Творческое наследие Валентина Григорьевича Распутина (15 марта 1937 г. — 14 марта 2015 г.), казалось бы, не так велико: всего-то шесть повестей ("Деньги для Марии" (1967), "Последний срок" (1970), "Живи и помни" (1974), "Прощание с Матёрой" (1976), "Пожар" (1985), "Дочь Ивана, мать Ивана" (2003)), несколько десятков рассказов (в том числе "Василий и Василиса" (1967), "Уроки французского" (1973)), — но не количеством же мерить такие сокровища!
Художественные произведения этого писателя — не просто сами по себе мир, но мир со множеством тропинок в другие миры, причём выбор пути — всегда за человеком, но этот выбор необратим, поскольку нельзя ни пройти по всем тропинкам сразу, ни вернуться и пойти заново другим путём. "Человек сотворён, жить пущен, а ему, ишь, другого себя подавай…", "Я бы, может, хотела себе другую судьбу, но другая у других, а эта моя. И я о ней не пожалею…", "Не успеешь оглянуться — жизнь прошла. Только на три дня и можно рассчитывать: вчера, сегодня, ну и, может, немножко завтра…"
В прозе Распутина, отнесённой советскими критиками к "деревенской", сплетаются, по сути, те же корни, что питали экзистенциализм Сартра и Камю (такие вот "Уроки французского"), "магический реализм" Маркеса, постмодернизм Борхеса (только не сад и не джунгли, а тайга расходящихся тропок). Но вовсе не это — главное. Главное и несомненное состоит в том, что Валентин Григорьевич был писателем истинным, "писателем от Бога", явлением редчайшим даже для великой русской литературы — одним из тех, кто "не от себя говорит", пусть это "я" даже гениально и через него выражено "я" целого сообщества, класса, нации, народа, но из тех, кто стремится найти, освободить и проявить то неизъяснимое, лишь приблизительно указанное философом Владимиром Сергеевичем Соловьёвым: "не что мы думаем о себе во времени, а что Бог думает о нас в вечности". То, к чему сумели прикоснуться, передать посредством русского языка автор "Слова о полку Игореве", Александр Сергеевич Пушкин, Фёдор Иванович Тютчев и, конечно же, множество наших соотечественников, чьи имена уже никто не вспомнит и не узнает, но чьи слова стали частью русского воздуха, которым все мы дышим с рождения и до самой смерти…
Такое не заслуживается, не приобретается, не находится. Это — дар свыше, который можно только принять и попытаться одарить им всех, кто способен его понять и принять. Нет смысла задаваться вопросом, каким образом, по каким причинам и с какой целью происходит подобное чудо, "дух идеже хощет дышет…" Но раз уж это дыхание коснулось уроженца села Усть-Уда Иркутской области, почти в трёхстах километрах от областного центра, то так тому и быть. При этом, конечно же, и сам Распутин чувствовал и с течением времени всё яснее понимал, какого рода и насколько тяжкий дар ему достался и в какой степени нужно ему соответствовать. Соответствовать тому, "что Бог думает о тебе в вечности" — не только самому, но и вместе со своей страной, своим народом. И страдать, и мучиться тем, что не соответствует. А несоответствия в те годы, неспроста названные "эпохой застоя", всё росли и ширились…
Распутин, при всей внутренней сосредоточенности и собранности, конечно же, никогда не был, не стремился и не мог быть "сам по себе" — ни в детстве-отрочестве, ни в молодости, когда стал одним из знаменитой "иркутской стенки" молодых писателей второй половины 1960-х — начала 1970-х годов, где заводилой был драматург Александр Вампилов, чья безвременная гибель, конечно, сильно сказалась на Валентине Григорьевиче. Похоже, тогда-то он уже в полной мере начал жить и творить "за себя и за того парня". Творчество, когда слово не говорится ближнему своему, здесь и сейчас, но взвешивается семижды на внутренних весах сердца, становилось тяжелее с открытием писателем всё большего числа горьких, хотя целительных и вечных, истин: "Никогда и никому ещё не прощалось, если в своём деле он вырывается вперёд…", "Правда в памяти. У кого нет памяти, у того нет жизни…"
Впрочем, к деятельности общества "Память", названного его создателями по роману Владимира Алексеевича Чивилихина, "крёстного отца" Распутина в литературе, никакого отношения, ни прямого, ни косвенного, не имел, но к числу "красно-коричневых" патриотов России либералами был отнесён сразу и навсегда. Тем более, что писатель даже не думал скрывать свои общественно-политические взгляды: ни когда ставил свою подпись под "письмом 74-х", а затем — под "Словом к народу", ни когда выходил из состава Президентского совета при М.С. Горбачёве, ни когда участвовал в создании Русского национального собора, Фронта национального спасения и Народно-патриотического союза России, ни когда приветствовал "крымскую весну" 2014 года и воссоединение Крыма с Россией.
"Сковырнуть" его с однажды выбранной тропы было делом безнадёжным и невозможным. Свою Родину-Мать Валентин Григорьевич не сдавал и не предавал никогда, ни разу: ни "малую", когда Матёру затопили волны водохранилища новой ГЭС, ни "большую", когда Россию затопили волны "рыночной демократии". "Он был певцом народа, а я — певцом государства… Его дуализм, его внутренняя диалектика были связаны с тем, что, с одной стороны, он описывал изнурённый, изрубленный, измученный государством народ, понимая — с другой стороны — что без этого государства этому народу не быть", — сказал в своём поминальном слове Распутину Александр Андреевич Проханов. К этой формуле, как представляется, необходимо добавить и без того вроде бы очевидное: русского народа и российского государства. И не столько их исторических воплощений, как можно догадаться. Потому что свет, излучаемый творчеством Распутина, — исходит из вечности и ведёт к вечности…
