Политический заказ

Владимир Квачков и Александр Киселев обвинялись по ст. 279 УК РФ через 30-ю – им вменялось неоконченное преступление, а именно подготовка. Если мы обратимся к Уголовному Кодексу РФ, там четко прописано: за подготовку к преступлению какой бы тяжести оно ни было, обвиняемый несет ответственность и может подлежать наказанию не больше половины предельного срока, установленного санкцией той или иной статьи Уголовного Кодекса РФ. Так как по ст. 279 УК РФ максимальное лишение свободы предусмотрено 20 лет, то больше 10 лет назначить наказание именно по этому составу – нельзя. Но была еще одна статья – ст. 205 прим., и путем частичного сложения наказаний максимум, который мог быть назначен, – это 16 лет. Прокурор просил 14 лет. Суд снизил еще на год, поэтому получилось 13 лет. И если мы говорим о суровости наказания, я считаю, что наказание чрезвычайно сурово, потому что оно не отвечает характеру и степени общественной опасности деяния, которое вменялось в вину двум людям.

Не могу не сказать еще о том, что прокурор, когда озвучивал свои требования по мере наказания, просил помимо предусмотренных санкций ст. 279 УК РФ – ограничение свободы, которое там присутствует сроком до 2-х лет – применить еще дополнительное наказание в виде лишения Квачкова и Киселева специальных воинских званий. Мы возмущались по данному поводу, и когда выступали в прениях, я говорила о том, что мы не обвиняем людей за совершение преступления против военной службы. Лишение лиц специального воинского звания (как то трактуется в науке уголовного права) имеет своей целью унизить человека, причинить ему еще дополнительные страдания и плюс лишить его денежного вознаграждения.

Так как это не воинское преступление, то есть то, что у нас прокурор просил и так к максимальному наказанию, которое было возможно в данной ситуации, еще и дополнительный вид наказания назначить, – нам стало предельно понятно, что это указание сверху и это политический заказ.

Мы помним день 22-го декабря 2010 года, когда Верховный суд РФ, рассмотрев кассационное представление прокурора, жалобы потерпевших, оставил в силе оправдательный приговор Московского областного суда. Помню этот день – как мы радовались, это был очень солнечный день. Удивило только то, что никто из представителей потерпевших в Верховный суд не пришел, но мы тогда не обратили на это внимания, хотя потом оказалось, что это было знаковое явление. Естественно, поехали все вместе в ресторан, отмечали, как будто какая-то тяжесть упала с души.

На следующий день раздался телефонный звонок, и Надежда Михайловна сказала: «Приезжайте, у нас обыск, Владимира Васильевича собираются арестовать». Я помню свое ощущение – стало понятно, что это ответ Чубайса на проигрыш в Московском областном суде. Я приехала в Лефортовский суд, когда Владимир Васильевича туда доставили, он был в военной форме. Я помню судью Рыбака, который изначально принимал решение о заключение Квачкова стражу, его пустые глаза. Он сейчас судья в Московском городском суде, получил повышение.

Я помню, как мы старались хотя бы отсрочить принятие этого решения, чтобы дали нам возможность представить характеристики на человека, собрать документы, которые показывают, что по состоянию здоровья он не может содержаться в условиях изолятора – это грозит ему обострением его хронических заболевания. Суд нам не предоставил такого права. Все рассмотрение длилось около 40 минут, понятно, что решение было заранее заготовлено.

Помню торжество следователей ФСБ, которых было, наверное, человек двенадцать вместе с оперативным составом. Владимир Васильевич держался. Сколько лет я его знаю, он всегда меня восхищал. Мужество человека, мужество русского офицера… Он все понимал. Опять же если мы возвратимся к 22 декабря… Когда мы вышли из здания Верховного суда, мы стали ему говорить: «Владимир Васильевич, садитесь, улетайте куда-нибудь, пожалуйста. Что-то будет». А он говорит: «А мне скрываться некуда. Я не поеду, будь, что будет». Человек полностью осознавал, что ему грозит опасность, но скрываться и бежать, как некоторые лидеры оппозиции – не намеревался. Он говорил: «Я на своей Родине, со своей семьей и я хочу жить здесь». Такие были его слова.

Когда его арестовали, я помню как он мужественно держался. Дальше мы помним – 1,5 года следствия, бесконечные продления срока стражи, где все наши ходатайства отклонялись. Унизительная психиатрическая экспертиза в Сербского, которая очередной раз подтвердила, что Владимир Васильевич абсолютно вменяем и психически здоров. Но тот факт, что его лишали на этот момент и прогулок, и свиданий, тоже оказывал на него определенное давление. Мы очень боялись, что его будут колоть различными психотропными препаратами, потому что адвокатов не допускали в Сербского. Но, слава Богу, все обошлось. Он опять вернулся, мы получили заключение.

Дальше суд превратился в клоунаду. Сначала сделали процесс закрытым. Благодаря вмешательству общественности, благодаря тому, что люди просто самоорганизовались и начали собирать подписи в защиту Квачкова и я первый раз принесла 2500 подписей с требованием сделать процесс открытым, как это требуется по закону. Суд эти мои ходатайства и подписи людей приобщил. Я требовала переписать каждого в протокол, естественно, в этом было отказано. На следующее заседание я принесла еще 1500 подписей с таким же требованием, то есть пришлось немножко поскандалить.

Вдруг на третьем заседании суд внезапно возвращается к рассмотрению моего ходатайства и его внезапно удовлетворяет. Мы были несколько шокированы – зачем надо было устраивать вот это унижение, заявлять о закрытости процесса и людей лишний раз нервировать. Сначала было одно решение, потом вдруг другое – непонятно почему сделали процесс открытым.

После того, как свидетель Васильев отказался от своих показаний, которые он дал после угроз в адрес беременной жены.

Еще один свидетель – Галкин Петр Алексеевич, который у нас изначально проходил. И дело-то было возбуждено по июльским событиям в отношении Петра Галкина. Мы считали, что это основной свидетель обвинения, очень боялись его допроса, что он придет и будет «топить» на пустом месте и Киселева, и Квачкова, которые и не знакомы-то были друг с другом. Но опять же к нашему величайшему удивлению Петр Галкин, будучи допрошенным по конференц-связи сообщил о том, что он отказывается от тех показаний, которые он давал на следствии, несмотря на то, что он осужден условно уже был по выделенным материалам. У него было какое-то малозначительное преступление за агитацию.

Он рассказал о том, что его выкрали во Владимирской области, привезли в Москву, поместили в Лефортово и держали здесь почти 10 суток без постановления суда. И он не мог понять свой статус – кто он? Его допрашивали много часов. Часы у него изъяли, он не мог понять ни времени суток, ни что с ним происходит, ни свой статус. Опять же мы неоднократно задавали вопрос: «В суд возили?». – «Не возили меня в суд». И только после того, как он подписал все, что от него требовалось, его выпустили за ворота Лефортовского изолятора, и он отправился к себе домой. Вот как добывались показания по этому делу.

Но что интересно – как только эти свидетели были допрошены (Васильев и Галкин), в зал заседаний перестали допускать прессу. Оставшихся свидетелей мы заслушивали только в присутствии зрителей, знакомых, родных. Пресса появилась только на прениях и уже на оглашении приговора. Я думаю, что ни для кого не секрет, что был дан запрет на освещение данного процесса, вплоть до его завершения.

Что касается Владимира Васильевича и Киселева Александра Сергеевича, то эти люди оказались на скамье подсудимых не будучи знакомыми друг с другом. И следствие у нас никак не доказало того, что люди когда-то где-то при каких-то обстоятельствах пересекались. У нас есть зашифрованные свидетели – одна из них Марта Гальцова, которая мужским голосом говорила, и мы даже не поленились, очистили записи процесса – это мужчина.

Когда Киселев, он же не проходил всю эту «терку», он же человек незнакомый с этой системой, и он пытался в ходе судебного заседания говорить: «Зачем же вы врете? Вы же даже не женщина!» Ему судья говорил: «Я снимаю ваше возражение, это все не относится к делу, вы пытаетесь выяснить личность свидетеля, а это вам не разрешено». – «Как же? Свидетель говорит, что он у меня дома и чай пил. Но я не знаю такого свидетеля! Это вранье! Это какая-то подстава!» Понятно, что все это происходило как фарс. Вы знаете, это даже не суд был – это фарс.

В прениях мы говорили, что даже если мы посмотрим на юридическую сторону вопроса, то по фабуле обвинения, так как оно сформулировано Квачкову и Киселеву, эта фабула не соответствует ст. 279 УК РФ «Вооруженный мятеж». Она может быть с большой натяжкой применена к ст. 278 УК РФ – насильственный захват и удержание власти – но к вооруженному мятежу при отсутствии признака вооруженности, при отсутствии признака толпы применена быть не может.

Те деяния, в которых обвиняется Квачков, могут быть квалифицированы по различным статьям с большой натяжкой — это может быть покушение на организацию массовых беспорядков; это может быть покушение на организацию террористического акта; это может быть покушение на организацию двух и более лиц. Но на вооруженный мятеж это не дотягивает совсем. И мы говорили об этом. Однако суд все это отверг.

И мы сделали вывод, что суд все-таки не спал во время прений, хотя внешне так казалось, а нас слушал. Потому что мы в прениях говорили о том, что если мы обвиняем и Киселева по 30-й части ст. 279 УК РФ, то он не может подлежать уголовной ответственности, потому что по фабуле обвинения он идет у нас как активный участник. А активный участник отвечает только за оконченный вооруженный мятеж и за те действия, которые он совершил. Так как мятеж не состоялся, то Киселев по этой статье привлечен быть не может. Суд, видимо, все это выслушав в прениях, в приговоре написал, что Киселев - тоже организатор. Неважно, что он не знает ни времени, ни места, ни боевых групп, ничего он не знает, и ничего он не готовил, он как и Квачков- организатор.

Когда мы читаем текст обвинительного заключения, то виден весь этот абсурд. Я надеюсь, что Верховный суд поймёт, что вина не доказана. Даже события преступления не было.

Квачков обвиняется в том, что он организовывал вооруженный мятеж, который должен был состояться в конце июля – начале августа 2010 года. Мы весь этот период ходили в Московский областной суд как на работу: понедельник, среда, пятница. У нас происходило рассмотрение дела с рассмотрением суда присяжных заседателей, поэтому никакие переносы-уклонения там были невозможны.

Написано в фабуле, что он организовывал вооруженный мятеж. Все это было под наблюдением сотрудников ФСБ, и только благодаря вмешательству сотрудников ФСБ мятеж не состоялся. Простите, но Квачкова-то арестовали в декабре – через полгода. За то, что мятеж не состоялся, за то, что сотрудники что-то там наблюдали? Почему человеку позволили еще полгода гулять на свободе, если вы считаете, что он организовывал преступление, связанное с изменением конституционного строя в Российской Федерации? Абсурд! Нонсенс! Никто этого не может понять, и объяснить этого никак нельзя.

С арбалетом было интересно. На самом деле к Квачкову эта история не имеет никакого отношения. Эта история имеет отношение к Петру Галкину, который в своих показаниях заявил о том, что он указаний от Квачкова никаких не получал, и вообще он как бы действовал по своему собственному усмотрению, потому что он сам взрослый человек и понимает как надо спасать Россию. Вот Петр Галкин призвал своих друзей: «Давайте мужики мы с вами выедем на рыбалку, сядем, о делах наших скорбных покалякаем, рыбу половим, водки попьем, на гитарах поиграем». Было определено место: «Давайте, там озера красивые, лето, погода хорошая». И вот мужики выдвинулись. При этом Галкин говорит: «Я подъеду позже, вот вам денег – купите водки, веревки, сетки для рыбы, в общем, снасти купите, я подъеду позже». Вот эти мужчины в количестве нескольких человек, выдвинулись, расположились на озере, две палатки разбили. Костерчик разожгли, гитара, водки закупили опять же. Один из них занимался спортом, и он взял с собой неисправный арбалет с намерением разобраться в его механизме. Раннее утро, все спят. Вдруг со всех сторон на этот лагерь налетают вооруженные люди в масках, спецназ в амуниции. Туристов хватают, растаскивают в разные стороны, тащат по разным отделам милиции. Галкина на подъезде к Владимирской области в этот же день схватили, увезли в Москву.

Таким образом выбивали из них показания, и у нас изначально этот арбалет в деле фигурировал. Но когда разобрались с тем, что изъяли в рамках галкинского дела, выяснилось, что арбалет даже визуально к стрельбе не пригоден. Он был возвращен законному владельцу, который его получил, да сразу выкинул его, починить его нельзя, он для стрельбы даже непригоден». Вот этот арбалет, у нас и проходил по делу.

У Квачкова дома оружия не было найдено. Были найдены два официально приобретенных пневматических пистолета, на которых не требуется специальные разрешения. И бумаги, листовки, книги, которые ему сейчас вменяются в вину. А у Киселева нашли дома оружие. При этом он это оружие признает. Он полковник МВД в отставке. Он говорит: «Я нашел это оружие, хранил у себя дома, каюсь, но я его никогда не применял, и применять его не намеревался». В итоге из вооружения в деле фигурировали: два пневматических пистолета, две тротиловые шашки, четыре ножа охотничьих и один автомат АКМ с глушителем, с россыпью патронов, которые к этому автомату не подходят – то есть для стрельбы из АКМ не пригодны. Всё. Вот такой вооруженный мятеж.

Я думаю, что когда мы выйдем на Европу, то насмешим весь мир: два пенсионера с двумя пневматическими пистолетами и одним автоматом на всех, на танке хотели ехать по Горьковскому шоссе в сторону Москвы. Это записано в обвинительном приговоре, который сейчас будет рассматривать Верховный суд. Такое впечатление, что у нас нет ни авиации, что ни войск специального назначения, вообще армия отсутствует. Горьковское шоссе, едет танк, на нем два пенсионера с одним автоматом.

Тот, кто в свое время изучал психологию, философию, обществоведение, понимает, что такое роль личности в истории. Мало одной личности – талантливой, одаренной, способной повести за собой. Должны быть созданы определенные общественные предпосылки. Трагедия Владимира Васильевича состоит в том, что он со своими мыслями, идеями, видением опередил ситуацию – общество не было подготовлено к появлению такого человека.

Достаточно прочитать книги Квачкова, послушать его выступления. Все его высказывания и направления деятельности имеют под собой научную основу. Не будем забывать, Владимир Васильевич – кандидат военных наук, он готовился защищать докторскую диссертацию. Но сначала одно уголовное преследование, потом второе просто не дали ему возможности защититься.

То, что он разрабатывал и изучал тактику ведения партизанских войн на территории Российской Федерации в случае войны. Это научная работа.

Он в прениях об этом говорил: «За что вы меня судите? За то, что я говорю, что народ имеет право на восстание? Но это записано в преамбуле Всеобщей декларации прав человека». На что суд наш разумный в приговоре указал – читаю дословно: «Этот довод Квачкова вообще не является законным, потому что противоречит Конституции Российской Федерации, потому что высшей формой самоопределения по Конституции РФ является право российского народа на участие в референдуме». Дальше некуда - тупик правовой, тупик общественный. Наш Московский городской суд берет на себя право отказывать в применении актов международного права на территории Российской Федерации, тем самым сам нарушая Конституцию.

Квачков на всем протяжении процесса нас утешал, говорил: «Ребята, вы сильно не переживайте. Я знаю, что мне впаяют срок и впаяют срок большой. Вы не расстраивайтесь, этот процесс не вытянет никто, это политический заказ и меня любыми путями постараются устранить. Более того, меня засунут в такую колонию, куда только на оленьих упряжках можно будет добраться...»

Приговор Квачков выслушал спокойно. После того, как прокурор огласил свои требования относительно срока и видов наказания – у нас иллюзий не было. Он сказал: «Снизят, может быть на полгодика, на год». Собственно, так и получилось. То есть никаких иллюзий он не испытывал и никакой веры в объективный и справедливый суд у нас тоже не было. Двое судей откровенно спали, один – в телефоне игрался.

Это был не процесс, а наглядное унижение участников процесса и дискредитация суда.