получается уродливая: страна генерирует поток экономической энергии мировой значимости, страна обладает третью мировых природных ресурсов, а живет как-то недостойно, не считая, конечно, баловней судьбы. Страна работает, как батраки. И весьма немногие, не более 4 из 10, живут сравнительно достойно. А один из 100 живет так, что о справедливости можно забыть как о досадном обременении.
Крупнейшие социальные катаклизмы, будь то революции 1905-07 или 1917, гражданская война, протесты времен коллективизации, которую Сталин назвал "второй гражданской", вызывались, строго говоря, именно этим ощущением широкими массами вопиющей несправедливости, вопиющего небогоподобия сложившихся социальных институтов и политических режимов. Народ, по сути, разнуздывая, не без посторонней помощи, свои звериные инстинкты, пытался эту желаемую справедливость установить.
Как-то я спросил у князя Васильчикова: все-таки почему революция случилась, раз такой был образованный у нас правящий класс, и дворянство, и аристократия? Князь рассказал следующее: "Когда пришли в 1917 году раскулачивать моего дядю, то сказали ему крестьяне: "Барин, мы пришли забрать землю. Ты нам ее не отдашь, потому что думаешь, что земля твоя. Но она — наша. Поэтому нам придется тебя убить. Но убьем мы тебя с сожалением, потому что ты был хороший барин". И повернулись к комиссару в тужурке (это эсер был) и сказали: придет время, мы и тебя убьем, без всякого сожаления".
В этом факте, глубоко архетипическом, отражается народное понимание справедливости: земля — наша, от Бога. Но земля оказалась в боярских и дворянских руках, в связи с этим возник весь механизм эксплуатации и угнетения, физического, духовного, морального, экономического. Народ доступными ему методами и настроениями это все попытался выправить, как мог.
Протест против коллективизации тоже опирался на это ощущение: крестьяне считали неправедным делом отбирание земли, скота и т.д. Сталкивались, и трагически, интересы крестьянского уклада и понимание правящим слоем стратегических интересов страны накануне войны, конфликтовали сиюминутная, традиционная и перспективная справедливость.
Когда началась приватизация 1990 годов, многие потомки эмигрантов из высших слоев первой послереволюционной волны, неслучайно посчитали её несправедливой. Национализация 1917 года, в конечном счёте, была в пользу общественного интереса. В принципе, бывшие фабриканты, заводчики, дворяне, при всех обидах в конце концов приняли это: собственность отошла народу, усадьбы превратились в музеи и т. п. А вот когда непонятно кому, по сути — выскочкам из комсомола, серым кардиналам партаппарата или министерств — вдруг достались общенародные нефтяные плантации, заводы и фабрики, площадки недвижимости — это было несправедливостью по любым меркам. Стоит иметь в виду этот нюанс. Только даль исторической дистанции не привела к значительным реституционным искам к новым собственникам.
По существу, в настоящее время налицо "матрёшка несправедливости", точнее говоря, наша внутренняя несправедливость погружена в большой глобальный тупик несправедливости. Мы играем роль донора, находящегося в существенной зависимости от внешнего управления. Итог этого состояния — отток экономических ресурсов и усугубление диспропорций распределения экономических благ и правомочий.
Выходить из этого состояния — дело, разумеется, непростое. Но сам по себе такой выход из тисков несправедливости практиковался не только Россией, но и многими ранее колонизированными странами. У китайцев 200 лет ушло на то, чтобы вернуть прежнее соотношение сил в мире, заняв более адекватное своей значимости место в мировой экономике и торговле. В основе их успеха лежит восстановление правильной — "поднебесной" — справедливости. Китаю сегодня принадлежит треть мирового ВВП, и они будут эту треть удерживать и наращивать. Хватит ли у них мудрости и сил не зарваться и не перейти самим в статус глобальной монополии — это другой вопрос. Триумф непротивления Махатмы Ганди удался также потому, что взывал к справедливости. Было несправедливо, что несколько столетий несколько тысяч британцев эксплуатировали Индию и другие колонии. Другое дело, что сам батрак должен созреть для освободительной борьбы. Ровно эти вещи вдохновляли и вдохновляют латиноамериканские народы. Че Гевара подчеркивал: "Здесь 500 млн. людей, у которых не только горячие сердца и ясные мозги, но у которых руки чешутся, чтобы восстановить справедливость". Поэтому Че Гевара красуется на майках по всему свету, неважно, что он погиб, — главное в том, что он олицетворяет глубочайший, фундаментальный порыв к установлению миропорядка должного. А в этом мире недолжно получать больше, чем тебе отведено, недолжно использовать силу для увеличения рабства, недолжно умножать число людей-рабов, которые живут в матрице рабов. Должное в этом мире — быть людям свободными и реализовываться так, как заведено, и не демократией одной, а высшими, небесными, божественными законами.
Попытки профанировать борьбу за справедливость политическими партиями заслуживают серьезного упрека и порицания. Они едва ли не все произносят правильные слова и лозунги. Но реальная задача, которую нужно решать — возвращение к изначальному нормативному идеалу, к пониманию принципов божественной справедливости, к уменьшению размытости границ должного и недолжного, прояснению смысла нынешних массовых, ситуационных, модных ценностей.
Столь же реальна задача — выправить перекосы в распределении собственности и доходов. Есть элегантные решения, чтобы не пролилась кровь в условиях, когда жажда народного мщения будет расти.
Во-первых, руководство страны будет вынуждено укреплять политическую стабильность в условиях внешнего давления. Это заставит проводить более социально ориентированную политику.
Во-вторых, молодое поколение, которое сейчас входит в жизнь, не имеет запала классовой борьбы. Оно более терпимо, оно принимает этот порядок, хотя и презирает недобросовестные методы социальной карьеры.
В-третьих, борьба за справедливость сегодня смыкается с борьбой за выживание страны, народа, цивилизации, мира.
Но прежде всего важно успеть проделать расчистку понятий и ценностей, пока не навалилась новая напасть — киборгизация человечества. Искусственный поначалу разум может оказаться гораздо бесчувственней к проблеме справедливости.
На фото: «Железный Феликс» может вернуться. И очень скоро…
