Как-то по телевизору смотрел передачу Александра Гордона "Закрытый показ". Обсуждался фильм Андрея Смирнова "Жила-была одна баба". Перед просмотром режиссёру задали вопрос: "Правда ли, что заказчиком фильма выступила администрация президента РФ?". "Да!" — согласился тот. — "Нас действительно курировал Владислав Сурков".
Потом начался сам фильм. Досмотрел до конца. Угнетённое зрелищем сознание как-то быстро отключилось, и я заснул. А снилось мне следующее: оказался в Кремле, иду по коридорам и залам. Кругом мелькают колонны, хрустальные люстры, зеркала, строгие охранники. Наконец, вхожу в огромный зал, наполненный людьми. Присмотревшись, начинаю узнавать знакомые лица. Ба! Да здесь же собралась вся кинематографическая элита. Начинаю присматриваться к нынешним "классикам", и тут открывается огромная дверь, озаряя всех лучезарной улыбкой, входит глава администрации президента.
"Господа! Я рад вас видеть в здравии и прекрасной форме. Вы всегда были с нами, мы чувствовали вашу поддержку. Вы многое сделали, помогли сломать хребет тоталитарной системе, не отступились от нас в период кровавой схватки, а один из вас на следующий день даже брал интервью, ел пельмени и, можно сказать, очеловечивал образ и без того самого человечного Бориса Николаевича Ельцина", — говорил глава администрации президента. "Но ещё большее предстоит сделать! Народ, в общем-то, нас не любит, не верит нам и не готов к свободе. Народ так и остался, в сущности, совком. Люди сегодня всё чаще пытаются заглянуть в прошлое, найти там ответы на возникающие вопросы. Этого нельзя допустить! Нам нужно выжечь калёным железом саму возможность положительной оценки советской эпохи, воспитать в людях чувство вины и стыда за свою рабскую историю. Это наш единственный шанс".
"Дорогой Алексей Юрьевич! — обратился глава администрации президента, улыбаясь, к режиссёру Герману: "Нам по душе ваш фильм, обличающий сталинизм и его пороки. Но ещё больше нам приятно, что вы подготовили себе смену. Ваш сын взялся за серьёзнейшую тему! Он разрушает миф о достижениях СССР в космосе, а на это молятся все совки!"
Тут глава администрации президента резко повернулся в другую сторону, к Сокурову, и сказал: "Александр Николаевич, вам предстоит ответственная задача развенчать их вождя! Мы не можем пока что убрать все памятники и закрыть мавзолей. Народ такое не примет. Поэтому будем вытравливать из их сознания положительный образ этого человека! Кому, как ни вам взяться за это?". Сокуров смутился: "но я всё-таки был коммунистом". Глава администрации положил ему руку на плечо: "Ничего страшного! Вы наш кинематографический Савл. Как кое-кто говорил в известном фильме, мы все были в СС, простите, то есть, в КПСС". Поднялся шум, кричали: "Не все!", но глава администрации лишь сказал: "Все! Уж если не вы сами, то ваши отцы — точно!"
"Среди нас есть тот, кто может также поспособствовать нашему делу! О, этот человек, как инструмент — вовсе не микроскоп, не скальпель и не алмазное сверло, но, всё-таки, Андрей Сергеевич Смирнов вполне может справиться с задачей!" — ведущий вечера попросил осветителя взять режиссёра в прицел прожектора. "Андрей, ваша тема — деревня как жертва коммунистического террора. Но не только! Даже в большей степени — жертва своей порочной ментальности. Не жалейте красок!"
Зажглись огромные хрустальные люстры, от них исходил странный, мертвенный свет, будто бы пришедший в этот зал из больничных палат. Глава администрации продолжал: "А теперь — главное! Всё, что мы обсудили, не должно идти сверху. Это как будто бы ваши мысли, выстраданные, прочувствованные". "Ну, конечно же! Это же наши мысли! Наши темы!" — наперебой кричали собравшиеся, стараясь переорать друг друга. "Ну и прекрасно!" — подытожил хозяин собрания: "Я рад, что мы нашли общий язык, друзья! Теперь всё в ваших руках. От нас — любые ресурсы, лишь бы были найдены новые аргументы. И последнее: в глубине зала, у выхода, у пятой колонны — окошко. Там каждый из вас может получить достойный вашего таланта аванс в размере тридцати… условных единиц".
Началась толчея. Толпы народу ринулись к окошку, и меня понесло вместе с этой волной. Проносились пиджаки, платья, чувствовался слившийся в единую какафонию запах духов и одеколонов, смешивающийся с брызжущим со лбов и напряжённых шей потом. Уже оказавшись у пятой колонны, я вдруг услышал детский плач. "Что это?" — подумал я. "А, это молодой Герман плачет, очень обиделся, что вместо тридцати условных единиц ему выдали только двадцать", — объяснила мне неприметная сотрудница, присевшая на табурете у подножия колонны, она была похожа на смотрителя зала музея.
Я, наконец, вырвался из этого места и вновь шёл по коридорам, удаляясь всё дальше. Вослед мне слышался нестерпимый, страшный детский плач. В этот момент я проснулся. "Пожалуй, в следующий раз воздержусь от просмотра", — подумалось мне.
