Орёл — чудесный русский город великих сражений, побед и волшебного русского слова. Основанный Иваном Васильевичем Грозным 450 лет тому назад, в августе он справляет свой юбилей. Город полон движения красоты. Фасады его отмечены особым блеском, напоминают медовые или слюдяные сверкающие чудеса. Много тревог, ожидания торжеств, дорогих гостей, быть может, даже Светлейшего.
Но если покинуть этот губернский город, который утратил свой стародавний захолустный оттенок и блещет новизной, красотой, и удалиться в сторону от крупных шоссейных магистралей, от железных дорог, то окажешься среди дивных русских городков, названия которых тебе не были известны. Эти городки удивительно напоминают сохранившиеся маленькие музеи, в которых дышит прежний русский уклад: купеческий, дворянский. По улицам этих городков когда-то катилась пролётка, где сидел Тургенев, отправлявшийся на охоту. Мимо этих лабазов, ампирных особнячков шёл Бунин, наполняясь удивительной русскостью, которую воспел в "Юности Арсеньева".
Один из таких городков — Болхов — стоит на крутых бирюзово-зелёных холмах у реки. Миленькие, крохотные домишки, погосты, два огромных собора. Один из них наивный, наполненный провинциальной прелестью, эклектический: то ли барочный, то ли классический. Другой величественный, восхитительный — один из последних соборов русского нарышкинского барокко. Зачем ехать в Геную, в Падую, зачем ехать в Венецию, чтобы полюбоваться на шедевры архитектуры? Вот — шедевр, удивительная простота: красные кирпичные стены и наличники резного белого камня. Каждый наличник, каждое окно — это окно в неведомые миры в русский рай. Отсюда, от этого собора видны бесконечные холмы, перелески, маленькие тихие степные речки, леса. И ты стремишься в эти дали, едешь по этим далям. Едешь по безлюдному, почти без автомобилей, шоссе, напоминающему просёлок, а по сторонам, среди дубрав, среди берёзовых рощ смотрят на тебя исчезнувшие дворянские усадьбы, ушедшие дворянские роды. За этим перелеском была усадьба Афанасия Фета, а за тем — усадьба Лескова. За этим — усадьба поэта Дениса Давыдова…
И все эти родовые фамилии, помещики, провинциальные и столичные писатели, приезжавшие сюда отдыхать и писать свои восхитительные стихи, все роднятся, ездят друг к другу в гости, перемешиваются, создавая удивительные ансамбли русского дворянского литературно-культурного уклада.
Ты уже не думаешь о сегодняшних московских страстях, ты стал наивным и, разговаривая с какой-нибудь богомолкой, почти веруешь, что здесь, по этому полю шёл крестьянин и сохой или плугом вывернул из земли икону, и она стала чудотворной. А на берег этой речки вышел когда-то рыбак и увидел, что по воде плывёт икона. Он выудил её, и она тоже стала чудотворной. А третий человек ходил по красным сосновым борам и видел, как на соснах была явлена икона, и она тоже чудотворная.
Сосны удивительного орловского полесья. Когда среди полей вдруг возникают чудесные красные сосновые боры, которые тянутся на многие километры. В этих борах, на этих лесных озёрах, на болотах охотился Тургенев. И ты увидишь колодец, из которого он пил воду. Увидишь тропку, по которой он пробирался, скрадывая тетерева. Среди сосен — заросший деревами огромный старый курган какого-то скифского вождя. И не удержишься от того, чтобы подняться на курган, наполнить чарку и помянуть безвестного воителя. И тут же второй курган, где было урочище легендарного Кудеяра-разбойника — того самого, о котором поётся песня, как он вместе с двенадцатью разбойниками пролил кровушку многих честных крестьян, прежде чем стал старцем, святым Питиримом. Это тургеневские места, тургеневские названия. Льгов, где он писал свои рассказы. Где-то здесь таится Бежин Луг. И здесь же Тургенев писал своих "Певцов" — удивительное произведение о русской песне, о русском звуке, русской красоте, о божественной силе русских деревенских голосов.
В селе Ильинское Дальнее есть хор, что поёт исконные русские песни: обрядовые, свадебные, величальные, походные, солдатские, разбойные. Когда-то все деревни вокруг пели эти песни, и они вечерами, во время празднеств взлетали вверх, как костры, озаряя великие пространства. Потом эти костры почти совсем погасли. Мало искорок осталось и в этом селе, в Ильинском Дальнем. Но искорку подхватили местные люди, сберегли её, поместили в лампаду.
И теперь в селе поёт народный хор. Как сладко было слушать его, когда в избу с венцами, с белёной русской печкой собираются десять-двенадцать певцов. Пожилые женщины и совсем ещё девочки, есть и мужчины. Все они в белоснежных домотканых одеждах, не сшитых на заказ в современных мастерских, а найденных, вынутых из сундуков. Алые вышивки, головные уборы, кики, усыпанные старыми жемчугами. Вот певцы садятся пред тобой и собираются петь. Они сосредоточены, почти угрюмы, каждый погружён в себя. И ты ждёшь первого звука, первого всплеска песни. Вот он раздаётся. Поёт пожилая женщина, и голос её звучит слабо, как бы надтреснутый и печальный. Он поднимается высоко и потом готов упасть. Но его подхватывает другой голос, более молодой и сильный. Они сплетаются, как две лозы, и тянутся ввысь, к потолку. И опять ослабевают и готовы упасть. Но на помощь им приходит весь хор, всё многоголосье, всё сильное, красочное, сочное звучание, и начинается песня — долгая, без конца. Песня, славящая былых воителей, подвижников. Песня про коней, про орлов. Песни могут длиться пять минут, десять, пятнадцать — до бесконечности. И в этом суть протяжной русской песни.
С какой-то минуты что-то меняется в доме, меняется в избе, начинают светлеть тёмные венцы, светиться погасшие было лица, сиять глаза. Свет ярче, сильнее. И на каком-то переливе вдруг кажется, что вся изба наполняется сверкающим светом. Брёвна становятся золотыми, потолок раздвигается, и ты летишь в эту лазурь вместе с песней. И испытываешь такую сладость, радость, такое упование, в тебя вливаются такие могучие силы, будто песня проточила коридоры в глубокую древность — туда, где мы все зарождались как народ, где были нетоптаные луга, огромные звёзды, где люди изъяснялись друг с другом длинными, наполненными гласными звуками словами.
Песня — божественный дар русского народа. Через песню наш народ соединяется с могучими источниками силы, с источниками таинственных древних знаний. Эти песни и делали нас народом. Песни должны звучать и ныне. Русские предприниматели, которые скопили первый свой капитал и вдруг прониклись национальным сознанием и национальным чувством, жертвуют на храмы, на алтари. И это чудесно. Потому что каждый молитвенник, каждый алтарь поднимает нас ввысь, в фаворскую лазурь. Но, может быть, найдутся русские предприниматели, которые начнут поддерживать хоры, создавать хоры, приносить им свои дарения. Потому что каждый такой хор, возникнув, усиливает нас, создаёт из нас крепкий народ, преодолевает в нас уныние и слабость. Недаром в молодых государствах, которые хотят выстроить своё национальное сознание, поют все: школы, сёла, поют города, проходит огромное количество фестивалей песен. И не какие-нибудь рок-н-роллы или кантри. Песни исконные, древние, народные.
Ещё недавно в Советском Союзе существовали знаменитые хоры: Северный народный хор, Уральский народный хор, Хор донских казаков. И, конечно же, Хор кубанских казаков.
Большинство из этих хоров потускнело, поувяло, их редко слышишь, они перестали быть символами нашей народной песенности. Все, кроме Кубанского казачьего народного, который возродил великий Захарченко. Он создал явление, которое требует разгадки.
Эти народные хоры создавались в период, когда кругом всё хрустело, ломалось, когда шло разорение деревни, громоздились заводы, когда формировались батальоны для будущей войны. И в эти хоры исчезающие уклады — и крестьянский, и казачий, и церковный — торопились снести свои ценности. Как это было в пору, когда на Русь надвигались нашествия, и в монастыри уносили скрижали, рукописи, иконы, спасая их от пожаров и набегов. И в таком хоре, как Кубанский, сохранились эти ценности. И теперь, когда Кубань хочет возродить казачество, когда казачество опять стремится создать свой уклад, они из этой великой сокровищницы черпают свои энергии и сущности, свои казачьи поверья.
Я слушаю этих прекрасных женщин, сосредоточенных мужчин, которые сидят в избе, срубленной их собственными руками, слушаю их песни. Мне сладко, на глаза наворачиваются слёзы, я чувствую, что я им родной, и они мне родные. И в песне мы все соединяемся друг с другом и со всем народом, со всей бесконечной нашей историей, и теми, кто жил до нас, и теми нерождёнными, которые наследуют эту землю. Славен хор!
