Дмитрий Петрович Бучкин — ветеран войны, блокадник. В Петербурге, и не только, он известен как живописец, акварелист, график, педагог, член Петровской Академии наук, сын художника Петра Бучкина. Произведения его выставлены в Русском музее, галереях Японии, Кореи, Швеции, Франции. Полотно "Город-крепость" открывает экспозицию музея обороны Ленинграда. Здесь же хранятся и странички его уникального "блокадного дневника" — записной книжки, в которую тогда ещё начинающий художник фиксировал всё, что видел вокруг. Дневник этот — бесценный артефакт, по которому, как по первоисточнику, можно изучать нашу историю. И который, подобно дневнику Тани Савичевой, мог быть также предъявлен на Нюрнбергском процессе. Вот страница из этой книжки. На ней карандашом изображены ведро и санки. Подпись округлым почерком — "Пригодились мои детские саночки. Уже три месяца мороз 30-40 градусов. Вода в вёдрах покрывается коркой льда". Тут же, ниже, записаны дословно объявления на одном из домов: "Меняю кошку на три плитки столярного клея", и — "Меняю пять плиток столярного клея на пайку рабочей карточки", февраль 1942-го. Другая страничка — измождённый мужчина с впалыми щеками, под глазами круги, глаза смотрят в пол. Подпись — "Всем нам один конец" — сказал сосед по квартире В. Киршин. Умер он 7 января". Вот сам маленький художник, сидит за пустым столом, обхватил голову руками. Ниже яркими красками нарисован батон. Пояснение: "Каждый день снится один и тот же сон, прихожу в булочную и покупаю свежий мягкий батон". Рынок, сгорбленные люди, кто-то везёт замотанный в одеяло труп, темнеют заснеженные дома со свисающими с крыш сосульками. "Ходил на Кузнечный рынок, ничего не купил, 2 февраля 1942", тут же — "Мама обменяла котиковую шубу на 10 кг хлеба…" Дмитрию Бучкину удалось пережить блокаду. Сегодня ему — 85, и он продолжает рисовать..
"ЗАВТРА". Дмитрий Петрович, как для вас началась война?
Дмитрий БУЧКИН. В 1941 году мне было 14 лет, я учился в школе при Академии художеств. Летом мы, несколько семей художников, уехали на дачу в Рождествено в Ленинградской области. Когда объявили о начале войны, никто не воспринял эту новость как трагедию. Верили в наши силы, считали, что разобьём немца в считанные недели. И потому так же писали этюды, ловили рыбу, варили варенье, ходили за грибами. Живший с нами Михаил Иванович Авилов, писавший в своё время картины о Первой Конной, батальные сцены Гражданской войны, был лично знаком с Ворошиловым и Будённым — к его мнению прислушивались. И он утешал нас: "Немцам будет капут". Радио ходили слушать к сельсовету — там был установлен репродуктор. Сначала сводки были утешительные — "Наши войска переходят на заранее заготовленные позиции". И вдруг — "Противником взят Псков!" А потом — "Взята Луга!" Всё происходило очень стремительно, скоро до нас стали доноситься раскаты орудийной канонады, в небе появились немецкие самолёты. И мы, четыре семьи, бросив все пожитки, устремились в Ленинград. Бежали 60 километров. Тут же шли отступающие войска, везли раненых, крестьяне гнали скот. Добравшись до Пулковских высот, стали ждать темноты: боялись идти — открытое поле! И вот, когда стемнело, сотни и сотни человек побежали через это поле. И неожиданно появился немецкий самолёт. Мы упали на землю, отец закрыл меня собой. И вдруг посыпались листовки. В одной было написано: "Милые дамочки, не копайте ямочки, всё равно по этим ямочкам пройдут наши таночки". Я сохранил эту листовку и позже передал её в Музей обороны Ленинграда… В городе войны не ощущалось. Паники не было. Никто не верил, что немцы станут бомбить Ленинград. Помню первую бомбёжку — прямое попадание в трамвай у Владимирского собора. Едва ли не весь город собрался тогда на Колокольной улице, своими глазами увидеть — что это такое. С этого дня для меня началась война.
"ЗАВТРА". Блокада, голод тоже пришли не сразу…
Д.Б. Да, несмотря ни на что, магазины первое время работали, полки ломились. Помню, гастроном на пересечении Невского и Рубинштейна — пирамиды банок с красной икрой, огромные жирные осетры в аквариумах, изобилие! Никто не думал, что могут возникнуть проблемы с продуктами: по радио объявили — в Ленинграде продовольственных запасов на 10 лет. Отец говорил матери: "Война, может, ты сходишь, купишь что-то впрок?" А она: "Неудобно, стыдно". Никто не запасался, верили, что беда обойдёт. И вдруг мамочка приходит домой заплаканная — "Магазин пустой, нет ничего!" Скоро началась карточная система. А потом люди стали умирать…
"ЗАВТРА". А когда появился этот дневник, в который вы стали зарисовывать происходящее?
Д.Б. В первые дни блокады. Альбомчик этот сшил папа, принёс и сказал: "Рисуй, Димка. Кто, если не мы?" Он тоже вёл дневник. Я был наблюдательным мальчишкой, следопытом таким, и стал всё зарисовывать. Печку новую — старая требовали много дров, и мы сложили с отцом из кирпичей маленькую. Прачечную — туда ходили за водой, водопровод замёрз, приходилось часами стоять, чтобы по капельке набрать ведёрко. Пайку хлебную — чтобы получить её, нужно было встать в очередь очень рано, сначала поднимался и уходил отец, за ним я, потом мама, иногда, когда подходила твоя очередь, объявляли: "А хлеб закончился!" Кузнечный рынок — здесь люди вели обмен вещами, продуктами, драгоценностями, деньги ничего не стоили. Один раз я продал на этом рынке серебряный кубок — его подарил моей маме в день её женитьбы писатель Куприн. На кубке была дарственная надпись. Обменял я его на две буханки хлеба… Я до сих пор не понимаю, как мы выжили. Это непостижимо.
"ЗАВТРА". На одном из ваших рисунков блокадного дневника — лучи прожекторов, самолёты. И дети, обороняющие крышу, — вы и ваши друзья. Расскажите, как защищали дома?
Д.Б. Немецкие самолёты чувствовали себя над Ленинградом, как дома. Ни зенитные орудия, ни аэростаты не причиняли им никакого ущерба! Это очень злило — а где же наши? Позже стало известно, что немцы уничтожили аэродромы и стоящие на них самолёты в окрестностях города, целым остался только аэродром в Сосновке. Самолёты бомбили город, и если дом загорался — то горел и горел, и никто его не тушил. Нечем — воды не было. И некому — люди совсем обессилили. Поэтому на многих крышах дежурили вот такие отряды самообороны, куда в основном входили мальчишки и девчонки. Мы обороняли свою крышу: друзья — Лёнька Кривский, Олежка Чубинский, Макс Райкин, я и молодая женщина Марья Афанасьевна. Ровно в 7 вечера, как по часам, прилетали самолёты и начинали бомбить. Зажигалки сыпались, как горох. Во время одного из налётов нас обдало взрывной волной, и Марья Афанасьевна упала с крыши и разбилась. До самого освобождения крышу обороняли вчетвером. Кстати, с появлением первого русского самолёта связаны и первые хорошие блокадные воспоминания. Это случилось ранней весной 1942-го, небо было ясным, и вот зарокотал над головами наш "ястребок". Все люди тогда смотрели на него и радовались.
"ЗАВТРА". Дмитрий Петрович, во время войны вы продолжали учиться. Как проходила художественная жизнь в блокадном городе?
Д.Б. Художники работали, мы — учились. Помню первый Новый год, когда в бомбоубежище за пустым столом собрались все художники. Кто-то сказал: "Разве можно было подумать, что вот так мы справим этот праздник". Пожелание к будущему году было одно — чтобы победили! Среди нас был Иван Билибин, художник, многие годы проживший во Франции и в 1941 году приехавший в Советский Союз. При свете коптилки в бомбоубежище он писал былинных русских богатырей. К празднику Иван Яковлевич сочинил оду, в которой были такие слова: "Пройдут года, пройдут ненастья, и снова улыбнётся мир". Это сочинение он подарил мне, и я храню его, как зеницу ока. Умер он в феврале 42-го… Из жизни тогда ушло много сотрудников Академии. После войны стало известно, что для их поддержки из Москвы присылали самолёт с продуктами, но до нас ничего не дошло… А 13 ноября 1943 года на улице Герцена, 38, в промёрзшем выставочном зале была организована первая военная выставка. Измученные, истощённые выжившие художники, закутанные в платки и одеяла, тащили свои работы. Тогда можно было увидеть картины Николая Дормидонтова, Николая Тимкова, Ярослава Николаева.
"ЗАВТРА". На выставках, посвящённых Великой Отечественной войне, вы, наряду со своими картинами, выставляете блокадный альбом шестилетней Юли Луганской. Расскажите, пожалуйста, что это за альбом и как он к вам попал?
Д.Б. Это альбом, который хранил её папа, — художник Пётр Луганский. Он воевал на фронте, а его дочка Юля и жена погибли от голода в Ленинграде. В альбоме девочка рисовала и описывала свою жизнь до войны и во время блокады. Там есть такие иллюстрации: "Война 22 июня — Наш стол пустой", или "Здравствуй дорогой папулька, нам выдали противогазы и хлебные карточки. Утром мне удалось съесть редиску". После войны Пётр остался один. О погибших он всуе не упоминал, об альбоме дочки никому никогда не рассказывал. Однажды, выйдя во двор нашего Дома художников — это были 80-е годы — я увидел копошащихся у мусорного бака людей, а вокруг картины, графические листы, книги, фотографии! Оказалось, это имущество недавно умершего моего друга Пети Луганского. Родственников у него не было. Мастерскую отдали другому художнику, а вещи выбросили. Я подошёл и решил взять что-то на память о нём. И вдруг мне в руки попался этот альбом с изумительными детскими рисунками… Такое у нас отношение к наследию, к памяти защитников.
"ЗАВТРА". Как вам живётся сегодня, как ветерану и художнику?
Д.Б. Вот вам иллюстрация. Несколько лет назад нас пригласили на 9 мая в Дом офицеров, поздравили. А потом объявили — льготы у ветеранов войны отнимают! А что это за льготы? Бесплатный проезд, половина оплаты за квартиру, половина за телефон. Велики ли льготы? За квартиру и мастерскую мне приходится сейчас отдавать 10 тыс. рублей в месяц. Был среди нас тогда и фронтовик из Белоруссии. Здоровый такой, полковник. Вышел он на трибуну и сказал: "Я привёз вам привет от белорусских ветеранов и от батьки. У нас Лукашенко увеличил пенсию и льготы. А как мы там живём, вы можете судить, глядя на мою физиономию!.." Что тут скажешь — молодцы! Но почему такое происходит у нас в стране — у меня ответа нет. Вот я читал последнее интервью артиста Вячеслава Тихонова. Казалось бы, лучше его нет актёра в России, да и в мире! И он говорит: "Живу более чем скромно. Всю жизнь работал и ничего не заработал. Получаю пенсию 8 тысяч рублей. Но я ни о чём не жалуюсь. Но переживаю за мою дочку Анечку и за внуков, которым жить очень тяжело. А помочь им ничем не могу". Как сказал когда-то Генрих Боровик: "Были тяжёлые времена в нашей стране, но подлее нынешнего не было никогда…" Что касается художественной деятельности, то и здесь порадовать особенно нечем. Я продолжаю работать, рисую каждый день.
Но кому сегодня нужны наши картины? В советское время существовал Художественный фонд, и мы были обеспечены заказами под завязку, прилично зарабатывали. Заказы шли с заводов, фабрик, домов культуры, детских садов. Последний такой мой заказ относится к 1987 году… Посмотрите сейчас на Петербургский Дом художника. Когда-то здесь жизнь кипела, а теперь мастерские пустые, на дверях замки. Жить на что-то надо, и люди уходят в дворники, сторожа. А ведь среди них есть очень достойные мастера. У нас несколько этажей завалены работами. Но кому они нужны? Никому.
"ЗАВТРА". И последний вопрос: блокада, война не снятся вам?
Д.Б. Нет, как-то подзабылось. Но снится, знаете что — прихожу в магазин, а полки пусты! Но войны нет — мирное время. Я вот езжу в деревню, поля проезжаю: раньше там росла капуста, а теперь — только один сорняк. Отсюда, наверное, и такие сны.
