Преднебесная лазурь

Нечего даже и говорить, что рус­ская идея — это не экс­пан­сия и не им­пе­ри­а­лизм. Ф.М. До­сто­ев­ский, из-под пе­ра ко­то­ро­го и вы­шла фор­му­ла рус­ской идеи, оп­ре­де­лял её как "стрем­ле­ние ко все­мир­но­с­ти и все­че­ло­веч­но­с­ти". Или, дру­ги­ми сло­ва­ми, стрем­ле­ние к един­ст­ву со всем ми­ром и всем че­ло­ве­че­ст­вом. Речь идёт не о прак­ти­че­с­ком един­ст­ве, не о един­ст­ве по рас­чё­ту, ле­жа­ще­му, на­при­мер, в ос­но­ве во­ен­ных бло­ков или тор­го­вых ор­га­ни­за­ций. Под­лин­ное еди­не­ние че­ло­ве­че­ст­ва воз­мож­но ис­клю­чи­тель­но на ос­но­ве люб­ви. Той са­мой люб­ви, ко­то­рая, по сло­ву Апо­с­то­ла, дол­го­тер­пит, ми­ло­серд­ст­ву­ет, не за­ви­ду­ет, не пре­воз­но­сит­ся, не гор­дит­ся, не бес­чин­ст­ву­ет, не ищет сво­е­го, не раз­дра­жа­ет­ся, не мыс­лит зла, не ра­ду­ет­ся не­прав­де, а со­ра­ду­ет­ся ис­ти­не; всё по­кры­ва­ет, все­му ве­рит, все­го на­де­ет­ся, всё пе­ре­но­сит.
Ко­неч­но, не сто­ит по­ни­мать ут­верж­де­ние Ф.М. До­сто­ев­ско­го бук­валь­но. Ведь ес­ли бы у со­вре­мен­но­го пи­са­те­лю ме­ща­ни­на спро­си­ли: "Ча­ешь ли ты все­мир­но­с­ти и как мыс­лишь от­но­си­тель­но все­че­ло­ве­че­ст­ва?" — во­про­ша­е­мый, ско­рее все­го, не по­нял бы, чего от не­го хо­тят. Со­вре­мен­ный же ме­ща­нин по­нял бы, ве­ро­ят­но, ещё то­го мень­ше. По­это­му го­во­рить о том, что рус­ская идея — это что-то вро­де со­вет­ских ло­зун­гов, ук­ра­шав­ших во вре­мя оно фа­са­ды зда­ний, бы­ло бы се­рь­ёз­ным пре­уве­ли­че­ни­ем. Но и по­ла­гать рус­скую идею до­сто­я­ни­ем толь­ко фи­ло­со­фов-меч­та­те­лей и фан­та­зё­ров бы­ло бы так­же оши­боч­но.
По­нять, что та­кое рус­ская идея на до­ступ­ном для каж­до­го уров­не, сто­ит пред­ста­вить се­бе рус­ско­го че­ло­ве­ка во­об­ще и по­пы­тать­ся вы­де­лить ка­че­ст­ва и про­яв­ле­ния че­ло­ве­че­с­кой на­ту­ры, це­ли и ус­т­рем­ле­ния, о ко­то­рых та­кой че­ло­век все­гда уве­рен­но и с удо­воль­ст­ви­ем ска­жет: "Вот это по-рус­ски". И ска­жет имен­но с удо­воль­ст­ви­ем, как бы уз­на­вая се­бя и ра­ду­ясь то­му, что "Аз есмь". Но от­ли­чия рус­ских от дру­гих на­ро­дов ещё не со­став­ля­ют рус­скую идею. Рус­ская идея — это луч­шее из то­го, что при­су­ще рус­ско­му че­ло­ве­ку, что пред­став­ля­ет­ся ему иде­а­лом, в чём ви­дит он во­пло­ще­ние прав­ды, до­б­ра и кра­со­ты.
Но­си­те­ли и ро­до­на­чаль­ни­ки рус­ской идеи — это не фи­ло­со­фы, об­лек­шие её в сло­вес­ные фор­мы и вы­сту­пив­шие за­тем с при­зы­вом её во­пло­ще­ния. Эта идея уже дол­гое вре­мя жи­ла в на­ро­де и пе­ре­да­ва­лась из по­ко­ле­ния в по­ко­ле­ние. И ес­ли нам, се­го­дняш­ним, по­нят­но, во имя че­го жи­ли и чем ру­ко­во­ди­лись про­шлые по­ко­ле­ния со­от­чи­чей, зна­чит, и нас мож­но по­ка ещё счи­тать но­си­те­ля­ми рус­ской идеи.
Но не До­сто­ев­ский и не Вл. Со­ло­вь­ёв, пи­сав­ший, что рус­ская идея "пред­став­ля­ет со­бой лишь но­вый ас­пект са­мой хри­с­ти­ан­ской идеи", не ав­тор кни­ги "Рус­ская идея" Н.А. Бер­дя­ев и не Ка­рам­зин, введ­ший по­ня­тие "со­бор­ность", — ни один из этих вы­да­ю­щих­ся мыс­ли­те­лей не мо­жет пре­тен­до­вать на то, что­бы счи­тать­ся ро­до­на­чаль­ни­ком рус­ской идеи. Сво­им при­ме­ром, ор­га­ни­за­ци­ей жиз­ни в оби­те­ли офор­мил пре­по­доб­ный Сер­гий, игу­мен Ра­до­неж­ский, рус­скую идею и пу­с­тил её в мир. И на­род, раз­роз­нен­ный в ту по­ру и оз­лоб­лен­ный, из­го­ло­дав­ший­ся по здо­ро­вой, со­зи­да­тель­ной жиз­ни, при­нял её охот­но, по­то­му что уви­дел в ней спа­се­ние и сред­ст­во со­хра­нить не про­сто че­ло­ве­че­с­кий об­лик, но и на­род­ное до­сто­ин­ст­во.
Преж­де все­го пре­по­доб­ный Сер­гий, ища уе­ди­не­ния и чая Бла­го­да­ти, по­ки­нул мир. Но про­шло не так уж мно­го вре­ме­ни, и мир уз­нал о пре­по­доб­ном и сам по­тя­нул­ся к не­му, как к ис­точ­ни­ку во­ды жи­вой. А вско­ре оби­тель ста­ла рус­ским ду­хов­ным цен­т­ром, а игу­мен её — зиж­ди­те­лем но­во­го го­су­дар­ст­ва и но­во­го на­ро­да — Пост­мон­голь­ской Ру­си.
До Ку­ли­ков­ской бит­вы (1380) вдох­но­ви­те­лем и мо­лит­вен­ным хра­ни­те­лем ко­то­рой был пре­по­доб­ный, Русь по­хо­ди­ла на тём­ное цар­ст­во. "Лю­ди бес­по­мощ­но опу­с­ка­ли ру­ки, — пи­сал В.О. Клю­чев­ский о вре­ме­ни прп. Сер­гия, — умы те­ря­ли вся­кую бо­д­рость и уп­ру­гость и без­на­дёж­но от­да­ва­лись сво­е­му при­скорб­но­му по­ло­же­нию, не на­хо­дя и не ища ни­ка­ко­го вы­хо­да. Что ещё ху­же, ужа­сом от­цов, пе­ре­жив­ших бу­рю, за­ра­жа­лись де­ти, ро­див­ши­е­ся по­сле неё. Мать пу­га­ла не­по­кой­но­го ре­бён­ка ли­хим та­та­ри­ном; ус­лы­шав это злое сло­во, взрос­лые рас­те­рян­но бро­са­лись бе­жать, са­ми не зная ку­да".
Но с по­бе­дой на Ку­ли­ко­вом по­ле за­брез­жил свет над Ру­сью. Не сра­зу, но по­сте­пен­но ста­ла ор­га­ни­зо­вы­вать­ся она по при­ме­ру Тро­иц­ко­го игу­ме­на. Ос­тав­лен­ное и за­ве­щан­ное им бы­ло так про­сто и про­зрач­но, с та­ким изя­ще­ст­вом во­пло­ща­ло в жизнь Свя­тые Ис­ти­ны, так лег­ко со­от­но­си­лось с на­род­ным ха­рак­те­ром, что охот­но бы­ло вос­при­ня­то, ус­во­е­но и по­ме­ще­но в раз­ряд иде­а­ла. Это не зна­чит, что Русь не­мед­лен­но ста­ла свя­той, но свя­тость бо­лее все­го дру­го­го по­чи­та­лась на­ро­дом. Го­раз­до бо­лее пред­при­им­чи­во­с­ти, рас­чёт­ли­во­с­ти и ус­пеш­но­с­ти. Свя­тость прп. Сер­гия — ино­ка, де­ля­ще­го­ся Бла­го­да­тью с ми­ром, и ста­ла рус­ским иде­а­лом или рус­ской иде­ей.
"Мы не най­дём ни од­ной ни­ти, ко­то­рая не при­во­ди­ла бы к это­му пер­во­уз­лу; нрав­ст­вен­ная идея, го­су­дар­ст­вен­ность, жи­во­пись, зод­че­ст­во, ли­те­ра­ту­ра, рус­ская шко­ла, рус­ская на­ука — все эти ли­нии рус­ской куль­ту­ры схо­дят­ся к Пре­по­доб­но­му", — пи­сал об игу­ме­не Ра­до­неж­ском П.А. Фло­рен­ский. Прп. Сер­гий за­ве­щал "по­беж­дать страх пред не­на­ви­ст­ною раз­дель­но­с­тью ми­ра". Где раз­де­ле­ние, там не­при­язнь или не­на­висть. И по­доб­но то­му, как тьма есть от­сут­ст­вие све­та, так и не­на­висть — это от­сут­ст­вие люб­ви. По­беж­дать "не­на­ви­ст­ную раз­дель­ность" звал прп. Сер­гий, и оби­тель его сла­ви­лась ши­ро­ким гос­те­при­им­ст­вом. Сам же игу­мен, да­бы не до­пу­с­тить ни­ка­кой "раз­дель­но­с­ти", слу­жил чер­не­цам "как раб куп­лен­ный". Не­уди­ви­тель­но, что в под­на­чаль­ном прп. Сер­гию мо­на­с­ты­ре, по­свя­щён­ном выс­ше­му оли­це­тво­ре­нию един­ст­ва — Пре­свя­той Тро­и­це, — дей­ст­во­вал об­ще­жи­тий­ный ус­тав. Пре­пят­ст­вуя раз­мно­же­нию рас­прей, ино­ки от­ка­зы­ва­лись от соб­ст­вен­но­с­ти.
Пра­зд­ник Тро­и­цы, Тро­ич­ные хра­мы и ико­ны ста­ли на Ру­си во­пло­ще­ни­ем идеи все­един­ст­ва, пре­одо­ле­ния "не­на­ви­ст­ной раз­дель­но­с­ти" и ут­верж­де­ни­ем люб­ви. В зна­ме­ни­той, из­ве­ст­ной всем ико­не "Тро­и­ца" во­пло­тил са­му лю­бовь прп. Ан­д­рей Руб­лёв, по­сле­до­ва­тель прп. Сер­гия. Гра­ция и грусть Ан­ге­лов, "пре­не­бес­ная ла­зурь" по­яви­лись вдруг, по сло­ву П.А. Фло­рен­ско­го, "сре­ди мя­ту­щих­ся об­сто­я­тельств вре­ме­ни, сре­ди раз­до­ров, меж­до­усоб­ных рас­прей, все­об­ще­го оди­ча­ния и та­тар­ских на­бе­гов, сре­ди это­го глу­бо­ко­го без­ми­рия, рас­тлив­ше­го Русь, от­крыл­ся ду­хов­но­му взо­ру бес­ко­неч­ный, не­воз­му­ти­мый, не­ру­ши­мый мир, "свыш­ний мир" Гор­не­го ми­ра". Фильм Ан­д­рея Тар­ков­ско­го "Ан­д­рей Руб­лёв" — это уже твор­че­с­кое ос­мыс­ле­ние твор­че­с­ко­го ос­мыс­ле­ния рус­ской идеи. Тар­ков­ский со­зда­ёт об­раз Ру­си-тём­но­го цар­ст­ва, — ко­то­рой ещё толь­ко пред­сто­ит вый­ти из тьмы к све­ту. В филь­ме мы ви­дим всё, о чём пи­сал П.А. Фло­рен­ский: и мя­ту­щи­е­ся об­сто­я­тель­ст­ва вре­ме­ни, и раз­до­ры, и меж­до­усоб­ные рас­при, и все­об­щее оди­ча­ние, и та­тар­ские на­бе­ги. Ре­жис­сёр вся­че­с­ки стре­мит­ся под­черк­нуть, что по­яв­ле­ние "Тро­и­цы" в этих ус­ло­ви­ях есть уже са­мо по се­бе чу­до. Как чу­дом ста­но­вит­ся от­ли­тие Бо­ри­с­кой сре­б­ро­звуч­но­го ко­ло­ко­ла.
Но и свя­щен­но­без­мол­ст­ву­ю­щий Ан­д­рей, и Бо­ри­с­ка — это ду­хов­ные уче­ни­ки прп. Сер­гия, имен­но им пред­сто­ит со­зи­дать но­вую Пост­мон­голь­скую Сер­ги­ев­скую Русь. Бла­го­вест Бо­ри­с­ки и "пре­не­бес­ная ла­зурь" прп. Ан­д­рея ста­но­вят­ся пер­вы­ми зна­ме­ни­я­ми но­вой Ру­си, гря­ду­щей на ме­с­то тём­но­го цар­ст­ва.
Сам ре­жис­сёр счи­тал, что Ан­д­рей Руб­лёв вы­ра­зил в сво­ём твор­че­ст­ве пред­чув­ст­вие пе­ре­мен: "Он про­зрел ут­ро в са­мый тём­ный час". По­доб­ное ут­верж­де­ние гре­шит не­ко­то­рой свет­ско­с­тью по от­но­ше­нию к иси­ха­с­ту и бо­го­ма­зу Руб­лё­ву. Воз­мож­но, что изо­б­ра­жа­ю­щий — в дан­ном слу­чае Тар­ков­ский — на­де­лил изо­б­ра­жа­е­мо­го — Руб­лё­ва — соб­ст­вен­ны­ми чер­та­ми и вле­че­ни­я­ми. Из­на­чаль­но изо­б­ра­жа­ю­щий все­гда пер­ви­чен по от­но­ше­нию к изо­б­ра­жа­е­мо­му. По­сред­ст­вом язы­ка, куль­тур­ных зна­ков и сим­во­лов изо­б­ра­жа­ю­щий со­зда­ёт вос­при­ни­ма­е­мую дру­ги­ми ил­лю­зию или ху­до­же­ст­вен­ную ре­аль­ность, ку­да и по­ме­ща­ет изо­б­ра­жа­е­мо­го. С это­го вре­ме­ни изо­б­ра­жа­е­мый, как вы­ра­же­ние ду­ха изо­б­ра­жа­ю­ще­го, об­ре­та­ет свою плоть. Вся­кий ху­дож­ник ста­вит сво­ей за­да­чей пе­ре­ве­с­ти во­об­ра­жа­е­мый об­раз в зри­мый. Но, об­ре­тя плоть и во­брав в се­бя ку­с­ки со­зна­ния изо­б­ра­жа­ю­ще­го, изо­б­ра­жа­е­мый на­чи­на­ет жить соб­ст­вен­ной жиз­нью. Это уже не про­сто зер­каль­ное ото­б­ра­же­ние скры­тых или яв­ных свойств изо­б­ра­жа­ю­ще­го. От­ны­не изо­б­ра­жа­е­мый да­ёт воз­мож­ность изо­б­ра­жа­ю­ще­му уви­деть и, по­жа­луй, луч­ше по­нять се­бя са­мо­го. Вхо­дя же в кон­такт со зри­те­лем (чи­та­те­лем, слу­ша­те­лем), изо­б­ра­жа­е­мый уже без пря­мо­го уча­с­тия изо­б­ра­жа­ю­ще­го спо­со­бен ока­зы­вать вли­я­ние и вну­ше­ние. Имен­но к по­доб­но­го ро­да си­ту­а­ци­ям от­но­сят­ся сло­ва Ф.И. Тют­че­ва: "Нам не да­но пре­ду­га­дать, как сло­во на­ше от­зо­вёт­ся…"
Воз­мож­но, прп. Ан­д­рей и про­зрел ут­ро в тём­ный час, но, ду­ма­ет­ся, не это про­зре­ние и не ра­дость по бли­зя­ще­му­ся кон­цу та­та­ро-мон­голь­ско­го ига ста­ли серд­це­ви­ной его твор­че­ст­ва. Прп. Ан­д­рей уз­рел Лю­бовь и су­мел во­пло­тить своё От­кро­ве­ние в кра­с­ках. Он су­мел вы­ра­зить не­вы­ра­зи­мое и опи­сать не­о­пи­су­е­мое. И Тар­ков­ско­му, не­смо­т­ря на иное ви­де­ние, уда­лось рас­ска­зать в филь­ме об От­кро­ве­нии прп. Ан­д­рея.
Чёр­но-бе­лый фильм окан­чи­ва­ет­ся по­ка­зом че­ре­ды икон Ан­д­рея Руб­лё­ва. Ко­ло­рит икон — это слов­но ок­но из тём­но­го цар­ст­ва в дру­гой мир, слов­но ру­беж, за ко­то­рым на­ча­лась Пост­мон­голь­ская Русь, ос­вя­щён­ная иде­а­ла­ми пре­по­доб­ных Сер­гия и Ан­д­рея.