В одном из своих ранних стихотворений Владимир Игоревич Карпец писал:
Забудь про земные свободы,
Но ухо к земле преклони
И слушай подземные воды,
Шумящие там искони [1, с. 6].
В последующем творчестве тема подземной, иррациональной жизни будет звучать у Карпца ещё не раз. Например, его немало беспокоила геологическая особенность Москвы, расположенной прямо над пустотами (в некоторых местах они начинаются всего лишь на 100-200 метров глубже московского метрополитена). Поэт опасался, что при определённых обстоятельствах Москва может провалиться под землю, связывая эту ситуацию с судьбой мумии Ленина: «И в ходы подземные канет труп / Вместе с каменной этою пустотой» [1, с. 95]. Несколько более трудны для истолкования строки Карпца из «Песен северных стрельбищ»: «Там, высоко, на дне… Веды реки живой, сокрытые под травой, Круг вершат вековой» [2, с. 20]. Загадочность подземных образов в поэзии Карпца связана с тем, что там, где можно было бы предполагать ассоциации с чёрным, сатанинским хтонизмом, мы видим нечто совершенно иное. Подземные воды у Карпца чисты от скверны, сохраняют для людей русскую историческую традицию, очищают от грехов, являются проекцией небесного Рая («там, высоко, на дне», ср. с рекой, в которую погружается Генрих фон Офтердинген у Новалиса).
Ассоциации с Матерью-Землёй, Первоматерией здесь допустимы (как у Клюева: «Возгремит, воссияет, обожится / Материнская вещая тьма»), тем более что Карпец неоднократно в своём и герметическом, и художественном творчестве писал о первоматерии, однако в данном случае нас интересуют не они — точнее, не вполне они. Когда Карпец пишет про подземные воды, сам тон его речи несколько иной, чем знаменитое «Если небесных богов не склоню, Ахеронт я воздвигну» у Вергилия. В его поэзии слышится отзвук иной, более древней традиции. Какой же?
Советские читатели привыкли к переводу ассиро-вавилонского эпоса о Гильгамеше академиком И.М. Дьяконовым, который начинается со строчки «О всё видавшем до края мира». Однако за четверть века, прошедшую после смерти Дьяконова, смысл аккадского текста в свете находок новых табличек и прогресса в изучении языка существенно пересмотрен. Эпос начинается строкой ша нагба ӣмуру, ишди мати, в которой непонятным являлся винительный падеж слова нагбу, множественное число мн.ч. нагбӣ. Дьяконов знал, что существуют некоторые тексты, в которых оно означает «всё, совокупность», и допустил ошибку, прочтя ша нагба ӣмуру как «кто всё видел». В дальнейшем стало ясно, что основное значение слова нагбу (и единственное в тех случаях, когда оно записывается шумерской идеограммой IDIM «исток, подземные воды») является «источник, подземные воды, царство бога Эа». Этимологически нагбу производится от очень редко употребляемого аккадского глагола нақāбу «лишать девственности, делать отверстие» и ассоциируется с водой, пробивающейся снизу на землю.
Однако после данного открытия возникла новая двусмысленность: что же видел Гильгамеш? Подземную бездну или некие истоки? Ведь название подземного водного царства в месопотамской культуре хорошо известно: это Апсу, первичные воды хаоса. Но существуют тексты, в которых нагбу также употребляется в сходном контексте. В пользу понимания нагбу как истоков говорит вторая строчка эпоса, где приводится уточнение: герой видел ишду мати, «устои страны», где слово ишду — «основание, фундамент», часто в космологическом значении: основания Земли, Неба, т.е. практически «корни гор» (также в качестве синонима позже применялись слова риксу и кицру с первичным значением «узел»). К тому же ишду мати является точным переводом более раннего шумерского выражения сухуш калама. Но опять-таки: какие «основы страны» видел Гильгамеш? Мнения учёных вновь разделились.
Одни, как автор нового канонического перевода эпоса на английский язык А.Р. Джордж, считали, что речь шла всего лишь об обычаях, ритуалах данного государства. За ним следовал В.А. Якобсон, который взялся за исправление дьяконовского перевода в 2011 году и, едва начав его, умер в 2015 году [4, с. 20, 25]. Перевод Якобсона начинается словами «О видевшем бездну». С его точки зрения, Гильгамеш видел подземную бездну и при этом почему-то сразу через запятую — законы страны, что выглядит странно.
Другие, как новый переводчик древнейшего эпоса мира на русский Р.М. Нуруллин, пришли к выводу, что речь идёт о космологических основаниях не страны, а земли, суши в целом: «Подземные воды (нагбу) служат той основой (ишду), на которой, согласно верованиям жителей Месопотамии, покоилась земля» [3, с. 200]. Поэтому Нуруллин перевёл первые строки эпоса о Гильгамеше так: «Тот, кто видел истоки, страны устои». Разумеется, такой выбор должен был быть подкреплён дополнительными доводами. И в самом деле, были обнаружены другие месопотамские тексты, не связанные с эпосом, в которых шумерское идим и аккадское нагбу употребляются в значении подземных истоков и как синоним фундамента, основания. В шумерском гимне городу Киш говорится о «храме, [устремлённом] к небу горой, в землю к истокам» (э анше курам кише идимам). В одном из ассирийских источников «их боги спустились, они спустились к подземным водам» (уридума илӣшуну уридума нагабиш): здесь речь о синонимии нагбу и ишду. Таким образом, Гильгамеш был отнюдь не «всё видавшем» и не «видевшем бездну», но узревшем вполне конкретные истоки и устои суши под землёй.
О чём именно идёт речь? Есть предположение, что об эпизоде в самом конце эпоса, когда герой ныряет на дно Апсу и срывает цветок бессмертия. Однако имеется версия и о том, что Гильгамеш видел тот «источник рек», у которого живёт его получивший бессмертие предок Утнапишти, этот вавилонский Ной. Здесь следует отметить, что в месопотамской культуре исток любой реки считался сакральным. Ассирийский царь Салманасар III называл себя «видевшим истоки Тигра и Евфрата», что ценил гораздо больше своих военных походов. Именно в Междуречье сформировалось убеждение, что все реки вытекают из единого истока в Раю, что отразилось на первой же странице Библии: «Из Эдема выходила река для орошения рая; и потом разделялась на четыре реки [рукава]» (Быт. 2:10).
В таком контексте понятен священный символизм подземных истоков вод. Это никогда не просто «воды» (ср. главы о метафизике воды в «Интернальных онтологиях» А.Г. Дугина), но одновременно — нерасчленимый символ мудрости, софийности. Хотя слово нагбу употребляется реже, чем Апсу, оно означает «мудрость, разум, царство Эа» в выражениях типа «все источники мудрости» и «тот, кто достиг источника мудрости». Иными словами, подземные воды не есть нечто злое и хтоническое в дурном смысле; они благи и софийны. Олицетворяет эту софийность шумерский бог Энки, он же ассиро-вавилонский Эа, упорядочивающий мир подобно библейской Софии Премудрости (см. поэму «Энки и мировой порядок»). И когда Карпец обращался к теме подземных вод как носителей Традиции, то в его юности это было гениальным прозрением поэта в универсальный символизм, а в поздние годы — сознательным обращением к месопотамской теме. В своём ЖЖ в начале 2010-х годов мыслитель неоднократно выводил сакральность царской власти из шумерских монархических доктрин (тема, развёрнутая сейчас в книге А.Г. Дугина «Бытие и Империя»). В сознании Карпца этот древний исток, от которого Россия в конечном счёте переняла и шумерского двуглавого орла, и сказание о вавилонском белом клобуке, отождествился с русской тематикой подземелья, в котором божественная мудрость Эа сочетается с приверженностью традиционным ценностям, скрепам, устоям не просто страны, но суши, материка.
Учитывая пиетет Владимира Карпца перед императором Павлом I, было бы непозволительно обойти вниманием крупнейшего консервативного идеолога павловского и начала александровского царствований — генерала М.М. Философова (1732–1811), который в своих записках постоянно повторял концепт «отечественной тверди» как той незыблемой совокупности русских традиций, которые монархия призвана защищать от подрывного натиска либерального Запада [5]. Если перевести «отечественную твердь» из протоколов Непременного совета Российской империи 1800-х годов на аккадский язык, то получится буквально ишди мати…
В наших выводах пока что недостаёт одного звена, чтобы картина преемственности от месопотамского эпоса к поэзии Карпца была распознана прямо и непосредственно. Это звено существует, и им является имя Эа. Именно псевдонимом «Эа» молодой Юлиус Эвола подписал большинство своих статей в сборниках возглавляемой им магической группы «Ур» [6]. Карпец достаточно рано, уже в начале 90-х годов, познакомился с творчеством Эволы и вскоре перевёл его юношескую «дадаистскую» поэму «Затемнённые слова внутреннего пейзажа». Правда, перевод был осуществлён не с итальянского оригинала, а с французского перевода, но ввиду чрезвычайной простоты текста это ничего не меняет по существу дела. Между тем у Эволы персонаж «Нгара», означающий волю, говорит:
Змея Эа это тёмная
сила жизни, движение безвидное
по синусоиде в сферах предсущего:
Велия Влага, глубь, которая
пульсируя, извергает неоплодотворённые
шары навстречу
гравитационным полям.
Ибо Велия Змея Эабеззвучна, и звук это тьма,
и люди,
примстившиеся окружности, сами
себя рвут на звуки. В трюмах играют
глухонемые литавры. Эа
тоже окружность, увидеть её
невозможно, уж это я знаю
точно. Эа к тому же ещё и ночная
мара, ультрафиолетовая растительность,
ужас, воющий в зеркалах, крункрунгорам;
это она заражает кровь
упорным и безысходным
трудом миллионов негров на
шахтах Сан-Франциско.
<…>
так чтобы Эа смогла переползти
пустыню и стать азотом,
а глаза бы видели только лишь
танец Альфы [7].
Имя подводной змеи Эа из поэмы Эволы навсегда запомнилось Карпцу. В своей последней повести «Гиммлер» (2015 г.) он изобразил этого персонажа — огромную рептилию длиной 7 метров и шириной 1,5 метра, живущую в подвале дома главных героев и в конце концов являющую свою мощь. Героиня повести Анна говорит: «А вот эта тварь, которая… Эа… Она… всегда была и есть. И будет» [8]. Впрочем, текст Карпца можно трактовать и так, что Эа может быть гигантской рыбой. Паззл сошёлся: загадка скрытого символизма сочинений Карпца разгадана на основе обращения к месопотамской мифологии. В ней, впрочем, Эа — отнюдь не змея, а полурыба, причём это очень мудрый и даже хитроумный бог, помогающий людям. И Эа, и Апсу (Абзу) относятся к подземному этажу космоса, но они — антонимы: Апсу — чёрная бездна хаоса, вредоносная слепая материя, Эа же — носитель софийности и порядка, одолевающий её и вводящий в берега. Он — вождь богов-ануннаков, о которых также часто любил порассуждать в соцсетях Владимир Карпец. Его смелая мысль уносилась в поисках «устоев страны» настолько глубоко вниз, насколько это было нужно для прикосновения к чистым, неоскверненным грехом водам ради спасения родной страны. Как говорили шумеры, «да огласят судьбу ануннаки, среди нас пребывая» (Ануннакене шагзуа нам хемдабтарене). Русский поэт Карпец был готов принять эту судьбу. Было ли это только его субъективным ощущением?
Отнюдь. Центром культа Энки (Эа) был Эриду — древнейший из шумерских городов, процветавший в IV тысячелетии до н.э. Согласно мифическому Царскому списку, именно в Эриду изначально «царственность» (нам-лугаль) была спущена с небес. К началу письменного периода город уже утратил своё значение из-за ухода русла Евфрата, сохранившись только как храмовый комплекс Эа. По поверьям, именно из нефтяных пластов под Эриду Энки (Эа) выходил на поверхность к людям. И вот спустя пять тысяч лет в декабре 2023 года правительство Ирака решило целиком продать нефтяное месторождение «Эриду» России. Так замкнулся круг экзегезы «подземных вод» в метафизике Владимира Карпца.
Примечания:
1. Карпец В.И. Утро глубоко. М., 1989.
2. Карпец В.И. Век века. М., 2016.
3. Коган Л.Е., Нуруллин Р.М. Гильгамеш И.М. Дьяконова: попытка реставрации // Вестник древней истории. 2012. № 3. С. 191–232.
4. Янковский-Дьяконов А.И. Кто увидел истоки // Эпос о Гильгамеше. СПб., 2020. С. 5–26.
5. Сафонов М.М. Михаил Михайлович Философов // Против течения: исторические портреты русских консерваторов первой трети XIX столетия. Воронеж, 2005. С. 66–80.
6. Эвола Ю. и группа «Ур». Введение в магию. Т. 1. Тамбов, 2019; Т. 2. Тамбов, 2022.
7. Эвола Ю. Затемнённые слова внутреннего пейзажа // Эвола Ю. Абстрактное искусство. М., 2012.
8. Карпец В.И. Гиммлер. М., 2015. proza.ru
Публикация: Katehon
