Любое знание начинается с определения масштаба явления. На нашей планете 85% людей относят себя к какой-нибудь религиозной конфессии. Наиболее многочисленными из них являются христиане - 2,38 млрд человек и мусульмане - 1,91 млрд человек. Как видим, число адептов ислама близко к числу исповедующих христианство.
Сегодня в мире почти 50 стран, мусульманское население которых (в млн человек) превышает 95% от общей численности. Наиболее крупные из них - Индонезия (~230); Пакистан (~200); Бангладеш (153); Нигерия (~105); Египет (90); Иран (~81); Турция (79); Ирак (~41); Афганистан (~41); Алжир (~40). Но самое главное - численность населения этих стран стремительно растёт. По среднему варианту прогноза Департамента по экономическим и социальным вопросам ООН, к 2050 году в Нигерии будет 377 млн человек, в Пакистане - 367, в Индонезии - 317, в Египте - 160, в Бангладеш - 204. Не приходится сомневаться, что к 2050 году число мусульман практически сравняется с количеством христиан.
Уже поэтому поведение людей, исповедующих ислам, станет определяющим фактором для будущей мировой динамики. Однако адекватно понять такое поведение внешнему наблюдателю непросто. Одному из авторов довелось побывать в крупнейшем университете региона, который традиционно называют мусульманским. Чёрные платья и платки у 95% женщин. Каждая женщина, видя мужчину, здоровается, отходит в сторону и опускает глаза. Так происходит даже в университетской бухгалтерии! И ничего удивительного в этом нет.
Ведь сам наблюдатель находится за границами мира ислама, который культурно предстаёт перед ним как некое яркое этнографическое своеобразие: мечети, никабы, мусульманская мода, халяльные продукты, исламский банкинг. Разве можно не изумиться керамике Марракеша? К счастью, для знакомства с исламской культурой русскому человеку вовсе не обязательно ехать так далеко. Удивительная мечеть Кул-Шариф в Казанском Кремле, которую недавно отреставрировали, заслуженно входит в число шедевров мировой архитектуры. На станции метро возле мечети можно любоваться картиной мусульманского рая – золото, месяцы, полногрудые гурии...
Заметим, что всё поведенческое единство мира ислама соблюдается при полном отсутствии вертикального политического руководства из единого центра и совмещается с калейдоскопическим разнообразием религиозных групп и течений. При этом религиозное единство отнюдь не исключает религиозные войны. Яркий пример – ирано-иракская война 1980-1988 годов, которая унесла в общей сложности почти 700 тысяч жизней иранцев и иракцев.
Однако в контексте пассионарной теории этногенеза Льва Николаевича Гумилёва мы рассматриваем не культуру, а динамику поведения исламского суперэтноса. Здесь на первый план выступает качество поведения. Потери нужно учитывать, но наряду с ними существенно, что в той же ирано-иракской войне участвовали добровольцами дети и старики. Показателен получивший распространение на Западе миф о пластмассовых ключах от рая, которые якобы имели при себе иранские солдаты. В действительности «Ключи от рая» представляли собой название молитвенника, который выдавали военнослужащим.
Фанатичная вера, стремление к контрмодернизации, возникновение идеалов исламизации окружающего мира - отнюдь не симптомы экономической или идеологической «отсталости», а вещи вполне действенные. Запрещённая в России организация «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ)* в 2014-2015 годах захватила значительные территории Сирии и Ирака. Её провозглашенной целью стало создание всемирного халифата. ИГИЛ проявляла невиданную жестокость вплоть до стремления уничтожать памятники других культурами. Уничтожение ИГИЛ лишь подтвердило факт, и так хорошо известный военным – неимоверно трудно воевать с людьми, готовыми умирать за свои иллюзорные цели.
Однако ведь массовое самопожертвование ради общей иллюзорной цели не возникает из идеологемы. Как показал Л.Н. Гумилёв, оно есть функция фазы этногенеза в суперэтнической системе. Последний прецедент подобного рода - апрельская война 2025 г. между Индией и Пакистаном, вспыхнувшая как язык пламени из кучи горячих углей. Этот внезапный скачок «температуры поведения» хорошо иллюстрирует то пассионарное состояние, в котором пребывают два разных суперэтноса – индуистский и исламский. Сегодня оно определяется акматической фазой от взрыва этногенеза ~ 1500 г. н.э. Посмотрим – как пришёл к нему исламский суперэтнос.
Сразу оговоримся, что при анализе поведения исламского суперэтноса наблюдатель встречается с крайней степенью внутреннего разнообразия, причём как этнического, так и пространственного. Это разнообразие является «исторически сложившимся», т.е. досталось современным мусульманам в наследство от прежнего взрыва этногенеза около 500 г. н.э., впервые породившего мусульманское поведение.
Конечно, внутреннее несходство свойственно любому суперэтносу. Норвежец не итальянец, но для нас их различие много меньше, чем их похожесть как западноевропейцев, имеющих общее суперэтническое прошлое. Исламский суперэтнос объединяет людей не просто этнически весьма далёких, но не имевших до исламизации вообще никаких признаков общей исторической судьбы. «Культурно-исторически» моро, живущий во влажных лесах архипелага Сулу и поддерживающий филиппинский Абу Сайяф, не имеет ничего общего с нигерийским канури, обитающим на границе сухой саванны и воюющим за Боко Харам*. Тем не менее, в суперэтническом поведении они составляют часть единой исламской суперэтнической целостности.
При социально-культурном взгляде трудность восприятия такого суперэтнического единства усугубляется тем, что исламский суперэтнос не имеет привычного нам сплошного континентального ареала. Целый ряд мусульманских стран географически изолирован от исторического мусульманского ядра, охватывающего Ближний, Передний Восток и Северную Африку. Поэтому географически мир ислама выглядит совсем не так компактно, как российский, китайский или североамериканский суперэтносы. Однако ничего уникального здесь нет. Общая территория не является непременным условием существования суперэтноса. Так, географический ареал еврейского суперэтноса сегодня совпадает с его крошечным историческим ядром Израилем, а до 1947 г. «блуждающий суперэтнос» и вовсе не имел общей территории... Однако эти особенности нашего восприятия никак не отменяли объективного единства ни мусульманских, ни еврейских народов.
Кроме того, каждый суперэтнос вырабатывает свой доминирующий социальный критерий для оценки того, что определяет принадлежность к его единству. Западноевропейцы серьёзно считают, что таковы их «демократические институты». Русские полагают, что всё определяется «великой русской культурой». Для евреев материнская кровь служит определяющим параметром. А вот для мусульман подобным критерием всегда выступала их религия.
Причина тому проста. Ислам родился среди древних арабских племён. Разница между ними была, но малая, чисто этнографическая. Поэтому сам пророк Мухаммед и первые халифы полагали племенную принадлежность человека делом слишком незначительным по сравнению с обращением этого человека к истинной вере в Аллаха. Эта традиция дожила до времён XVI-XX вв., когда среди мусульманских народов вновь начался пассионарный подъём. Доказательством тому является позиция, занятая отцом Пакистана – Мухаммадом Али Джинной. Ещё до обретения независимости в Лахорской резолюции Всеиндийской мусульманской лиги 1940 г. было заявлено, что индусы-мусульмане и индусы-индуисты Индии составляют не одну, а две разных «нации». Индуисты резко возражали против разделения страны, но Джинна и его сторонники добивались и добились от британцев выделения обособленных земель под исламское государство.
Поэтому племенная, этническая принадлежность отдельного человека для мусульман вторична. В этом смысле ислам, если угодно, действительно глобален: ты можешь быть кем угодно, но требования Корана должен исполнять безусловно. Поэтому мусульмане так спокойно смотрят на свою вечную религиозную групповщину и даже политическую чересполосицу. В отличие от нас, она для них вещь вполне органичная, апробированная. Как следствие, и после взрыва этногенеза 500 г., и после взрыва этногенеза 1500 г. в историческом мусульманском ареале возникало и динамично сменяло друг друга множество очень разных этнополитических образований. Вот почему для мусульманских династий составляются специальные справочники, которые переводятся на иностранные языки. А все российские правящие династии можно записать на осьмушке бумаги мелким почерком.
Однако специфически исламский «глобализм» амбивалентен. С одной стороны, он сообщает этногенезу суперэтноса дополнительную динамику, ибо серьёзно повышает внутреннюю мобильность. Мусульманин может родиться в России, выучиться в Катаре, после чего поедет работать в Малайзию, и везде будет чувствовать себя среди «своих». С другой стороны, исламский глобализм неизбежно отвлекает огромные силы на внутреннюю суперэтническую конкуренцию, т.е. на уравновешивание пассионарности множества этнорелигиозных направлений и группировок. Именно в таком своеобразии поведения кроется секрет того, что при сопоставимом пассионарном потенциале исламский мир политически и экономически пока что добился куда меньшего, чем Китай или США. Но здесь не стоит торопиться с выводами, ибо цыплят, как известно, по осени считают. А до суперэтнической «осени» и миру ислама, и Китаю, и США ещё полтысячелетия…
Описание возникновения исламского многообразия – задача сугубо специальная и в рамках статьи нереализуемая. Мы ограничимся тем, что укажем на границы основных фаз этногенеза современного исламского суперэтноса и их исторические аналоги.
Началом скрытого пассионарного подъёма современного исламского мира стала деятельность выдающегося персидского поэта, военачальника и администратора Исмаила I Сефеви, основавшего одноименную династию и ставшего шахом Ирана. Родившийся в 1487 г. Исмаил Сефеви принадлежит к тому же поколению великих реформаторов, что и китаец Ян Ванмин, кореец Чо Гванчжо и еврей Йосеф Каро.
Надо сказать, что этнической истории Ирана повезло в том отношении, что она рано стала предметом внимания гумилёвской теории этногенеза. Талантливый ученик Л.Н. Гумилёва, В.А. Мичурин (1965-2006) идентифицировал пассионарное состояние Ирана XIX-XX в. как фазу пассионарного подъёма. Правда, в датировке взрыва этногенеза Ирана В.А. Мичурин целиком следовал мнению Л.Н. Гумилёва о том, что новый взрыв этногенеза в Китае и исламском мире имел место не позже середины XVIII в. Поэтому, например, осада персидским Мухаммед-шахом Герата в 1837-1838 гг. представлялась В.А. Мичурину исключительно проявлением обскурации «старого» персидского этноса. В частности, он писал: «Осада кончилась тем, что в лагерь шаха прибыл английский полковник Стоддарт и просто потребовал снять её. В результате шах отступил, а в целом война кончилась тем, что Персия приняла все условия англичан, бывших на стороне гератского князя».
Такой вывод, увы, был слишком поспешным. Чарльз Стоддарт с 1835 г. являлся военным секретарем британского посланника при шахском дворе, почему и находился под Гератом постоянно. Но в июне 1838 г. он выехал из лагеря для исполнения дипломатического поручения вместе со своим коллегой Дж. МакНейлом. В июле 1838 г. Стоддарт вернулся в шахскую ставку. Он привёз шаху официальный британский ультиматум: или снятие осады, или объявление войны. Как видим, Стоддарт не вдруг «появился» под Гератом, а возвратился на своё место военно-дипломатической службы. Война с Британией из-за Герата в планы Мохаммед-шаха не входила, и осаду сняли.
Таким образом, снятие осады Герата произошло отнюдь не «из-за окрика английского полковника». Оно явилось результатом действий британского правительства. И сам факт британского ультиматума показывает, что уже в первой половине XIX в. навязать Персии какое-то желательное поведение было для Британии затруднительно. Да и не предъявляла бы Британия ультиматум, если бы могла обойтись криком своего дипломата. Конечно, англичане помогали афганцам, но персам помогали русские. Следовательно, Персия уже была вовлечена в мировую политику, и XIX в. - это её безусловный пассионарный подъём, причём подъём уже явный, а не скрытый. С этим представлением прекрасно согласуется всё, что верно писал сам же В.А. Мичурин о восстании бабидов 1848-1852 гг. Но ведь никаким чудом персидская обскурация 1837-1838 гг. под Гератом не могла за 10 лет претвориться в высокую бабидскую пассионарность! Следовательно, взрыв этногенеза Ирана и всего остального исламского мира всё-таки имел место много ранее середины XVIII в.
Действительно, в середине XVIII в. в историческом центре мусульманского мира мы уже наблюдаем политическое оформление новой этнической системы, возникшей от взрыва этногенеза около 1500 г. На Аравийском полуострове в 1745 г. образовалось независимое от турок арабское государство - Диръийский эмират. Возникло оно как результат союза основателя религиозного движения шейха Ибн Абд аль-Ваххаба с местным эмиром Мухаммедом ибн Саудом. Первое государство саудитов - современник первого североамериканского государства, возникшего в 1776 г. Как видим, тогда арабы опережали янки примерно на одно поколение. В отечественной истории Диръийский эмират (1745-1500=245 лет) соответствует Владимирской Руси Александра Невского, основанной на политическом союзе с ханом Золотой Орды Батыем (1252-1000=252 года).
С этого времени пошёл явный пассионарный подъём и началось формирование нового исламского суперэтноса. Подъём этот начал проявляться уже вне Аравийского полуострова. Поднялись религиозные волнения в Египте, возглавляемые имамами мечетей и старостами городских кварталов-махалля. В результате к власти в 1805 г. пришёл реформатор Египта паша Али Мухаммед. Крайне энергичный и амбициозный правитель, он стал фактически независимым от власти турок, и сам пытался подчинить аравийских арабов и суданских негров. Саудиты войну проиграли, но египтян выдавили, и создали т.н. второе саудовское государство со столицей в Эр-Рияде (1843). Оно хорошо соотносится (1843-1500=343 года) с Московской Русью после Ивана Калиты (1340-1000=340 лет).
Наконец, к 1926 г. в результате войны Неджда с Хиджазом закончилось собирание аравийских земель вокруг Неджда (1926-1500=426 лет). Теперь саудиты контролировали себе не только священные города Мекку и Медину, но и большую часть Аравийского полуострова. В нашей истории эти события соответствуют последней междоусобной войне в истории Руси (1425-1000-425 лет), т.е. окончанию формирования централизованного русского государства.
Именно к финалу явного подъёма в первой половине XX в. по всему мусульманскому миру начали массово появляться те привычные нам образования, которые политологи нынче именуют «радикальными исламистскими группировками». В контексте гумилёвской теории это выраженно пассионарные консорции с доминирующим идеалом самопожертвования, свойственным уже не фазе подъёма, а будущей акматической фазе.
Так, среди кочевых бедуинских племён аравийского Неджда развернулось самопроизвольное движение в защиту ислама ихван. Первая оседлая колония ихван Эль-Артавия возникла зимой 1913 г., а к 1929 г. это число выросло до 120 поселений. К этому времени ихван подняли массовое восстание против власти династии Сауд.
В 1926 г. богослов Моулана Ильяс Кандехлеви создал в регионе Меват близ Дели первую ячейку движения Таблиги Джамаат (буквально Община проповеди). Она положила начало новому направлению в исламе - деобанди. После раздела Британской Индии центр движения быстро переместился в Пакистан, а само оно быстро распространилось не только среди пуштунов Пенджаба, но и далеко за его пределами. По американской оценке, к 1967 г. в разных странах – прежде всего Пакистане, Индии, Малайзии, Индонезии, Филиппинах - функционировало около 800 религиозных училищ движения деобанди. Значит, за время жизни двух поколений проповедники из Мевата создали такую международную образовательную сеть, какая в европейских странах формировалась веками. Сегодня Таблиги Джамаат* в той или иной форме представлена в 150 (!) странах мира. О военной мощи движения красноречиво говорит тот факт, что Талибан, захвативший, в конце концов, власть в Афганистане, генеалогически восходит именно к деобанди.
В 1928 г. египетский школьный учитель Хасан аль-Банна собрал вокруг себя шестерых рабочих Компании Суэцкого канала, которым он преподавал, и создал сообщество «Братья-мусульмане»*. Последующая история Muslim Brotherhood (MB) даёт картину их непрерывного расширения и попыток интеллектуального и силового давления на египетское светское государство. К концу 1930-х число сторонников MB в Египте уже исчислялось первыми сотнями тысяч человек. В 1948 г. адепт MB из числа студентов ликвидировал тогдашнего королевского премьер-министра Махмуд-пашу. Считается, что в феврале 1949 г. в качестве контрудара люди из египетской тайной службы расстреляли основателя движения Х. аль-Банну прямо на улице. Естественно, MB оказали деятельную поддержку организации Г.-А. Насера «Свободные офицеры» в свержении короля Фарука. Однако Насер отказался идти по пути общей исламизации государства. В 1966 г. египетскими властями был осуждён и повешен самый видный идеолог MB – литератор и проповедник С. Кутб. Традиция противостояния MB президентам из генералов благополучно дожила до времен Арабской весны. В 2013 г. президент Египта A.Ф. аль-Сиси объявил MB террористической организацией, что встретило волну возражений со стороны либеральной прессы на Западе. Сегодня политические партии, порождённые MB, легально действуют в Бахрейне, Иордании, Ираке, Кувейте, Марокко и Тунисе. Находящаяся у власти в Турции Партия справедливости и развития во главе с Р.Т. Эрдоганом по существу является выразителем политической программы умеренного крыла MB, хотя и позиционирует себя как исключительно консервативную.
Наконец, в августе 1945 г. на территории горной западной Явы местный политик С.М. Картосувирья (S.M. Kartosuwirjo) провозгласил движение Дар уль Ислам. Оно ставило своей целью создание в Индонезии исламского государства, призванного заменить собой как колониальный режим Голландской Ост-Индии, так и независимую светскую республику Сукарно. Таким образом, к середине XX в. определилась та суперэтническая граница мира ислама далеко на юго-востоке, какую мы видим и сегодня.
Ну а северо-западная граница исламского суперэтноса проходит по территории нашей страны на Северном Кавказе. Северокавказские горцы и чеченцы, в частности, вне всякого сомнения, входили в поток пассионарного подъёма исламского мира от взрыва этногенеза около 1500 г. Явный характер горский подъём приобрёл именно в Чечне с началом движения шейха Мансура (рус. Ушурма) в 1785 г. Как видим, динамика чеченского подъёма вполне соответствовала не только египетскому восстанию против мамлюков, но и американскому восстанию против британцев. Точно также последующая национально-освободительная война имама Шамиля 1843-1859 гг. является аналогом китайского восстания тайпинов, индийского восстания сипаев и гражданской войны США в середине XIX в. Поэтому не приходится сомневаться и в том, что современная Чечня тоже представляет акматическую фазу исламского этногенеза. Ахмат-хаджи Кадыров, погибший в 2004 г., (2004-1500=504 года) явно сыграл для своей страны ту же самую выдающуюся роль основателя нового государства, которую для усилившейся Московской Руси выполнил великий князь московский Иван III (†1505-1000=505 лет).
Трансформация Чечни при Ахмате-хаджи и Рамзане Кадырове – чёткое подобие того, что произошло с Саудовской Аравией при нынешнем короле Салмане и наследном принце Мухаммеде. Ведь до конфликта с Западом в 1973 г. Саудовская Аравия богатела, но не имела решающего экономического, и уж тем паче политического влияния на мировые дела. Сегодня у неё есть и то, и другое. Появление модернизированных и влиятельных исламских государств на рубеже тысячелетия - главный итог явного пассионарного подъёма исламского суперэтноса в XX в.
Именно с этим связано появление в исламском мире такой дотоле неизвестной формы организации власти как «исламская республика». Прототипом её стала т.н. Восточно-Туркестанская Исламская Республика, возникшая в китайском Синцзяне ещё в ноябре 1933 г. Она просуществовала менее 3 месяцев и была разгромлена при помощи мусульман из числа китайских лоялистов. Однако в 1956 г. была провозглашена первая Исламская Республика Пакистан, а в 1960 г. – вторая, Исламская Республика Мавритания. Поэтому самая известная из них – Исламская Республика Иран, возникшая в результате антишахской революции 1979 г., стала лишь третьей. Наконец, роль четвёртой выпала на Исламское государство Афганистан, образовавшееся в 1992 г. после ухода советских войск и падения режима Наджибуллы.
Новое тысячелетие закономерно принесло суперэтносу умножение числа таких радикальных исламских организаций, которые вообще не признавали никаких иных форм существования, кроме вооружённой борьбы. В 2002 г. в северо-восточном «медвежьем углу» Нигерии, близ границы с Камеруном и Чадом, преподаватель ислама Мохаммад Юсуф создал джихадистское движение Боко Харам. Заметим, что эти молодые организационные образования обычно отпочковывались от старых, чаще всего сохраняя с ними ту или иную организационную и богослужебную связь. Именно так появились в конце 1990-х Абу Сайяф на Филиппинах и ПУЛО на юге Таиланда. Во время столкновений с египетским правительством в 2013 г. от «Братьев-мусульман» откололись несколько групп, среди которых были и две крайние террористические группировки Хасм и Лива-аль-Таура.
Появление множества пассионарных консорций продолжается в исламском мире и сегодня. Значит, в исламском суперэтносе устойчиво растёт число сильно пассионарных людей, безусловно желающих лидерствовать и воевать. Им поневоле приходится организовывать под себя всё новые и новые ячейки-консорции. Этот неравновесный процесс самоорганизации, структурно подобный кипению жидкости или делению клеток, и есть главный поведенческий атрибут акматической фазы этногенеза. Недаром французские специалисты по современному исламу уже сегодня говорят о новой эпохе «постисламизма», когда «в глобальном исламистском поле происходят радикальные, глубокие и стремительные перестройки», «многочисленные потрясения проносятся <…> через французский и мировой ландшафт исламской веры».
В результате там, где 500 лет назад начинался инкубационный подъём пассионарности мусульманских народов, сегодня возникла сплошная цепь новых исламских монархий и республик. Она протянулась от верховьев Инда до Красного моря и включает в себя Пакистан, Афганистан, Иран, Кувейт, Катар, Объединённые Арабские Эмираты, Оман и Йемен. Логично предположить, что в акматической фазе формирование исламских государств продолжится в Африке. Там уже сегодня сформировалась полоса стран, где шла или идёт открытая исламская религиозная война. Таковы Эритрея, Сомали, Судан и Южный Судан, Чад и Нигерия. Таким образом, сплошной пояс исламских государств имеет шанс протянуться от Инда через Аравийский полуостров до Гвинейского залива.
Каковы неизбежные последствия этой динамики исламского суперэтноса для его окружения? Зримым поведенческим следствием напряжённого пассионарного состояния мусульман является ассимиляция людей из менее пассионарных суперэтносов. Оставим в стороне бытовые примеры русских и европейских девушек, которые отправляются вслед за мужьями в исламские страны. Правда, и они меняют свой образ жизни, начинают носить никаб или паранджу и соглашаются на совершенно непривычную роль одной из жён правоверного мусульманина. Допустим, такое изменение поведения ещё можно трактовать как следствие биологической потребности иметь семью и детей.
Однако наряду с этим встречаются и примеры исламской ассимиляции вполне успешных людей, которые никаким действием инстинкта самосохранения не объяснить. Такова, например, личная история родного отца известного советского нелегала Кима Филби. Выдающийся британский разведчик и путешественник Гарри «Джек» Филби (1885-1960) несколько лет был британским правительственным агентом при короле Абдул-Азизе аль Сауде, а после окончания службы осел в Джидде. В 1930 г. он принял ислам, чтобы стать шейхом Абдуллой и войти в ближайшее окружение короля. Позже именно шейх Абдулла сыграл определяющую роль в освоении саудитами нефтяных богатств полуострова.
Поздний и куда более печальный для нас пример подобной ассимиляции – террорист Саид Бурятский (Александр Тихомиров). Тихомиров - сын русской и бурята казахского происхождения, родившийся в Улан-Удэ и воспитанный там же отчимом-чеченцем. Его биография практически доказала гумилёвский тезис о том, что этническая принадлежность определяется не родством (кровным происхождением), а кооперативным поведением. Бурятский, принявши ислам в 13 лет, к 25 годам не только получил прекрасное исламское религиозное образование, но и снискал широкую популярность в качестве международного салафитского проповедника. Он представлял собой одного из самых яростных приверженцев исламского фундаментализма на постсоветском пространстве. В марте 2010 г. 28-летний Саид Бурятский был уничтожен в ходе боестолкновения с российскими силами специального назначения в ингушском селе Экажево близ Назрани.
К сожалению, однородной статистики инкорпорации в мусульманские общины по странам мира не существует. Это не позволяет дать количественную оценку сравнительных масштабов ассимиляции в разрезе стран или географических регионов. Но и фрагментарные данные по отдельным странам достаточно красноречивы. Так, в крупнейшей стране Западной Европы Германии ежегодно обращаются в ислам не менее 10 тысяч человек.
Причины этой религиозной «конвертации» понимаются нашими социал-антропологами следующим образом. Когда основные материальные потребности людей в обществе удовлетворены, некоторые из них начинают испытывать духовную бедность. Она деформирует ценностные оценки и влияет на внутреннее мироощущение людей. И поскольку человек не находит ответов в традиционной христианской религии, он её меняет. Сия незамысловатая концепция явно игнорирует некоторые эмпирические наблюдения. Во-первых, для начала неплохо бы уточнить – о внутреннем мироощущении чего именно идёт речь? У дальтоников, например, явно изменяется ощущение цвета. Но незаметно, чтобы дальтоники лидировали среди новообращенных мусульман Германии. Во-вторых, почему на фоне всеобщего материального довольства вдруг возникает эта самая «духовная бедность», причём лишь у некоторых людей? Реальное поведение свидетельствует, что духовные поиски инвариантны социальному состоянию и материальному благополучию человека. Две тысячи лет назад за сыном плотника с его идеалистической проповедью пошли как бедные галилейские рыбаки Андрей с Симоном, так и иерусалимский богач Иосиф Аримафейский. Можно, конечно, допустить, что духовные терзания действительно обуревают человека исключительно в том случае, если сыт, одет и имеет крышу над головой. Но тогда в ислам должно броситься это самое сытое большинство Германии, а отнюдь не отдельные персонажи, почему-то избывающие «духовную бедность». Однако статистически в поведении большинства населения Германии никаких массовых религиозных порывов не наблюдается. В-третьих, «традиционная христианская религия» для западноевропейского суперэтноса - это латинское (католическое) христианство. Его основные догматы ревностно охраняются со времён папы Григория Великого, т.е. с VI в. н.э. Многовековое наследие Августина и Франциска Ассизского не так давно побудило обратиться в католичество нынешнего вице-президента США Дж. Д. Вэнса. Так неужто западноевропейский христианский дискурс не содержит ответов на духовные запросы современного немца, по большей части сосредоточенного на бытовом комфорте?! Следовательно, не в материальном благосостоянии, не в духовной бедности и не в немощи западноевропейского христианства скрывается корень исламского прозелитизма. Как нам представляется, корень его кроется в пассионарном (физики сказали бы – агрегатном) состоянии суперэтнической системы, которое описывает теория этногенеза Льва Николаевича Гумилёва. Что есть это самое «внутреннее ощущение», о котором упоминают антропологи? Это присущее каждому человеку ощущение этнической комплиментарности, т.е. естественной симпатии «своим» и антипатии «чужим». Такое ощущение прямо зависит от пассионарного состояния суперэтноса. Как только пассионарность суперэтноса начинает снижаться, вместе с ней слабеет и ощущение комплиментарности. Когда же пассионарность достигает критически низких значений, суперэтническое ощущение «своих» и «чужих» практически нивелируется. Вот тут-то и открывается простор для ассимиляции.
Но ведь то, что антропологи именуют «религиозной конвертацией», на деле тоже представляет собой поведенческое изменение! А на любое изменение поведения человеку нужно затратить некую пассионарность как геобиохимическую энергию живого вещества. Иначе человек не сможет преодолеть пассионарную инерцию прежней суперэтнической среды. Следовательно, для обращения в ислам пассионарность обращаемого должна быть хоть немного выше пассионарности окружения. Вот почему на смену религии решаются не все, а лишь те «некоторые люди», у которых этот пассионарный избыток есть. Однако 10 тысяч исламизирующихся немцев в год отражают именно актуальное пассионарное состояние немецкого этноса. По мере падения общего уровня пассионарности немцев всё большее их количество будет иметь личную пассионарность немного выше, чем снизившаяся пассионарность окружения. Как следствие, резерв для ассимиляции немцев будет только расти. Всё новые и новые немцы будут приходить к выводу, что лучше сменить веру, чем жить как прежде в этом нарастающем бардаке. Пределом же ассимиляции станет необратимая интеграция большинства бывших западноевропейцев в состав более молодых суперэтносов.
И первым в числе таких суперэтносов, вне всякого сомнения, будет соседствующий с Западной Европой мусульманский. Именно его миграция незаметно, но последовательно размыла западноевропейский образ жизни, постоянно забирая у него не только деньги, пригороды, рабочие места, но и живых людей. А ведь кроме него, есть еще столь же пассионарные индуистский, североамериканский и китайский суперэтносы.
А вот ассимиляция западноевропейцев российским суперэтносом смотрится несколько менее вероятной. Ведь мы настолько же моложе Западной Европы, насколько старше вышеперечисленных суперэтносов, возникших от последнего по времени наблюдаемого взрыва этногенеза. Поэтому следующее поколение наблюдателей ожидает поистине увлекательный сюжет. Что произойдёт с бывшим «цивилизованным миром» раньше: русская инерция приедет на танках в Euroсlear за своими деньгами, или исламская акматика необратимо переварит Западную Европу?
Как видим, суперэтническая ассимиляция прямо зависит от соотношения пассионарных потенциалов контактирующих суперэтносов. Общее правило здесь являет вариант действия второго закона термодинамики, согласно которому теплота не может самопроизвольно переходить от более холодного тела к более горячему. Суперэтническая система с более низкой пассионарностью при суперэтническом контакте не может навязывать своё кооперативное поведение более пассионарному суперэтносу. И наоборот, стремление навязывать своё поведение другим всегда присуще суперэтносу с более высокой пассионарностью. Религиозная ассимиляция – лишь один из крайних вариантов такого суперэтнического навязывания. Таковы же мусульманские смешанные браки, чиновники, офицеры, музыка и гастрономия… Всё это тоже есть проявления заимствования нами иного поведения, причём гораздо более пассионарного, чем наше! Конечно, они отличаются от террористического уничтожения «неверных» или обращения в ислам, но только степенью l’action direct, а отнюдь не направленностью переноса пассионарности.
Нравится нам или не нравится, но при падении пассионарности замещение своего поведения поведением чужим, заимствованным, носит объективный, вынужденный характер. Это замещение выражает совершенно естественный процесс уравнения пассионарных потенциалов.
Тем не менее, суперэтнические заимствования всегда порождают тревогу. Казалось бы, нет ничего опасного в том, что русский дальнобойщик ест хинкал вместо блинов с капустой, мордовская продавщица живёт со своим поставщиком-узбеком, а «дворник, маленький таджик, с лопатой по двору кружит»… Многие по простоте душевной даже умиляются торжеству «дружбы народов» (либеральный вариант – «торжеству культурного разнообразия»). Увы, тревога в данном случае не беспочвенна, ибо люди чувствуют, что сия идиллическая картинка не вечна. Для этого достаточно посмотреть на крах натурного эксперимента, именовавшегося «европейским мультикультурализмом». Он хорошо показывает – каким именно итогам может привести в конечном итоге массовая миграция в иную суперэтническую среду.
Ограничимся одним, но ярким примером. Среди всех мусульманских мигрантов Франции безусловное лидерство принадлежит выходцам из Алжира. Однако с момента его французской колонизации в 1830 г. и вплоть до начала XX в. никакой значимой эмиграции из Алжира не наблюдалось. В 1912 г. во всей континентальной Франции проживали не то 4, не то 5 тысяч алжирцев. Радикально изменила ситуацию Первая Мировая. За 1914-1918 гг. французское правительство не только мобилизовало из Алжира 175 тысяч солдат колониальных войск, но и рекрутировало не менее 100 тысяч рабочих. По окончании войны всех их планировалось вернуть в северную Африку. После Версальского мира большинство действительно уехало, но меньшинство осталось. Размер этого меньшинства точно не установлен до сих пор, ибо в отличие от итальянцев или словаков, алжирцы юридически не считались тогда иностранцами. Бесспорно, однако, что к 1921 г. в прекрасной Франции уже проживало около 35 тысяч алжирцев. Вскоре под их религиозные нужды понадобилось открыть Большую парижскую мечеть, что и было сделано в 1926 г. К 1936 г. численность алжирской общины достигла 85 тысяч человек, и потому еще через год властям пришлось отвести землю под первое алжирское кладбище в местечке Бобиньи.
Новый всплеск алжирской эмиграции принесла Вторая мировая война. Правда, накануне её из-за экономического кризиса потребность в рабочей силе заметно снизилась, и потому число алжирских мигрантов упало до 72 тысяч человек. Однако по окончании войны была законодательно подтверждена свобода передвижений между заморскими владениями и материковой Францией. В результате миграция алжирцев начала приобретать семейный характер, причём число мигрирующих семей стремительно росло: c 7 тысяч в 1954 г. до 30 тысяч в 1962 г. Соответственно, количество алжирцев увеличилось за эти годы с 211 до 350 тысяч человек. По данным Национального института демографических исследований, еще через 20 лет, в 1983 г., выходцев из Алжира, включая детей, родившихся уже во Франции, насчитывалось более 800 тысяч человек. Ну а в 2023 г. число лиц указанной категории достигло 1 млн 238 тысяч человек. Не забудем, что кроме алжирских выходцев среди потомков иммигрантов по странам происхождения были еще 1 млн 359 тысяч из Марокко и Туниса, а также 1 млн 047 тысяч – из прочих стран Африки. Миграция во Францию только из трёх мусульманских стран Магриба дала практически столько же потомков мигрантов, сколько принесли все 27 стран Евросоюза.
Кроме того, судя по данным Национального института статистических и экономических исследований (INSEE), в 2017 г. 45% потомков иммигрантов имели обоих родителей иммигрантов, причём 41% из них мигрировали из одной и той же страны. Из 55% потомков мигрантов, имевших только одного родителя-мигранта, лишь 5% из родителей приехали во Францию в одиночку. Следовательно, миграция во Францию действительно приобрела устойчиво семейный характер. На деле же среди мусульман Алжира этот характер давно стал общинно-клановым. Обустройство нескольких алжирских семейств во французском городке с высокой вероятностью означало, что в следующем поколении туда же попадёт весь круг желающих из далекой и бедной общины где-нибудь в Кабилии.
Но дело, конечно, не сводилось только к росту численности. Существенно изменялось качество поведения алжирских мигрантов во Франции. Уже в июне 1926 г. алжирский коммунист Мессали Хадж создал в Париже организацию под названием «Северо-африканская звезда» (ENA). Её программа открыто ставила целью независимость и исламизацию не только Алжира, но и всего Магриба. В ENA имелось военизированное крыло, в состав которого входили около 3600 активистов. Направленность действий ENA была такова, что в феврале 1937 г. даже левое правительство Народного фронта было вынуждено запретить её деятельность.
Обратим внимание, что алжирская ENA в Париже 1926 г. возникла почти одновременно с берберским движением ихван в Аравии (1913), индостанской Таблиги Джамаат (1926) и египетскими Братьями-мусульманами в зоне Суэцкого канала (1928), о которых мы упоминали выше. Именно эта синхронность доказывает, что пассионарность исламского суперэтноса продолжала расти, почему и количество пассионарных консорций в нём увеличивалось. Неудивительно, что по итогам Второй Мировой во французском Алжире возник целый Фронт национального освобождения (FLN) и разгорелась ещё одна война - за независимость.
Для понимания механизмов действия пассионарности на поведение существенно, что далеко не все алжирцы показали себя сторонниками отделения от Франции. После начала войны французские колониальные власти организовали из сельского населения отряды территориальной обороны. В 1956 г. на их основе создали алжирские вспомогательные части, называвшиеся харки (фр. harkis). Считается, что в 1959-1961 гг. в Алжире под французским флагом сражались около 60 тысяч харки. Однако после заключения Эвианских соглашений их число сразу уменьшилось на треть, до 40 тысяч человек. Это уменьшение произошло за счёт дезертирства, принудительного разоружения, насилия и убийств со стороны сторонников FLN.
При этом республиканские чиновники панически боялись возникновения во Франции алжирских преступных сообществ из харки, и понятно, почему. Тамошние правоохранители уже в 1960-х гг. заведомо не могли бороться против людей, обладавших реальным военным опытом. Поэтому миграцию бывших харки во Францию всячески сдерживали. К моменту объявления независимости Алжира, т.е. к концу июня 1962 г. было официально эвакуировано лишь 10 тысяч человек, а к концу 1963 г. – 27 тысяч человек. В результате ещё 30-40 тысяч харки, а также тысячи алжирцев из числа сотрудников гражданской администрации были вынуждены перебираться во Францию на свой страх и риск. Нередко это происходило только благодаря частной помощи от французских офицеров и гражданских начальников.
Но и на этом неприятности лояльных алжирцев не кончились. Президент Франции Э. Макрон, говоря об отношении французов к харки, вынужден был признать: «Этот приём не был достойным, и половина репатриированных Харки была сослана, иногда на годы, в лагеря и лесные поселки. Были даже семьи Харки, заключённые в тюрьмы, да, в тюрьмы». Так-то трусливая la Cinquième République обошлась с людьми, имевшими неосторожность служить Франции. Конечно, судьба харки окончательно лишила мусульман Магриба остатков страха перед французами.
Но для нас в истории харки самое существенное то, что выбор людей в пользу лояльности или борьбы за независимость отчётливо зависел от степени пассионарности алжирцев. Андре Вюрмсер, французский коммунист, литератор и чиновник, посвятил много сил и времени защите прав харки. В своих воспоминаниях о 1960-х гг. он не без удивления упоминал, что в отличие от непримиримых из FLN, харки всячески стремились, как бы сейчас сказали, интегрироваться во французское общество. Они давали детям французские имена, предпочитали европейскую одежду, спокойно употребляли вино и свинину. Следовательно, лоялисты-харки представляли страту с более низкой, «мирной» пассионарностью; а в «сепаратисты» FLN, напротив, уходили люди с пассионарностью более высокой, «боевой».
Как видим, по мере роста пассионарности простые идеалы поведения мигрантов заменялись сложными и самодостаточными. Как следствие, происходило вытеснение «мирной» модели суперэтнического контакта моделью «силовой». Соответственно место ранее приемлемого сосуществования в одном государстве занимала борьба за государственную независимость по суперэтническому признаку.
В первой половине XX в. алжирцы приезжали во Францию, жили в рабочих общежитиях и работали семьями на строительстве и обслуживании метрополитена, стараясь любой ценой осесть во Франции. А нынче множество высококвалифицированных алжирцев обитает и работает во Франции, вообще не ставя цель смены гражданства. Например, по сведениям национального регулятора Conseil national de l'Ordre des médecins, на ноябрь 2014 г. в сфере медицинских услуг было занято более 10 тысяч врачей-алжирцев, что составляло 25% от всех иностранных врачей, работающих во Франции. При этом доля выпускников французских университетов среди этих алжирских врачей достигала 71%. Сегодня образованные алжирские мусульмане осваивают территорию Франции, вовсе не стремясь даже формально становится французами.
И удивляться тому не приходится. Из статей во французской прессе видно, что если в начале 2000-х радикальная исламистская пропаганда концентрировалась в основном в пригородах мегаполисов, то в середине десятилетия она полностью охватила средние города. Крайние проявления результатов миграции из Магриба каждый может увидеть благодаря современным технологиям. Нам уже случалось упоминать о беспорядках 2023 г. в Ницце. В ходе их молодые марокканские мигранты кричали: «Да здравствует Марокко! Клянусь Кораном, мы поимеем Францию в ж…! <…> Мы здесь ради пособий и паспортов! Франция, иди на …!».
И посему невольно возникает вопрос: насколько вероятен подобный сценарий для России? Ведь пассионарная динамика разных суперэтносов имеет одну и ту же синергетическую природу. В первом приближении последствия суперэтнической миграции независимо от места и времени порождают одну и ту же, общую логику событий. Но во втором приближении имеет значение и предыстория, т.е. опыт кооперативного поведения суперэтноса. И в этом втором приближении у нас есть огромное стабилизирующее преимущество. Оно заключается в долгом опыте совместного сосуществования с мусульманскими народами. В фазе явного подъёма Владимирская Русь политически была частью Золотой Орды, которая стала мусульманской после 1312 г. А западноевропейцы и американцы практически стали накапливать опыт общей жизни с мусульманами только с XIX в.
Но самое главное, «природное» наше преимущество заключается в том, что наша с мусульманами взаимная комплиментарность всё-таки куда более положительна, чем комплиментарность с европейцами. Поэтому несмотря на конфликты и даже войны, которые при суперэтническом контакте неизбежны, православные и мусульмане в России, в конце концов, всегда находили взаимоприемлемые формы существования. Как ни обоюдно жестока была Казанская война, а первый поход Ивана Грозного на Ливонию повёл бывший казанский царь Шиг-Алей, который командовал не только своими татарами, но русскими, черемисами и даже пятигорскими черкесами. Кошмаром для России и для Чечни стали две чеченские войны на рубеже тысячелетия. А сегодня чеченские бойцы и командиры покрыли себя славой, сражаясь под российскими и чеченскими знаменами на Украине. Поэтому база для проявлений исламского экстремизма в России объективно много уже, чем в современной Западной Европе.
Но это отнюдь не значит, что таковой базы вовсе нет. Не нужно в этом отношении обольщаться и принимать желаемое за действительное, что нам, русским, вообще в высшей степени свойственно. Высокая акматическая пассионарность исламского мира объективно создала и при прочих равных условиях будет поддерживать как минимум в течение ближайших 100-150 лет естественные предпосылки для радикализации поведения мусульман не только в мире вообще, но и в России в частности. Подменять рациональный учёт этого объективного ограничения пропагандистскими речитативами насчёт «нашей общей истории» и «нерушимого единства народов нашей Родины» несерьёзно. Обеспечить реальное политическое единство разных народов можно только тогда, когда есть объективное понимание того, чем на самом деле определяется разность их поведения.
К сожалению, разность суперэтнического поведения усугубляется технологическим переходом. Как это ни парадоксально, но научно-технологическое развитие человечества в целом с очевидностью замедлилось. Сравните путь, какой прошли наука и технологии за два 50-летних отрезка – с 1913 по 1963 и с 1963 по 2013 годы. Результаты первого периода никак не сравнимы с результатами второго.
Как следствие, «развитым странам Запада» становятся остро нужны избыточные ресурсы, в том числе люди второго и третьего сорта. Они нужны для того, чтобы занять их неквалифицированной работой вместо «своих» и заставить существовать в сравнительно худших условиях. По сути, неквалифицированные мигранты, да и квалифицированные экспаты – дань, которую страны «третьего мира» вынуждены платить странам «развитым». Не стоит думать, кстати говоря, что Россия являет здесь исключение. По оценкам ряда экспертов, в 2000 году более 50% затрат труда граждан России «уходило» за рубеж. Кто спорит, дешёвая рабочая сила – огромный плюс, но только на коротком периоде. На длинном у неё начинают проявляться минусы.
Западное стремление неограниченно эксплуатировать, конечно, не может не порождать противодействия. Возникают неформальные объединения и этнические банды, защищающие «своих». Диаспоры из высокопассионарных популяций жёстко отстаивают свои ценности, религию и обычаи. Сегодня этим занимаются дети мигрантов во втором и третьем поколениях, которые сами родились уже в Западной Европе. И оказывается, что в сущностном смысле противопоставить им нечего. Ведь образ жизни европейцев ничем не лучше, чем образ жизни тех, кто приехал из исламских стран. Он просто другой! А никакого «плавильного котла» в распоряжении Запада не имеется. Надуманный «мультикультурализм», с которым западные специалисты носились по международным конференциям как дураки с писаной торбой, оказался чистой фикцией…
И нам, в России, стоит наконец, осознать, что мы от аналогичных проблем с миграцией тоже не гарантированы. Перекосы здесь налицо. Квалифицированный инженер на уральском оборонном предприятии считает достойной зарплату в 100 тысяч рублей. Молодой гость Москвы из Средней Азии, развозящий пиццу на мопеде, «выгоняет» до 150 тысяч. Вряд ли оправдан подобный разрыв в доходах для страны, которая воюет.
Наверное, можно обойтись без доставки пиццы, но можно ли обойтись без мигрантов? Дискуссия на сей счёт не прекращается. Представители корпораций, использующие мигрантский труд, уверяют, что это невозможно. Правоохранители бьют тревогу. Получается такой своеобразный «тяни-толкай»: одна часть власти говорит о необходимости национально-культурной автономии диаспор, а другая - кричит о коррупции и стремительно растущем числе правонарушений. Не молчат, надо признать, и политики. Руководитель партии «Справедливая России» Сергей Миронов заявил: «Мы за полную ликвидацию так называемых диаспор и землячеств. Какими бы красивыми лозунгами они нё прикрывались, это рассадники религиозного экстремизма и коррупции, а наши чиновники, которые с ними заигрывают, подрывают безопасность страны».
Но прежде, чем обсуждать запреты, давайте спросим себя: «А всё ли мы сделали, чтобы не иметь потребности в массовом привлечении мигрантов в страну?». Магистральное направление развития современной промышленности – роботизация. Положение с ней в контексте международного разделения труда у нас таково: в Южной Корее на 10 тысяч работников приходится 1012 роботов, в Сингапуре – 770, в Китае – 470, в США – 295, а в России – 11 штук. Следовательно, низкопроизводительным мигрантским трудом закрывается дефицит высокопроизводительной техники в промышленности, строительстве, логистике.
Проще говоря, у нас есть замечательные «Сколково» и «Сириус», но по работающему парку роботов мы пока отстаём от лидера в сотни раз. Это печальное отставание неизбежно придется преодолевать. Но что произойдёт, когда по показателю роботизации мы сравняемся, например, с США? Один из ведущих специалистов по искусственному интеллекту Кай Фу Ли полагает, что через 10-15 лет половина работающих в США останутся без того дела, которым они занимаются сейчас. Их заменят те самые роботы, компьютеры и системы искусственного интеллекта. Значит, в среднесрочной перспективе проблема привлечения мигрантов неизбежно будет вытеснена проблемой занятости уже имеющихся, «своих» трудовых ресурсов. Стало быть, задача не столько в том, чтобы на сей день отрегулировать трудовую миграцию, а в том, чтобы организовать завтрашнюю технологическую и бытовую реальность без массовой миграции.
Но на что мы надеемся в деле этой организации? Каждый день в стране освещаются три храма, православными называют себя около 70% опрошенных, причём с 1991 года этот удельный вес возрос более, чем вдвое. Ничем не дискриминированы в этом отношении и мусульмане. На территории России построено более 7 тысяч мечетей, в том числе в одной Башкирии - более 700.
Однако статистика поведения людей явно не соответствует бурному храмоздательству. Данные, исходящие из самой Русской Православной церкви, неоспоримо свидетельствуют: за период 1991-2015 годов число людей «воцерковленных» практически не изменилось. Так, доля причащающихся раз в месяц и чаще по-прежнему колеблется в интервале 2-3%. Иначе говоря, в постсоветской России число православных - не по самоидентификации, а по поведению - каким было, таким и осталось.
Дабы определить - каков удельный вес соблюдающих все исламские религиозные ограничения в Башкирии, мы с коллегами поставили простой натурный эксперимент. В один из праздников, когда посещение мечети является обязательным, мы при помощи студента подсчитали количество пришедших в Первую соборную мечеть Уфы. К нашему удивлению, простой расчёт показал: количество пришедших в мечети по всей Башкирии в целом вряд ли превышает всё те же 2,5% от населения республики.
Объяснить подобное совпадение в контексте гумилёвской теории достаточно просто. Вероятнее всего, число людей с выраженной религиозной аттрактивностью в любой популяции невелико и составляет не более нескольких процентов во всём её населении. А вот рост религиозной самоидентификации, в том числе и у мусульман, явно испытывает давление как от пассионарного состояния конкретного суперэтноса, так и от состояния актуального технологического уклада в мире. И акматическая фаза самого исламского суперэтноса, и смена технологического уклада заставляют людей в поисках смыслов и видения видения мира отворачиваться от науки и стремится опереться на религиозные ценности.
Спору нет - хорошо, если люди помнят и чтут свои религиозные традиции. Но опора на религиозные ценности сама по себе не поможет нам ни адаптироваться к акматическому состоянию исламского суперэтноса, ни выстроить новый технологический укалад. И то, и другое возможно только в рамках новой большой модели поведения. А сегодня мы пытаемся в качестве «скреп» использовать прошлое. По слову евангельскому, мы лениво вливаем «молодого вина в мехи ветхие», т.е. не проектируем своё будущее. Нам нужно выстраивать новый большой проект для грядущей России. Если он будет – Россия наверняка сумеет продолжить многовековую традицию нашего симбиоза с мусульманским миром.
*организации, признанные террористическими и экстремистскими в РФ
