Одна не-премьера, но дебют, один не-дебют, но премьера: Дуато, Мессерер, Михайловский театр как территория лучших, или Цискаридзе и Воронцова рвут зал без аргументов
Зов северной Терпсихоры
Сначала был холодный Питер от 8 марта. Затем – почти теплый Питер от 29 марта. И был балет.
Оба раза к северным болотам Града-на-Неве меня привел интерес к русской балерине Анжелине Воронцовой. Прекрасной и трогательной, как команда «Огонь!», танцовщице.
Первая поездка была вызвана дебютом Лины в главной роли балета «Ромео и Джульетта» хореографа Начо Дуато, вторая – премьерой «Тщетной предосторожности» Фредерика Аштона, где Анжелина вечером 29 марта вторично исполняла главную роль – танцевала партию Лизы. Но так вышло, что не первый, а именно второй ее спектакль ждали все, ибо в нем был заявлен в роли вдовы Симоны не абы кто, а Николай Цискаридзе!
Печальная повесть с убийством
В одной из своих первых статей об Анжелине я писал, что хорошо представляю ее в балетах Начо Дуато или Мауро Бигонцетти. Теперь я влюблен в ее классический репертуар, но эстафету перехватил Начо. И вот уже он, а не только я, увидел Анжелину в своей хореографии, а это, согласитесь, более важно, чем мое мнение и мое желание.
Спектакль Начо Дуато мне не мог не понравиться. Слишком много сошлось в нем всего: любимая балерина, лучший хореограф современности, великая музыка и одна из величайших пьес всех времен и народов.
У меня к данному балету особое отношение, и оно вовсе не благостное. Ценя гений Сергея Прокофьева, я безусловно из его балетов принимаю лишь «Золушку», тогда как музыка «Ромео и Джульетты» не всюду мне кажется ровной. Это не диагноз специалиста – это мнение потребителя, но именно музыка меня всегда слегка напрягала. А ведь я смотрел немало авторских версий: Леонида Лавровского, Юрия Григоровича, Константина Уральского, Юрия Вамоса, даже Кирилла Симонова, а теперь вот и Начо Дуато. И всюду нет-нет, да и засыпал ненадолго, причем всегда примерно в одном и том же месте. Выдавать это место не стану, но скажу: «Мотивчиком навеяло».
Еще перед спектаклем я слышал общее мнение о том, что «Ромео и Джульетта» Дуато удивительно музыкальный спектакль, и ни одна нота Прокофьева не потеряна хореографом. Это радовало, ибо я устал от теоретических устных выкладок некоторых академиков о необязательности – и даже вредности! – «танцевания каждой ноты». Мне всегда казалось, что эти слова из второго акта той оперы, где первым звучит: «На сцене у хорошего хореографа не танцуют в жизни, а живут в танце». Короче, я надеялся увидеть нечто такое, что произведет на меня неизгладимое впечатление именно от особой музыкальности. И?
Произвело. Я увидел, что можно танцевать каждую ноту и оставаться великим. Более того, именно так единственно и следует танцевать. Конечно, если не стараться при этом «жить в танце».
Пожалуй, я соглашусь с Анжелиной Воронцовой в том, что версия Начо Дуато является лучшей из существующих ныне. Хореографу удалось произвести на меня сильное впечатление. Начо Дуато, будучи человеком западноевропейской культуры, оказался точен в деталях. Даже такая мелочь, как бой на мечах, выдает то, что он знает, о чем речь. Никаких шпаг – Верона времен уличных битв Монтекки и Капулетти грубее и кровавее. Это станица Кущевская с двумя кланами «цапков» и одним «сверхцапком» – герцогом, находящимся над схваткой. Все аристократы Начо Дуато красивы и монументальны. Даже их истерики – истерики господ. Даже сцена «отеческого увещевания» в исполнении Марата Шемиунова жестока, страшна, но величественна. А он – ни много, ни мало – задает грубую трепку дочери, Джульетте, убеждая ее принять нужный семье брак. Никаких сантиментов! И никаких стыдливых попыток спрятать жестокость или же осудить ее со стороны Начо Дуато.
Бесстрашие и бесстрастие.
Все персонажи Дуато историчны, поскольку историчен сам его балет. Даже костюмы при всей их условности, или даже благодаря ей, убеждают в подлинности воспроизводимого на сцене. И здесь на своем месте оказывается Анжелина. Ее безупречный танец напоминает о церемониальности господского быта, об обязательности соблюсти правила, о прямоте наивных сердец и присущей им жесткости, о жестокости, таящейся даже в самых нежных и трепетных созданиях, если они – господа. Здесь трудно говорить о танце, кроме того, что он есть, но легко – об образности. Так вот, трактовка Дуато мне лично оказалась ближе всего. И показалась наиболее соответствующей как Шекспиру, так и «предыстории» двух юных влюбленных, случившейся аж в XII веке.
Хореографу потребовалось благородство для балета, поэтому когда его взгляд упал на Анжелину Воронцову, он не раздумывал: если кто и создан для балетов Начо, то это она.
Я, по крайней мере, хорошо представлял Анжелину и в других балетах Начо Дуато. Теперь представляет и он.
Только руки
Аргументом в мужском споре принято называть нечто весомое, что придает словам или действиям непреложную убедительность. Кусок арматуры, кастет, даже пивная бутылка бывают здесь хороши, но их использование – не путь порядочного человека! Порядочный человек рвет добычу голыми руками и съедает без термической обработки. Как сделали это с залом 29 марта Николай Цискаридзе и Анжелина Воронцова. Короче, это культура без выдумки, культура во всей ее первобытной красе и неукротимой силе.
Предостеречь обязан. Тщетность осознаю.
Вывел на сцену Михайловского театра восхитительную пару Михаил Григорьевич Мессерер. Это его стараниями в страну вернулась «Тщетная предосторожность» Фредерика Аштона. Это его стараниями вновь столкнулись на сцене ученица Воронцова и ее учитель Цискаридзе. Впервые, между прочим, после «Жизели», станцованной Анжелиной и Николаем Максимовичем в мае прошлого года в Казани.
Признаюсь, мне, упустившему Аштона в Большом театре, было трудно понять нападки некоторых «чистильщиков сцены» на школьную версию балета Юрия Григоровича, принятую уже несколько лет в Москве. Почему? Да потому, что для любителей «Грига» все, что он делает, хорошо без оправданий, для его противников – ровно наоборот. Но даже тем, кто Григоровича не боготворит – а я, например, скорее не люблю его эстетику, чем люблю, – должно быть ясно: его редакция «Тщетной предосторожности» ничуть не хуже редакции Аштона. Правда, ничуть и не лучше. Другая. Мне, например, она нравится. Я справедлив.
Увиденное в Михайловском мне, впрочем, понравилось тоже. Да и вообще, «Тщетная предосторожность», от которой осталось лишь либретто, радует всегда. А я видел и редакцию Олега Виноградова, и редакцию Брониславы Нижинской, и редакцию Юрия Григоровича. Доволен был всеми, а сколько не видел? Помыслить страшно!
В обозреваемом спектакле Михайловского театра было два центральных момента: первое адажио Анжелины Воронцовой и Танец в сабо Николая Цискаридзе. И еще та связь, которая возникла между этими исполнителями.
Анжелина становится лучше от спектакля к спектаклю. Растет уверенность в себе, техническое мастерство устремляется к совершенству инстинкта. Все, что делает балерина сейчас, выглядит незатейливым и легким. Думаю, так оно и есть, ведь сила и легкость – это знаки божественных присутствий.
Анжелина точна в движениях, ее динамические акценты всегда совпадают с музыкальными, она сильна и красива. Ее дом – все четыре стихии, но особенно хороша она там, где иную подстерегают опасности профессиональной гибели: сейчас нет никого, кто был бы сравним с Анжелиной в адажио.
Бесконечность спокойствия. Одновременность потенций и проявлений. Неотвратимость действия. Беспощадность при его реализации. Это ключевые фразы, которые должны описывать танец Анжелины Воронцовой.
Мимически Лина показала себя удивительно зрелой актрисой. Диалоги с Цискаридзе были уморительны и предельно ясны. Естественны и форсированны ровно в той степени, в которой положено обозначить, что на сцене не жизнь, а театр.
Кстати, особенно преуспел в этом Николай Максимович. Его танец в сабо доказал, что он не только состоятелен профессионально, но и хорош интеллектуально. Другому бы такие уморительные дурачества, которые позволил себе Цискаридзе, не сошли бы с рук, но Цискаридзе прекрасно понимал, что он – не вдова Симона, а Цискаридзе, исполняющий ее роль. Не только сверхпопулярный артист, но и исполняющий обязанности ректора. Тут ведь как? Ректором вуза всегда стараются поставить человека, в своей области выдающегося, а сам ректор при этом старается «щеки не надувать», относясь к своему статусу с легкой иронией. В исполнении роли Симоны Николаем Цискаридзе я увидел именно то, что мне всегда было мило в академической среде: спокойствие профи и самоирония.
Браво, Лина, браво, Николай Максимович, браво Михаил Григорьевич!
Продолжение будет
Между моей первой и второй поездками в Питер был еще приезд Михайловского театра в Москву на «Золотую маску» и трансляция «Ромео и Джульетты» Начо Дуато в «этих ваших интернетах» в рамках этого же фестиваля. Москва смотрела «Пламя Парижа» и двух выпускниц нашей Академии хореографии в главных партиях: Оксану Бондареву и Анжелину Воронцову (класс Наталии Архиповой) «в реале», а также Дуато online с еще одной московской выпускницей, Натальей Осиповой (класс Марины Леоновой). Но это – совсем другая история. О ней в следующий раз.
Фото Николая КРУССЕРА
