Карусели стояли на прежнем месте в тени полувековых акаций. Обе перекосило, скорее всего, потому, что на них слишком часто катаются пьяные взрослые, на чей вес они не рассчитаны.
Сразу за ними маячил сваренный автогеном «бронежираф», его плоское туловище зияло множеством сквозных кругов различного диаметра, с помощью которых теоретически можно было взобраться к жирафьей голове.
Но нам, «отяжелевшим с годами» приятелям, подобные игры уже не под силу. Да и не ради этого посетили мы тишайший уголок «на районе», именуемый нами поочередно «парк Тарковского» или «поместье Арнхейм».
По дороге сюда мы говорили о Стриндберге: «Ничего не иметь – одна из граней свободы. Ничего не иметь, ничего не желать – значит, стать неуязвимым для злейших ударов судьбы. Но при этом располагать деньгами, и в силу этого знать, что можешь, стоит лишь тебе захотеть, получить желаемое – вот это счастье…»
Какие-то деньжонки у нас пока что водились, и поэтому мы пришли в Сталкер-парк не с пустыми руками, а потягивая коньяк, как Государь Император Александр Третий со своим любимым собутыльником Черевиным.
– Отвезем его в наше «поместье» и – кокнем, – процитировал продавщице мой друг комедию нашего отрочества «Высокий блондин в черном ботинке». Продавщица его не поняла, но улыбнулась понимающе: «Теперь он ваш, что хотите, то с ним и делайте, джентльмены».
Два «отяжелевших с годами» приятеля облюбовали край песочницы, песок из которой вытек, словно в песочных часах, обнажив замусоренное дно бассейна, в котором должны плескаться при луне карлики. Но даже этот ребристый насест был уже неудобен для двух собеседников шестидесятых годов рождения.
– Мотор! – скомандовали мы, воображая, что нас снимает маэстро, и чокнулись одинаковыми фляжками.
– Прободлерился.
– Обверленился, – тотчас парировал приятель.
– Все нервально, – заключили мы в унисон.
Их тоже было двое.
Они появились на лужайке, как обычно выходят порезвиться в этот послеобеденный час их сверстники и сверстницы. Обе в маечках и брючках.
Какое-то время хлопали ракетки и летал всегда одинаковый воланчик, дважды он падал к нашим ногами, и мы, чтобы не отвлекаться от нашего любимого досуга, перебрасывали им его наугад.
Затем все смолкло. Кроме шелеста раскаленной листвы в верхушках деревьев и птичьего щебета.
Как в кино.
Что-то было не так.
Их голоса. Это были голоса двух, мягко говоря, взрослых истеричек. Скорей даже, двух актрис, изображающих мегеру с ее коварной жертвой, как в кинофильме «Что же случилось с малюткой Джейн?»
И это не было кокетством.
Я говорю не о пресловутых «малолетках», смущающих взрослых дядь соответственными ужимками и позами, до которых нам, если честно не было никакого дела.
«Раз ты меня так дико ненавидишь, знай, что и я тебя ненавижу тоже. Берегись»! – привожу дословно, ибо такое обычно не забывается.
Наконец одна из них приблизилась к нам – трава доходила ей до колен, из-под модной стрижки смотрели глаза прорицательницы:
– Вы не могли бы сказать ей, чтобы она себя так не вела при посторонних? Очень вас прошу, сделайте ей внушение!
В ее произношении не было ни капли украинского акцента. Это была реплика из радиопостановки типа «Извините, вы ошиблись номером».
Произнося эти слова, она напомнила скорей Неелову в истерике, нежели «Дубравку» нашего детства.
Фетиш интеллигенции семидесятых – эгоистичный, требовательный и закомплексованный.
– Девочки, разбирайтесь сами! – кое-как отмахнулся мой друг, имеющий десятилетний опыт преподавания в сельской школе. Ну, не десять лет, но работал он там достаточно и дети его любили…
– Гарик, Гарик! Смотри, что с ней творится! – вывел меня из задумчивости голос приятеля. В такое состояние погружается человек при встрече с уличным хулиганьем, понимая, что невредимым ему от них не уйти.
«Неелова» прижавшись к покатому стволу ватного тополя не столько корчилась, сколько гримасничала, и лицо ее, казалось, копировало в силу некоей жуткой мимикрии узор этой самой коры.
– Ну их к чорту, этих «нимфеток»! – снова произнесли мы в унисон, синхронно вставая с края песочницы. – Пойдем в «генделик», там есть прилавочек.
Мы отдалялись от них, ступая по траве как можно медленней, как напуганные дети, старающиеся, как говорится, сохранить лицо. И трава, доходившая спугнувшему нас существу до колен, была нам по грудь, как неразумным детям, зашедшим слишком далеко от берега.
– Они уходят! Они нас боятся! Они больше не придут!
И – дружный хохот двух маленьких гарпий.
Чтобы разрядить обстановку, я стал рассказывать про то, как Поль Верлен подарил, со всей щедростью пьяного человека, разорившемуся карусельщику новую карусель. Если кто-то и в самом деле снимает с того света про нас кино – сцена получилась что надо. «Паника в Сталкер-парке». Чем не название?
Приятель молчал.
Возможно, ему было, что скрывать и о чем подумать.
Возможно, и нет.
Железный лист, приваренный к стенке магазина, показался нам барной стойкой, за которой сиживали Хамфри Богарт и Фрэнк.
И тут мне вспомнился рассказ Евгения Всеволодовича Головина о двух ведьмах (http://vgora.livejournal.com/1706.html) …
Но я не стал делиться этим воспоминанием со своим другом.
Страх сменился дискомфортом, потом раздражение на себя, затем исчез вовсе.
Разумеется, я бываю там регулярно, но больше их не вижу.
Разумеется, это были всего лишь дети, не совсем обычные для этих мест.
Но чьи?
