Пути исповедимые

Любила ночные поезда. Посадка ли, высадка ли. Вокзал большого ли города, маленькая ли станция. А то и не полустанок даже, а едва ли ни в чистом поле пассажиром суетишься. И намёка на платформу нет: железнодорожное полотно, насыпь — почти под откос. Чтобы взобраться — вздымаешь вверх руки, тебя втягивают — как руки не оборвут! А высаживаться — прыгаешь и едва не кубарем катишься. Приехали.
Любила романтику ночных поездов. Темнота, которую чуть разгоняют фонари или прожекторы. Запах угля. Ночные вокзальных звуки: переговоры диспетчеров, дорожных рабочих, свистки маневровых паровозов, стук колёсных пар на стыках — ни с чем звуки идущего состава не спутаешь.
А в последнее время вся романтика ушла, осталась лишь боязнь ночью на большом ли вокзале оказаться, на маленький ли занесёт. Уж и не до романтической созерцателности. Быть бы живу в разгуле вокзальной свободы слова и действия. Потому в вагон ныряешь с чувством облегчения.
Вот садимся в проходящий состав уже ночью, народ спит. Нас трое — в один отсек плацкарта. Стараемся не шуметь, но бабушка с первой полки поднимается. "Станция? Смотрю, огней много. Большая станция?" "Да не то что бы большая, но уважительная, — балагурит один из только что севших в вагон моих попутчиков. "А как называется? Слышала я, нет о ней?" Да, может, и слыхала когда. Москва. "Ой, да уже Москва! А я вроде только глаз сомкнула. И вот — Москва. "Да оно так. Не успеешь моргнуть, а уж и царствие небесное проспал, — поддерживает мужчина разговор, закидывая большую сумку на третью полку. "А она не свалится? Да на голову мне?" — осторожничает пассажирка. Свалится! — обнадёживает мужчина. — И кому, как не тебе, мать, на голову? Тебе прямиком. Какой интерес сумке на пол падать, когда вон такая голова на пути?
"Да не надо бы". "Москва "бы" не признаёт. Зашибётся сумка об пол. А о твою голову самортизирует, всё не так ей больно". "Да сумкам не больно и так". "Не нам, мать, знать. Вон и у муравьёв цивилизацию обнаружили. Может, и у сумок болевые ощущения есть. Науку не удержишь — всё новые открытия. Так что терпи". "Да оставил бы здесь под столом, — старается отвести от себя угрозу бабушка. — Или боишься, что поворошусь там?" "Боюсь. Ты приметливая, смотрю, только я в сон — ты уж и ворошить мои сумки".
Пассажирка не понимает, шутят с ней или всерьёз. Но улыбается на всякий случай. Говорит, что едет на Украину в гости.
"А ты там сала отведай", — советует ей балагур. "Я сала не ела, что ли?" "Нет, такого не ела. Сейчас хохлы какое в сельском хозяйстве ноу хау внедрили? Они кабана неделю не кормят. Потом на конопляное поле пускают. А он — жрать. И оно всё в сало, всё в сало. Потом его режут. И под кайфом народ. Сало ест — и кайфует. Ты не пропусти, мать, кайф. "Да неужели?! — бабушка всплёскивает руками. — Да это же умереть можно от такого сала". "От передозировки? — серьёзен мужик. А ты не переедай. Тогда и передозировки не будет. Скажи себе: стоп, девочка, хорош героином наслаждаться". Мы уже не сдерживаемся, хохочем. Пассажирка тоже смеётся, оправдываясь: "Да думаете, я поверила? Я сомневалась сразу".
Устроившись, стали пить чай. Ночь ночью, а чай чаем. Бабушка присоединилась. Ей не столько хотелось чаю, сколько поговорить. Она в подробностях рассказала, как сын женился, да невестка — не хозяйка, не жена. Была у него девушка — всем хороша. Но вот эта окрутила, а та скромная, в сторонку отошла. Сейчас бабушка больше с той общается, чем с невесткой. Что нужно — той звонит, она и советом, и всем поможет. Замуж вышла. Ко-о-нечно! Такая золотая и жена, и невестка. Одно счастье, а не девушка. Такая не засиделась. Ещё бы!
Мы легли, а бабушка всё рассказывала бодрствующему старичку о соседях — хорошие. О братовой родне: сам умер, а родня с ума сошла — делить дом стали, как с цепи сорвались, срам…
Хотелось выговорить и радости, и нерадости. И уснула я под мерный говор попутчицы.
Утром торопливо прощаемся, поезд стоит пару минут, компания едет дальше, я выхожу. Мне — на автовокзал. И ещё 60 вёрст пути.
В маршрутке, куда забираюсь и устраиваюсь на переднем сидении, уже сидит народ. Пара мест ещё свободны. На задних местах две женщины: лет семидесяти одна и немного помоложе другая. Все пассажиры сами по себе, а эти две увлечённо о чём-то разговаривают. Только я устроилась, водитель занял место, и мы тронулись. Думаю о чём-то, но сквозь гул мотора невольно слышу и разговор женщин.
— Да как ты с ним ещё на день рождения пошла? Позориться! Ладно бы муж — никуда не денешься. А за чужого мужика позором обираться…
— Ты удивляешься, Зина. И Ольга тоже удивляется. А он меня уважает. Та-а-кой кавалер был! Не напился. Ручку мне подавал. Песни пели с ним непохабные. Ну! Видела бы ты! Ну!!!
— И надолго он такой кавалер?
— Ольга говорит, пошли на свадьбу к золовке, он там напился. И в миске рожей побывал, и у неё в тарелке локтем. Частушки матерные взялся орать. Еле успокоили.
— Как удалось?
— Да морду набили и в сенки вынесли. Так и удалось. А только, Зина, давай, как ты по огороду управишься, мы с тобой погастролируем! У нас же Курская дуга — по всей Курской области девчонки с техникума. Да в Белоруссии, да на Украине, да в Белгороде… Мы с тобой, Зина… Ну, и загуляем. Только билеты купить, а остальное — полный пансион! Всё включено! И повспоминаем, и поплачем, и обхохочемся. У нас курс был, Зина… Ой, что за курс! Как сёстры все. Так сроднились! И ведь 50 лет дружим! Ты увидишь, какие мы все подружки. Золотая свадьба у нашего курса в прошлом году. Зина, поехали! Никакой Турции не надо. Да, ты видела Веру-то Николавну после Турции? Чего она там в Турции? Никакого альфонса не подхватила? Говорят, вон, и показывают всё время, на отдыхе всё альфонсы наших дур стерегут. Альфонсов больше, чем самих турков.
— На что им Вера? Она старая. На два года только и моложе меня.
— Да им чем старее, чем денежнее, они думают. Скажут, накопила к семидесяти-то.
— Уж с Веры какие деньги? Она на половину путёвки занимала. Поехала на "всё включено". А денег и взяла — в кармане на донышке. Никакому альфонсу там делать нечего.
— Да они же сообразительные. Сам не знаешь у себя, а он возьмёт. Надо спросить.
— Не скажет, не признается.
— А чего не сказать? Вдова. Так и говорит: "Слава Богу, вдова". Да и чего не слава Богу? Намаялась. У меня тоже — дурак, но битая не была. Побитая была по пьяни его, а бита не была. А Веру бил. Я ей как-то говорю, мол, дай ты ему в рожу! Она: да как я дам? Да так и дай. Граф он у тебя, что ли? Или доброго человека найти, он твоему в морду и даст, если сама жалеешь. Я вон своего в жизни пальцем не тронула, а он, если меня разозлит, то отколошмаченный и ходит. Я же, он как рухнет спать, зову соседа. Ты его знаешь. Но не скажу кто — тайна. У самой рука не поднимается. А сосед ему нащёлкает. Мой утром синяки рассматривает, вспомнить не может, где наполучал, на кого злиться. А я — знать не знаю. Он говорит как-то: может, частного сыщика нанять, чтобы он за мной, когда пью, проследил — кто мне всё время морду мылит?
И ты подумай: раньше сосед так, ради удовольствия морду моему обрабатывал, а сейчас без стакана не замахнётся даже.
— Вымогатель.
— Ага. Я так и говорю ему — вымогатель. А он — рыночные времена. Всё имеет свою цену. Потому и тебе не говорю — кто. Чтобы не позорить его. Мы с моим — то душа в душу, то он пьяный. А пьяный — то в волосы вцепится, то кинет чем. Инженер! Нервы! Это когда их КБ разогнали, та и нервы. До этого не пил. Помнишь, когда он не пил?
— Да ты разогнала, что ли? Пусть бы вон Горбачёву в волосы цеплялся.
— А где у того волосы?
— Да, ни волос, ни мозгов. Вот так: эти разогнали, а у баб волосы трещат. Я на него так иной раз рассержусь, думаю, бить мало, надо мстить. Изменю, думаю! Да никто ко мне в мстители не идёт, — обе женщины заливаются. — Вот так он у меня без рогов и проходил всю жизнь. Никто не покусился на нашу с ним честь. А хорошо, Зина, что мы с тобой дружим. Мой даже ревнует, говорит: тебе ни меня, ни детей, а только Зину дай.
— Да мой тоже. То же самое! Как сговорились.
— Конечно, тоже. Дураки. Что и взять? Оба. А я говорю: мне и детей, и Зину надо. Дети — сердце моё. Внуки — предсердие, а ты, Зина, на душу легла. Я тебя, поедем когда гастролировать, со своими с техникума познакомлю. Они тоже — души мои. Но они живут все далеко. А ты мне — самая близкая подруга. Хорошо, что вы тогда квартиру в наш дом сменили. Смени-ка сейчас в наш дом. И нам бы не получить, и вам не сменить. А споём, Зина.
— Неудобно. Вон студенты обсмеют.
— Да у студентов в ушах затычки — они свои наушники слушают. А эти все спят. Мы — тихо, Зина. Мы тише, чем мотор гудит. И всё-таки человеческий голос приятнее, чем эта тарахтелка.
Ромашки спрятались.
Поникли лютики…
Когда застыла я
От горьких слов.