Есть у В.С. Высоцкого «Песенка плагиатора или Посещение Музы» (1969 г.). Помните:
Я бросился к столу - весь нетерпенье,
Но… Господи, помилуй и спаси!
Она ушла, исчезло вдохновенье
И три рубля, должно быть - на такси.
…
Огромный торт, утыканный свечами,
Засох от горя, да и я иссяк.
С соседями я допил, сволочами,
Для Музы предназначенный коньяк.
Поводом для написания песни стал случай с публикацией поэтом Василием Журавлёвым в апрельском номере журнала «Октябрь» за 1965 год стихотворения «Перед весной бывают дни такие…», которые, как выяснилось позже, принадлежали А.А. Ахматовой. Объяснение случившемуся очень простое – в молодые годы Василий Андреевич бывал в гостях у Ахматовой (точнее сказать, в тех домах, где Анна Андреевна проживала, своего дома у неё практически не было), и как-то записал продекламированные поэтессой стихи (дата их создания – 1915 год!), а после положил к себе в архив. Спустя многие десятилетия, разбирая свои бумаги, он наткнулся на эти строки, подправил их (!) и опубликовал.
Ещё один случай, куда как менее забавный…
В бумагах Царской Семьи (после расстрела) было обнаружено стихотворение «Пошли нам, Господи, терпенье…», переписанное рукой в.к. Ольги Николаевны. Одно время даже считалось, что она (или кто-то из Романовых) его автор. Потом удалось установить, что они написаны поэтом-монархистом С.С. Бехтеевым и переданы Августейшим пленникам в Тобольск графиней А.В. Гендриковой.
Два примера, которые объясняют, почему составители Полных собраний сочинений не очень-то доверяют рукописям (как это кому-то и не покажется странным!). Для составителя самый авторитетный источник – прижизненные публикации автора, и уж совсем здорово – с его, авторской, правкой! Доверие вызывают так же свидетельства, взятые из писем, из воспоминаний, но обязательно единовременные, параллельные, а не вытекающие одно из другого. И никогда серьёзный составитель не поместит в разделе произведений, принадлежащих автору безусловно, произведение, найденное в чьём-то архиве или в чьём-то письме и подписанное именем издаваемого автора. Такие произведения помещаются в разделе «Приписываемые автору», а если сомнений достаточно, то раздел могут озаглавить примерно так: «Стихи неизвестных авторов, приписываемых… имярек».
Поговорить на тему подлинности тех или иных произведений меня побудила небольшая полемика, возникшая по поводу известного четверостишия, приписываемого А.С. Пушкину (в восьми-томнике изд-ва «Худ. Лит.» 1967-1970 гг., оно помечено как произведение, принадлежность которого к Пушкину «с абсолютной точностью не установлена»).
Итак:
Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
У меня эти строчки большого восторга не вызывают, но и закрывать на них глаза, я думаю, не следует. Лучше поговорим о том, откуда они взялись, и каков был сам из себя вероятный автор в момент их написания…
1819 год. Пушкину 19-ть, или только что исполнилось 20 лет. Прошло примерно два года после его выпуска из Лицея летом 1817-го. Он – коллежский секретарь (весьма низкий 10-ый класс по Табели о рангах), сотрудник Коллегии иностранных дел. Но уже – член литературно общества «Арзамас», куда заочно был принят ещё лицеистом, и постоянный участник заседаний общества «Зелёная лампа», находившегося под тайным протекторатом декабристского «Союза благоденствия». Им уже написаны стихи «К Чаадаеву» (1818 г.), «Вольность» (1818 г.), «Деревня» (1819 г.), множество эпиграмм, в т.ч. на Аракчеева – «В столице – он капрал…», на Карамзина – «В его «Истории» изящность, простота…», на Каченовского – «Бессмертною рукой раздавленный зоил…», на Струдзу – «Холоп венчанного солдата…»… В это время Пушкин не щадит ни чужих, ни своих, даже закадычного друга Кюхельбекера:
За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно –
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно.
Вильгельм всерьёз обиделся, а Пушкин клялся и божился, что эпиграмма – не его рук дело! И подобное «галилео-галилейство» в биографии поэта – не единственное!
После смерти родной тётки Пушкина, последовавшей в октябре 1824 года, он вместе с А.А. Дельвигом сочинил шуточные стихи и в конце апреля следующего года отправил их из Михайловского П.А. Вяземскому: «… улыбнись, мой милый, - писал Пушкин, - вот тебе «Элегия на смерть Анны Львовны»». Эта выходка осложнила и без того непростые отношения поэта с родными. Особенно рассердился дядя Василий Львович. И вот уже в сентябре того же года Пушкин снова пишет Вяземскому: "Ради бога, докажи Василию Львовичу, что элегия на смерть Анны Львовны не моё произведение, а какого-нибудь другого беззаконника... Дело в том, что конечно Дельвиг более виноват, нежели я. Похлопочи обо мне, душа моя, как о брате –
Сатирик и поэт любовный
Наш Аристип и Асмодей,
Ты не племянник Анны Львовны,
Покойной тётушки моей,
Писатель нежный, тонкий, острый -
Мой дядюшка - не дядя твой,
Но, милый, - Музы наши сестры,
И так ты всё же братец мой.
Комплемент по адресу Василия Львовича, неслучайно отпущенный в этом небольшом стихотворении, подействовал, и вскоре наступило примирение.
Куда сложнее оказалась ситуация с разбирательством вокруг пушкинской поэмы «Гаврилиада» (точнее – «Гавриилиада», но первое написание – привычнее…).
Эта поэма была написана Пушкиным в возрасте 22 лет в апреле 1821 года в Кишинёве, где поэт находился де юре – служебным переводом, де факто – в ссылке. Шесть лет спустя по доносу в адрес Митрополита Серафима (в миру – Стефан Васильевич Глаголевский, Первенствующий член Святейшего Правительствующего Синода) Император Николай Павлович распорядился провести соответствующее расследование. Верховная временная комиссия вела дело весьма серьёзно, и Пушкин хорошо понимал, что неожиданная расплата может оказаться очень горькой. Не зря же он в это время пишет такие стихотворения как «Снова тучи надо мною собралися в тишине…», «Вы ль вздохнёте обо мне, если буду я повешен…», тревога слышна и в его письмах.
Из показаний Пушкина Комиссии по поводу «Гаврилиады»: «Ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение столь жалкое и постыдное».
На допросах он не только отрицал своё авторство, но даже свалил вину на умершего к тому времени известного поэта-сатирика князя Дмитрия Петровича Горчакова (1758-1824), с рукописью которого он якобы был знаком ещё в лицейские годы.
Вряд ли Комиссия занималась почерковедческой экспертизой, но, видимо, отличить тяжёлый язык конца XVIII – начала XIX века от уже всем хорошо знакомого пушкинского языка она была в состоянии. Тучи над головою поэта сгущались всё плотнее. И тогда Пушкин принял единственно правильное решение – написал письмо прямо Государю, признался и покаялся в содеянном. До нас дошла копия этого письма, и хоть некоторые пушкинисты сомневаются в её подлинности, но дальнейшие события развивались так, как если бы данное либо схожее по смыслу письмо, действительно, попало в руки Императора.
Александр Сергеевич писал: «Будучи вопрошаем Правительством, я не почитал себя обязанным признаться в шалости, столь же постыдной, как и преступной. – Но теперь, вопрошаемый прямо от лица моего Государя, объявляю, что Гаврилиада сочинена мной в 1817 году.
Повергая себя милосердию и великодушию царскому есмь Вашего Императорского Величества верноподданный Александр Пушкин. 2 октября 1828. С. Петербург».
На доклад Верховной комиссии Император наложил краткую резолюцию: «Мне дело подробно известно и совершенно кончено».
Собственную историю Александр Сергеевич собирался художественно обработать и воплотить в мистификацию, в которой Вольтер отрекается от написанной им «Орлеанской девственницы», поэмы, которую молодой Пушкин очень любил и даже пробовал её переводить…
В последние годы своей жизни Пушкин не терпел упоминаний о «Гаврилиаде», друзьям, у которых находились её списки, советовал их сжигать…
Мы начали разговор с «Песенки плагиатора» Высоцкого. Скажем уж и о том, что «Гаврилиада» послужила Владимиру Семёновичу поводом для написания другой песни – «Про плотника Иосифа» (1967). В последние годы поэт-бард её не исполнял, а большинство составителей в его сборники этого текста не включают…
Но вернёмся к нашему злополучному четверостишию.
Наиболее подробно вопрос пушкинского авторства рассмотрен в статье видного советского пушкиноведа, доктора филологических наук В.Д. Рака во «Временнике Пушкинской комиссии», изданном изд-вом «Наука» в Ленинграде в 1975 году. Так вот, Вадим Дмитриевич подверг резкой критике тот факт, что в десятитомном собрании сочинений Пушкина, издававшемся в то время, это четверостишие внесено в раздел набросков, черновиков и т.д., а не в раздел «Dubia» («Сомнительное дело»). Он пишет: следствием этого «может явиться неверное представление о четверостишии» и что «возникает вполне реальная опасность, что в сознании многих читателей эпиграмма запечатлеется как безусловно пушкинская».
Обратите внимание – на дворе 1975 год и никакого социального заказа на подобные замечания быть не могло – только поиск правды! А правда заключается в следующем. В Лицее зарубежную литературу (говоря современным языком) Пушкин изучал по книге «Курс античной и новой литературы», написанной швейцарским генералом и государственным деятелем, учителем Александра I - Фредериком Сезаром Лагарпом (1754-1838). Автор «Курса…» с негодованием приводит в нём двустишие времён Французской революции:
И кишками последнего попа
Сдавим шею последнего короля!
и возмущается тем, что кто-то находит эти строки забавными. Но и двустишие это не является оригинальным. Оно восходит к так называемому «Завещанию» аббата-атеиста (ох уж эти католики! Вдумайтесь – аббат-атеист!) – Жана Мелье (1664-1729), в котором автор, ссылаясь на «одного человека», пишет: «Он высказал пожелание, чтобы все сильные мира и знатные господа были перевешаны и удавлены петлями из кишок священников»! Аббат Жан одним из первых стоит в списке великих французских гуманистов… Вероятно, что от «Завещания» Мелье отталкивался и другой известный французский гуманист Дени Дидро (1713-1784), в дифирамбе которого под названием «Бредящие свободой или Отречение бобового короля» о герое этого произведения сказаны такие слова: «И за неимением верёвки его руки разодрали бы кишки попу, чтобы удавить ими королей».
В любом случае очевидно, что юный Пушкин знал и саму песенку, и её происхождение. Читал он и Дидерота, как тогда в России произносили фамилию основателя общества энциклопедистов. Хорошо знаком был Пушкин (многое даже помнил наизусть!) и с часто печатавшимися в российских журналах афоризмами и «максимами» французского острослова и моралиста Николя де Шамфора (1741-1794). Участник штурма Бастилии, якобинец, впоследствии возмутившийся развязанным якобинцами террором, незадолго до самоубийства записал в своём дневнике: «Некто осмелился сказать: «Хочу дожить до такого дня, когда последнего короля удавят кишками последнего попа»».
Есть и ещё одно очень важное свидетельство в пользу пушкинского авторства разбираемого четверостишия. Много любопытной информации о кишинёвском периоде жизни поэта мы черпаем из дневника князя Петра Владимировича Долгорукова (1816-1868), тогдашнего пушкинского сослуживца. Вот запись князя Петра от 20 июля 1822 года: Пушкин утверждал, что дворян «надобно всех повесить, а если б это было, то он с удовольствием затягивал бы петли». Для многих авторитетных пушкинистов этого свидетельства оказалось достаточно, чтобы авторство Пушкина считать доказанным… Но кто такой этот Долгоруков?
Из Пажеского корпуса, где он обучался, Петр был выпущен без аттестата, так как был замечен в гомосексуальных наклонностях. Позднее вместе со своим «любовником» князем (а впоследствии – католическим священником, иезуитом) Иваном Сергеевичем Гагариным (1814-1882), он входил в гей-сообщество голландского посланника барона Луи Геккерна (1792-1884), о роли которого в пушкинской дуэли и гибели мы повторять не станем. С 1859 года Долгоруков находится в эмиграции, откуда пытается опровергать обвинения, выдвинутые против него и Гагарина, в написании и распространении пасквиля на Пушкина. А потому свидетельствам князя Петра доверяют далеко не все пушкинисты!
И всё же Пушкин мог быть автором этого четверостишия. Один из крупнейших знатоков биографии и творчества поэта Мстислав Александрович Цявловский (1883-1947) писал: «Как можно утверждать, что поэт, по словам Вяземского «живший и раскалявшийся в жгучей и вулканической атмосфере» декабристских кругов, не мог сымпровизировать вольный перевод французских стихов, с такой страшной экспрессией выражающих дух великой буржуазной революции». Впрочем, тут же я должен перечислить тех исследователей, кто с той или иной степенью категоричности отрицали авторство Пушкина – литературовед Николай Васильевич Гербель (1827-1883), поэт, историк литературы Валерий Яковлевич Брюсов (1873-1924), литературовед Николай Осипович Лернер (1877-1934), один из крупнейших советских пушкинистов Борис Викторович Томашевский (1890-1957), пушкинист и лермонтовед, проф. Виктор Андроникович Мануйлов (1903-1987) и многие другие, чьи имена хорошо известны поклонникам творчества Пушкина.
И наконец, скажу о том, что авторитетнейший советский литературовед, Директор Пушкинского Дома, академик Павел Никитич Сакулин, отрицал даже самоё возможность написания Пушкиным данного четверостишия, а свою полемическую статью, вышедшую в 1830 году (опять-таки – обратим внимание на дату написания!) озаглавил «Недостойно Пушкина»!
Нет… Не угомонюсь я сегодня… В сборнике «Очерки из истории движения декабристов», изданном «самим» «Госполитиздатом» в 1954 году под редакцией выдающегося специалиста по истории XIX века, Лауреата Ленинской и Сталинской премий, академика Николая Михайловича Дружинина по поводу злосчастного четверостишия прямо говорится, что «окончательно установлено отсутствие оснований для приписывания его Пушкину». Вот так! И всё-таки… Выше приведённое мнение Цявловского о том, что автором четверостишия вполне мог являться Пушкин, мне кажется вполне убедительным! Но обращаю внимание читателей – «убедительно мнение» не об авторстве Пушкина, а «убедительно мнение» о возможности авторства Пушкина. О «личной» «революционности» поэта в молодые годы и о его раннем «радикальном» творчестве я писал в опубликованных на сайте «Завтра» очерках, посвящённых связям поэта с декабристами, с Чаадаевым, с П.Д. Киселёвым. Однако, я не устаю повторять, что ни в коем случае нельзя ограничивать творчество поэта ранним его периодом. Даже П.Я. Чаадаеву посвящено ни одно только первое, широко растиражированное послание «Любви, надежды, тихой славы…» (1818), но и куда более совершенные поэтически и философски более глубокие второе и третье послания – «В стране, где я забыл тревоги прежних лет…» (1821) и «К чему холодные сомненья…» (1824). Тот же князь П.А. Вяземский, который знал Пушкина едва ли не лучше всех остальных, и на чьё мнение ссылку Цявловского мы приводили на этих страницах, сам, проделав путь от либерала до чуть ли ни ретрограда, заметил, что мировоззрение позднего Пушкина он назвал бы «свободным консерватизмом».
Никому не придёт в голову ограничивать творчество Н.В. Гоголя «Вечерами на хуторе близ Диканьки» или творчество Ф.М. Достоевского «Бедными людьми» и «Белыми ночами». Почему же под творчеством, и самое главное - под мировоззрением Пушкина многие пытаются провести черту на уровне 1821-22 годов? Ведь даже знаменитое вступление в поэму «Руслан и Людмила» - «У лукоморья дуб зелёный…», поэт написал в 1828 году, готовя второе издание поэмы, хотя сама она была закончена и издана в 1820-ом!
Пушкин менялся, и очень менялся!
Вот, например, суждение об адмирале А.С. Шишкове Пушкина образца 1815 года:
Уму есть тройка супостатов —
Шишков наш, Шаховской, Шихматов,
Но кто глупей из тройки злой?
Шишков, Шихматов, Шаховской!
А вот образца 1824 года:
Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа,
Он славен славою двенадцатого года;
Один в толпе вельмож он русских муз любил,
Их, незамеченных, созвал, соединил…
От автора антиклирикальных эпиграмм до автора переложения молитвы Прп. Ефрема Сирина «Отцы пустынники и жены непорочны…», от автора «Гаврилиады» до человека, осуществившего «предстояние пред Богом в служении поэта» (выражение протоиерея о. Сергия Булгакова), от «помеси тигра с обезьяной» (лицейское прозвище Пушкина) до Пушкина, который – по Достоевскому – «наше всё»!
Взросление Пушкина, его возрастание «от силы – в силу» - и есть его главное завещание нам, потомкам. Теме пушкинского «пути» посвящены многие интересные издания последних лет: Б.А. Васильев. Духовный путь Пушкина. – М.: 1995.; А.С. Пушкин: Путь к Православию. М.: «Отчий дом», 1996., Составитель – один из авторов сайта «Завтра» - Александр Николаевич Стрижёв; И.Ю. Юрьева. Пушкин и христианство. М.: «Муравей», 1998.
Да, в биографии и в творчестве поэта нередко Пушкин противостоял Пушкину, и в этом его трагедия, но пусть в душе каждого из нас будет Один Большой Пушкин, всегда востребованный и необходимый!
