Промысел

Промысел

Какое удивительное и глубокое слово. Какой в нём объём, сколько смыслов. Это и промысел Божий, и исполненный созидающего начала народный промысел.

Речь пойдет о промысле соболя в сердце Сибири - в Енисейской тайге. Как любое дело, забирающее человека целиком – этот промысел гораздо шире и глубже, чем просто охота. Он требует и жизненной одержимости, и досконального знания предмета, умения своими руками создать огромный мир - от охотничьего снаряжения до целых заводов деревянных ловушек, от таежных изб до шитых и долбленых лодок. Это не профессия, а образ жизни со своими законами. При нынешнем усилившемся прессе цивилизации промысел требует особенного упорства. Уходя корнями в многовековую глубь, промысел – одна из наиболее ценных традиций русского мира, а сословие промысловиков как носителей уклада, возможно, скоро будет достойно охраны - подобно снежному барсу или леопарду. Но все же удивительно вынослива русская земля, раз с таким постоянством родит людей увлеченных и крепких!

Пушной промысел

Соболь, как известно, издавна много значил в русской жизни. Еще в Киевской Руси пушнина служила и деньгами, и внешней валютой, и средством обмена на драгоценные металлы. Пушниной платились дань и жалованье, ею одаривали иностранных гостей в виде знака особой царской благосклонности.

В бюджете Московского государства в середине XVII века пушной промысел обеспечивал пятую часть доходов, пушнина составляла значительную долю экспорта. По расчетам исследователей, среднегодовая добыча соболя в середине XVII столетия составляла 145 тысяч шкурок. В 1621-1690 годах в Сибири было добыто 7,248 млн. соболей. На гербе Сибири, что красуется на жалованной грамоте 1690 года, два пронзённых скрещивающимися стрелами соболя держат зубами «корону сибирского царства». Одной из главных задач основания Мангазеи было взятие в государевы руки потока пушнины с востока Сибири - на него уже зарились иностранные купцы.

Уже к концу XVII века численность соболя сократилась. С XVIII века начали внедряться различные способы регулирования промысла, и в Енисейском крае было восстановлено поголовье соболя, что дало возможность разрешить здесь промысел без ограничений. Однако затем запасы пушного зверя исчерпались: в первое десятилетие ХХ века ежегодная добыча в Сибири составляла 20 тысяч шкурок, а на момент Октябрьской революции — только 8 тыс.

Советское государство уделяло большое внимание охотничьему хозяйству и пушной отрасли. Экспорт приносил в казну иностранную валюту. К 80-м годам, благодаря плановому регулированию добычи, искусственному расселению и прочим мерам, были почти восстановлены и ареалы (427 из 448 млн. га), и поголовье сибирского соболя (500–600 тыс. штук).

В 1948 году специальным постановлением Совета Министров России была предусмотрена целая система мероприятий, включающая расселение зверька, способы его учета в угодьях, методику прогнозирования пиков численности, охрану и упорядочение использования природных запасов. Ведь из-за пресловутого «хищнического перепромысла» в начале ХХ века ареалы обитания соболя «сжались» до отдельных очагов в Сибири и на Дальнем Востоке. Советские охотоведы, энтузиасты и преданные делу люди, отлавливали соболей и расселяли их по тайге. Об такой работе на Дальнем Востоке рассказывается в книге В.С.Сысоева «За черным соболем», где автор много лет занимался акклиматизацией и расселением промысловых животных. Благодаря ему, на огромных пространствах Дальнего Востока вновь появились соболь, бобр, норка, ондатра... Сам Всеволод Петрович Сысоев, родившийся Харькове в 1911 году, зачитывался книгами путешественников и натуралистов и мечтал о таежной жизни (так же как и добрая половина современных промысловиков - как все похоже, слава Богу!).

Соболь стал восстанавливаться на большей части Сибири. По рассказам старых енисейских охотников, соболя в послевоенные годы еще никто не знал. Охотились на белку и колонка. Бригадами по четыре человека уходили в тайгу на несколько недель. Собаки тащили нарту с продуктами, палаткой и печкой. Ставили табор. Один оставался кашеварить, остальные уходили белковать. Место опромышляли, снимались и шли на новое. Дневной переход так и назывался «палатка». «Деда, а сколь километров до Дубческого Зимовья?». «А парень, однако, пять палаток».

Постепенно стал появляться соболь - охотники с удивлением встречали незнакомого зверька («Сам под вид кошки, только с рыжА и на ногах низковастый»). Численность его росла. В 70-е и 80-е годы стал возрождаться промысел соболя. То была пора бурного развития Севера, освоения сибирской тайги, продолжения государственной политики, заложенной еще в царское время. Организовывались госпромхозы и коопзверпромхозы, шел набор охотников через главный охотничий журнал страны «Охота и охотничье хозяйство». Енисейское охотничье сообщество пополнялось охотниками из других районов страны. Шел обмен опытом. Охотники и охотоведы ехали в тайгу подобно Сысоеву, начитавшись книг о тайге, напитавшись таежной романтикой.

У государства была монополия на продукцию пушной отрасли. Всех соболей охотники должны были сдавать согласно «лимиту». Сверхлимитную пушнину продавали налево - сложился ее «черный рынок». Пушнина пользовалась большим спросом. Пара соболей на воротник - прекрасный подарок жене «нужного» человека. «Черный рынок» был головной болью государства, но давал дополнительный приработок охотникам. Кроме соболей, конечно, охотились и на белку, и на горностая, и на других пушных животных.

Угодьями распоряжался госпромхоз. Участок был штатным рабочим местом и закреплялся за охотником. Если охотник не устраивал, его могли уволить и взять другого. Случалось такое нечасто. В основном охотники работали годами, и их «прикипелость» к участку ценилась и поддерживалась. Из соображений безопасности требовалось промышлять вдвоем, но все стремились ходить в одиночку, быть полным хозяином всего участка: и заработок больше, и вольней-спокойней. Но такое удавалось не всем. Близкие друзья или родственники промышляли «в одну котомку»: выручка делилась пополам независимо от добычи каждого.

В большинстве госпромхозов охотники работали круглый год на поселковых хозработах, и будто в награду их отпускали в тайгу на промысел. Хозработы воспринимались как помеха, «барщина»... Охотники ворчали и с нетерпеньем ждали осени, связывая с ней долгожданную свободу - право заниматься любимым делом. Тем не менее, к хозяйственным обязанностям охотники относились ответственно и ценились начальством как сила сознательная и организованная.

Самое поразительное, что, несмотря на многолетнюю паузу в соболиной охоте, уже в 80-х годах было полное ощущение непрерывности этой традиции. И это несмотря на нестабильность и переменчивость соболиной «картины» последнюю сотню лет.

Человек, живущий тайгой

Когда я попал на охоту в 1986 году, было ощущение, что наши старшие товарищи, такие как Геннадий Соловьев, мало того, что всю жизнь добывали соболя, но и опыт получили из первых рук от старших соболятников. Объяснить это можно только тем, что, несмотря на смену объектов добычи, сама охотничья жизнь и не прерывалась. Промысел не останавливался, а просто переключался, к примеру, на расплодившуюся в отсутствие соболя белку.

Условное благополучие промысловиков продлилось всего пару десятилетий - до начала 90-х, когда произошел развал государственного охотничьего хозяйства. Госпромхозы фактически прекратили существование, и охотники оказались предоставлены сами себе. Надо отдать должное руководству нашего Туруханского района, которое обеспечило выход охотников на «свободу» вместе со своими участками.

Охотники всегда были недовольны недостатком свободы, тем, что их заставляют «пахать на хозработах за копейки», и что у них «не хватат» времени на стройку избушек и домашнее хозяйство. Поэтому выход на свободу сопровождался эйфорией. Продлилась она недолго. Оказалось, что государственная система имела много плюсов, значение которых, как водится, было оценено годы спустя. За охотников никто теперь не отвечал, их права и интересы не отстаивал, не обеспечивал вертолетной заброской, бесплатной техникой, горючим и капканами. Пушнину они теперь пристраивали сами, вступая в торг с «ушлыми барыгами». Был и эмоциональный момент: охотники из героев-добытчиков превратились в никому не нужное сословие, что на фоне телевизионного призыва всем ломануться в дельцы и шоу-звезды было крайне досадно.

Вскоре приняли закон «О животном мире», внесший в отношения между государством и охотником формальную, что ли, ноту. По закону, охотник, ощущавший себя хозяином и ответчиком за тайгу, становился лишь одним из пользователей природных ресурсов: фактически за ним сохранялось только право добывать соболей в определенные месяцы. Оно и прежде вроде бы так и было. Но существовал очень значимый нюанс: заинтересованность государства в промысловом процессе. Оно было на стороне охотника. Охотник, к примеру, мог требовать ограничения присутствия посторонних на участке, и правда всегда была за ним.

В 2009 году появился закон «Об охоте», но и за ним человек, живущий тайгой, особо не просматривался.

Пора сказать о самом главном: промысловик - это не профессия. Это и образ жизни, и склад характера. Промысловые охотники - целое сословие, порой напоминающее казачество. Такое же своенравное, вольнолюбивое и такое же уязвимое, неожиданно ранимое. Казачество защищало рубежи государства, было последней человеческой прослойкой между основным населением и врагом. А охотники – последняя, прижатая к дикой тайге, людская прослойка. Именно они осваивают и держат каждый свой кусок дикой тайги, служат пульсом природных комплексов. Им бы полномочий хотя бы чуток... За прошедшие годы был упразднен институт общественных инспекторов, потом его восстановили, но чтобы составить протокол на нарушителя, охотнику надо связаться с районным инспектором и дождаться его. А находится тот в нескольких сотнях верст. И, как правило, инспекция не имеет ни запаса топлива для срочных внеплановых рейдов, ни нужной техники, чтоб добраться по горной реке к месту конфликта с нарушителем. Нарушители же приезжают на самом современном водном транспорте и это развлекательное «шараханье по тайге» становится все более модным. Пришельцы могут организовать на охотучастке рыболовный туризм, могут оставить помойку на берегу. Могут открыть пальбу по всему живому. Естественно, это беспокоит охотников: ведь охотничий участок кормит целую семью, его передают по наследству. А главное - он является частью души, смыслом жизни, и промысловики держатся за него, как за свою малую родину со всей страстью.

По закону «О животном мире» хозяином угодий (то есть охотпользователем) может стать юридическое или физическое лицо, выигравшее конкурс. Для этого надо подготовить пакет документов - задача практически непосильная для рядового промысловика. Во-первых, он почти все время в тайге, во-вторых, на конкурс надо добираться за тысячу верст в Красноярск, а, в-третьих, охотник не умеет готовить бумаги и писать экологические обоснования. Естественно, охотпользователями становились люди другого, более «высокого» что ли круга. Охотники оказывались под их началом – также как в госпромхозе, но без социальных и экономических гарантий и в полной зависимости от настроений и устремлений хозяев. Зато теперь во время промысла соболя любой приезжий, купив у охотпользователя лицензию на глухаря или лося, имел право добыть их на участке промысловика. А по последней версии закона «О животном мире» порядок получения лицензий на пользование объектами животного мира теперь не конкурсный, а аукционный – хозяин тот, «кто больше даст».

Во второй половине 90-х значительная часть территории оказалась в руках различных организаций. Возмущенные охотники зашумели, но вскоре поняли, что не так все и однозначно. В Туруханском районе при местной администрации было организовано некоммерческое партнерство, выигравшее конкурс и ставшее охотпользователем. Участки охотников оказались под началом этой организации. Ничего страшного не произошло, вдобавок территория была защищена от притязаний посторонних. Были в начале трения и конфликты, но в итоге все устоялось. Партнерство гарантировало неприкосновенность границ участков и обеспечивало охотников лицензиями на соболя, белку, глухаря. Все остальное охотник делал сам. Воевал с незваными гостями, сдавал пушнину, закупал все необходимое для промысла, дивился ценам на боеприпасы и топливо и нет-нет, да и вспоминал советские времена, когда «охотник - человек был!».

Удивительно, что советская закваска коллективизма куда-то девалась. Охотники оказались неспособны ни к консолидации, ни к борьбе за свои права. Распятые на перекрестьях таежных забот, они не спешили изучать законодательную базу, привыкнув, что за них это делали. Они и не скрывали, что нужен организатор, болеющий за их интересы. Роль эту обычно выполнял охотовед.

Надо знать и характер промысловиков. Он крайне противоречив. Промысловику свойственно обостренное чувство товарищества, способность придти на выручку, резкое деление на «свой» и «не свой», привычка считать себя «белой костью» в списке профессий. На другом полюсе - взрощенный на героическом одиночестве крайний индивидуализм и неспособность ни на миллиметр выйти из накатанной колеи. И при этом им «вечно чего-то надо», как с раздражением говорят чиновники.

Каждый год охотников ждут новые нервотрепки. Назначена новая арендная плата за пользование угодьями, которая может сделать промысел нерентабельным. Большие опасения вызывает ратификация Россией соглашения о так называемых «гуманных капканах». Согласно ему, все охотники обязаны перейти на новые капканы, мгновенно убивающие добычу. «Перевооружение» накладно и трудоемко, и государство, как считают охотники, должно бы компенсировать эти усилия: «Не мы подписывали это соглашение, почему мы должны нести убытки? Нам это на хрен не надо. И так полно проблем». Изменилось действительно многое: полностью исчез «черный рынок», дававший дополнительный заработок, соболь перестал работать как гостинец или умасливающая подачка, как подарок на шапку и воротник. И сам потребитель не шибко клюет на соболя: в магазинах полно клеточной импортной норки.

Примечательно, что последние годы у руля охотничьей отрасли зачастую стояли люди, для которых она связывалась не с промыслом, а с трофейной охотой. Одним из ведущих в главке одно время был владелец как раз такой фирмы. Мне приходилось присутствовать на собраниях охотничьего сообщества в столице. Для большинства присутствующих Сибирь с ее проблемами промысловиков - другая планета. Довелось мне даже выступить перед столичной аудиторией в защиту промысловиков. Кто-то в ответ сказал: «Тут вот, господа, очень эмоционально прозвучало, что сословие промысловиков находится под угрозой... Ну не знаю даже... если мы так будем печалиться по каждому поводу... у нас вот еще ветераны войны есть - тоже исчезающее сословие...»

Однако, вернемся к нынешним временам. Численность соболя то стояла на мере, то повышалась, а стоимость шкурок на мировом рынке, вопреки стараниям и прогнозам «зеленых братьев зверушек», гуляла вниз-вверх и, следуя за причудами моды, падать не спешила. Скорее напротив.

В феврале 2012 года достигнут исторический максимум продаж шкурок соболя. По данным аукционной компании «Союзпушнина», выставлено и продано почти 280 тыс. шкурок. Правда, львиная доля продаж пришлась на очень дорогого баргузинского соболя, цена на которого подскочила неимоверно – топ-лот баргузина составил 3800 долларов за шкурку! Енисейский его собрат выглядел значительно скромнее. Январский аукцион 2013 года побил рекорды года предыдущего. Цена енисейского соболя выросла на 95% по сравнению с 2010 годом. Аукционы не дают в прямой доступ цены на проданные шкурки, но судя по тому, что предлагали приемщики на месте в Енисейских поселках (5-6 тыс. рублей за самых светлых и соответственно дешевых соболей), она составляла нынче не менее 150 долларов за шкурку.

Путики и кулёмки

К братству этому мне посчастливилось приобщиться в 80-х годах - в период расцвета госпромхозов. В таежных районах - все без исключения охотники и рыбаки, но именно в промысловики идут немногие: те, кто может находиться в тайге долгие недели, кому это интересно и не скучно от самого себя (несомненно, для этого нужен крепкий жизненный стержень). Частью это местные жители, а частью приезжие - обычно крестьянского склада, крепкие думающие мужики из других районов Сибири, либо из средней полосы России и даже с Украины (в нашем селе бывших «неенисейцев» среди промысловиков больше половины). Они попадали на промысел по мечте: кто, начитавшись книг о природе и сибирском промысле, кто, воодушевившись общественным настроем на освоение востока страны. Повторюсь, в 70-80-х годах в приоритетах была установка на трудовой подвиг, на освоение и заселение наших необъятных просторов.

По такому зову и я попал в таежную стихию. Образы тайги и промысловых людей захватили меня со школьных лет – благодаря прозе Астафьева, Бианки, Федосеева, Сысоева. Подобные книги выпускались в ту пору огромными тиражами. Приехав в Сибирь поначалу только в экспедицию, я быстро понял, что дело этим не закончится. И что ни одна профессия не дает такого близкого прикосновения к тайге, как промысловая охота.

Мотивы ухода в охотники могут быть разными: одних тянет любовь к героическому труду на фоне прекрасной природы, других - заработок в голом виде, третьих и, думаю, многих - желание быть хозяином и кормильцем. Объединяет всех этих людей способность жить в тайге долгое время. Семьи охотники оставляют надолго, и их жены заслуживают отдельной истории.

Охотник - это традиционная мужская профессия, требующая воли, сильного душевного строя. По-хорошему, каждый мужик должен поработать охотником. Охотник неприхотлив, терпелив, умеет найти выход в любом переплете, он рукаст и смекалист. Когда группа подгулявших охотников сталкивается с какой-то неполадкой или поломкой, начинается буквально соревнование, кто лучше, быстрей и оригинальней справится с трудностью.

А вообще труд тяжелый. Он складывается из подготовки и самой охоты. Подготовкой можно заниматься в любое время, но конечно не в разгар жары и комарья. Те, у кого угодья доступны с реки, заезжают весной по большой воде - позже таежные реки мелеют. Кто не может добраться водой, заезжают на снегоходах еще в конце зимы, завозят продукты, бензин, занимаются подготовительными работами: дровами, рубкой новых избушек, уходом за путиками, изготовлением кулёмок и установкой капканов. Путиками называют ряд ловушек. Прокладывается он так: охотник двигается по тайге, делая топором затески на деревьях. Зимой их залепит снегом, поэтому они должны быть хорошо заметны. Тёс бывает односторонний и двусторонний. На путике устанавливаются ловушки, на расстоянии, ну... примерно от 50 до 200 метров. Оно зависит от особенностей тайги и поведения соболя - где его ожидают, ловушки ставятся чаще.

Таёжный дом охотника - это избушка. Чтобы освоить новый кусок тайги, нужно срубить там избушку (или по-сибирски «зимовьё»). Избушки обычно делятся на проходные и базовые. Базовая - большая, с баней, запасами, здесь много снаряжения и оборудования. Проходные - маленькие и порой неказистые – охотники не любят тратить на них много времени. Часто они наспех срублены в труднодоступном месте. Избушки оборудованы железными печками разных конструкций, среди которых особенно популярны так называемые «экономки». Особая дверца-крышка исключает подсос воздуха - печка, набитая дровами разной сухости может потихоньку топиться (по-сибирски «шаить») чуть не до утра, давая ровное сдержанное тепло. Избушки, особенно проходные, быстро выстывают в мороз и утром, чтобы растопить печку «не-экономку» надо, трясясь от холода, вылезать из спальника. Иногда в мороз приходится подтоплять среди ночи.

Забот у промысловика полон рот. Если после охотсезона оставить в избушке продукты, туда повадится медведь. Он будет разорять избушки, наводить «порядок», и охотник рискует осенью придти в раскуроченное зимовьё. Поэтому для хранения продуктов устраиваются лабаза (вообще охотники говорят «лАбаз» с ударением на первый слог – прим.авт.). Раньше делали лабаза на «ногах»: что-то вроде терема на торце высоко опиленного дерева. Медведи норовили добраться и туда или сгрызть ствол, поэтому перешли на железные бочки из-под бензина. Они крепко закрыты крышками на болтах и привязаны тросом к дереву.

На связь охотник выходит по радиостанции - у каждого свой позывной. Осенью в тайге стоит целый гвалт. Кажется, орет-гудит на разные голоса огромный улей. «Сопка шейсят шесть, ответь Погорелому! На связи, Скалистый! Как делишки-соболишки? Да хреновастенько, Суриндакон! Знаем твое «хреновастенько», надавил поди уж пять десятков! Ну, надавил-надавил... Ясненько, а чо там у нас Налимный поделыват? Да ты чо, не слыхал, он тут с лабаза навернулся, короче, ребро сломал, хорошо вертак с Пульванондры в Подкаменную шел, дак забрали его. Щас ничо вроде, одыбался! Обратно в тайгу мылится! Я-я-ясненько... А как косолапые нынче, не шалят у вас? Да сильно-то нет. Правда, там у Голмакора шатун вылез, дак прибрали его. Он, правда, у Генки двух собак порвал... А у Топкого росомаха пять соболей с путика схряпала! От падина!» Поговорив с товарищами и с домом, рацию не выключают, и она бормочет до самой ночи. Охотник всегда «на подслухе» - он обязан знать, что творится в таёжном царстве, вдруг кого «продублировать» надо, или помощь нужна.

Избушки обычно стоят на расстоянии 10-12 км друг от друга. Это примерно дневной переход охотника с работой. Избушки соединены путиками. Путики могут уходить и по сторонам от избушки. Такие называются «тупики».

Дорог в туруханской тайге нет - только реки. По ним охотники заезжают на участок, перемещаются по нему. Те, кто не может добраться по реке, стараются попасть в тайгу пешком задолго до начала промысла – в первой половине сентября. Месяц уйдет у них на пеший обход участка и наладку ловушек. Особенно много возни с кулёмками - традиционными деревянными самоловами, детали их ломаются, падают, попробуй-ка потом откопай их из-под снега. Зато кулёмку можно срубить в любом месте - были бы в кучке три деревца. И не надо на себе капканы тащить.

Когда охота откроется, охотник пойдет по участку и будет настораживать капканы и кулёмки, не тратя время на приведение их в порядок. Мужики большие острословы и любители зычного оборота, и в эту горячую пору по рации то и дело слышно: «Капканья взвёл!». Или: «Ну, все - я ощетинился!». Закрывать путики называется, в свою очередь, «запускать» (может, по аналогии с запуском коровы, которую прекращают доить перед отелом, и она перестает работать как производитель молока? – прим.авт.).

Своими руками

«Речные» охотники забрасываются на лодках в конце сентября. В некоторых поселках принято заезжать на снегоходах в начале октября. У каждого своя тактика и стратегия, свои варианты установки капканов, устройства избушек и лабазов, своя политика освоения участка. Даже в каждом поселке свои правила и особенности промысла. Если участки охотников из разных поселков граничат, то впритык соприкасаются разные практики.

Участки моего товарища и мой расположены по реке, и мы заезжали в 20-х числах сентября на деревянных лодках или попросту «деревяшках». О деревяшке стоит сказать отдельно. Это длинная, шитая из кедровых досок, лодка. На нее ставится мотор с самодельным ограждением, оберегающим винт от камней, которыми изобилуют порожистые таежные речки. Обычно такие лодки заказывают специалистам - на Енисее это старообрядцы. За счет длины деревяшка имеет маленькую осадку, мотор закреплен так, чтобы винт был едва погружен в воду - лишь бы не прохватывал воздух. В такую лодку можно загрузить несколько центнеров груза. Идет она примерно 12-15 км в час, но главное здесь не скорость, а возможность преодолеть порожистые участки и довезти в целости груз. Такая лодка - главный транспорт охотника в течение всего сезона открытой воды. На ней завозят и продукты, и горючее, и снегоход, на котором потом зимой выезжают. Лодку вытаскивают на берег специальным воротом или же лебедкой.

Раскидав продукты по избушкам, мы уже на пустых деревяшках занимались добычей рыбы на еду себе, а главное - собакам, подготовкой избушек и путиков. Старались добыть птицы на приваду - глухаря и рябчика. Порубленная на кусочки и подквашенная птица считается лучшей приманкой для соболя. Она стоит в ведре за печкой и жутко воняет.

Соболя начинают добывать, только когда он оденется в зимний мех, или, как говорят, «выйдет». Согласно датам открытия охоты, это 15-20 октября. До Нового года ловушки проверяют два или три раза. Охотник выезжает домой на Новый год, а после заезжает еще на месяц или больше и «запускает» капканы. Пушнину можно сдать в любом крупном поселке - сюда несколько раз за сезон приезжают различные приемщики.

Однако вернемся к началу промысла. Во время «взвода капканьев» снег еще не глубокий, и собака может спокойно догнать соболя. Зато через две недели она будет еле брести, пропахивая траншею и высунув язык. То, что происходит до этого, называется ружейной охотой с лайкой - самая интересная часть промысла. Она дает результаты только в отдельные годы – когда много соболя и мало снега, в такие сезоны добывают с собакой тридцать и более соболей. Обычно это цифра намного ниже. Хорошо, если собака загнала соболя на дерево, где его видно. А случается, соболь уходит в каменные россыпи – курумники, где его не взять. В прежние времена ходили с так называемым обмётом: специальной сеткой, которой окружали место ухода соболя «в запуск», охотник разводил костер и коротал ночь, ожидая, когда зверек покинет укрытие, о чем сообщал колокольчик, привязанный к сетке. Снова это слово «запуск», но совсем с другим смыслом! Соболь ушел в запуск – значит унырнул в укрытие. Скрывается соболь и в корни, и в дупла – приходится прорубать деревья, выкуривать зверька из подземелий и лежащих «на полу» колод. Выкуривают соболя, поджигая бересту.

Собак (речь идет исключительно о лайках) ценят тех, что берут соболя «накоротке», «гоняют» только свежие следы. Охотники стараются не отвлекаться на соболей, потому что это мешает настораживать ловушки, которыми добывается львиная доля пушнины. Отход на расстояние от путика грозит потерей времени и сил. Приветствуется работа по глухарю - привада нужна всегда. Примечательно, что это настроения последнего десятилетия – когда соболя было меньше, ценились именно лайки-соболятницы.

Насторожить участок - самая трудная часть работы. Ходить в октябре нелегко, для лыж еще мало снега, а «бродком» тяжело, валко. Да и лыжи на случай снегопада приходится тащить с собой. Насторожившись, охотник возвращается на базу, устраивает себе выходной с помывкой в бане, стопочкой и дистанционным чоканьем с товарищами, а потом пускается в обход проверять путики. Сейчас все больше промысловиков стараются проверять путики на снегоходах. Это облегчает труд, но и заставляет готовить дороги, прорубать или пропиливать бензопилой коридор в таежной чаще.

От первого обхода, снимающего «сливки» популяции, ждут многого, он по-своему показательный. Со второго круга начинаются будни, во время которых, как далекое прошлое, вспоминается азартное начало охоты, вваливание в избушку в темноте с полной понягой (специальным станком для переноски груза), с сердцем, переполненным несусветной таежной красотой. Обработав пушнину, уходишь в сон за полночь, а в глазах догорают: переправа из ёлок через ручей в ледяном крошеве, в снежном мороке синие сопки, камнем рухнувший глухарь, картины бесконечного трудового дня... Ближе к середине зимы этот день все короче, морозы лютей и по темноте стараются не шариться – только разве на снегоходе.

Промысел - это образ жизни, судьба. Охотник должен быть мастером на все руки: строителем, механиком, рыбаком, виртуозным пилотом снегохода и лодки, он должен уметь срубить кулёмку, изготовить камусные лыжи, долбленую лодку-«ветку» и еще несколько десятков наименований разного оборудования и предметов (камус или камос - это шкура с ног лося или оленя. Ею обклеивают лыжи, чтоб они не катились назад – прим.авт.). Привычка делать все самому дает огромную силу. Жизнь в тайге тем и притягательна, что мир здесь сведен до размеров, когда в нём ещё можно навести порядок своими руками.

Красноярский край, поселок Бахта

Промысловая традиция представляется нам важнейшей частью Русского мира, поэтому сейчас как никогда важно о ней говорить, несмотря на то, что она вроде бы и отошла на второстепенные какие-то планы. Действительно, война в Донецке и Луганске, действительно, пока мы не решим вопрос с нашим путём в самом коренном и глобальном смысле - можно сколько угодно восхищаться кулёмками и мастеровой таёжной наукой... Однако и умалчивать об этом стариннейшем мире не следует. Да и следует разделять охоту для забавы и промысел. Для приобщения населения к промысловому миру нами совместно с москвичами был снят четырёхсерийный документальный фильм, известный под названием "Счастливые люди". Если будете смотреть, то очень прошу простить некоррекности и ляпы в закадровом тексте, которые я был не в состоянии исправить по причине конфликта с партнёром по окончании съёмок.