К девяти часам вечера в посёлке стоит непролазная темень: фонари на улицах не горят последние семь лет. Не потому, что нет электричества (его не было только два года, потом провели), а потому что нельзя — внимание врага привлекает. Да и сами дома стоят тёмные, огонь только в окошке администрации. Там всегда кто-то дежурит. Особенно в нынешнюю Пасхальную ночь…
...А в светлое субботнее утро нынешнего года святить куличи было нельзя — обстрел.
— А куличи вы сами печёте?
— Да кто как, многие покупают… Печь сложно, ты только тесто замесил, а тут обстрел, надо в другую комнату переходить, и вот так, урывками ничего не получается…
У входа в храм мы стоим с Марией — полной улыбчивой женщиной с вьющимися от дождя седыми волосами.
— Я уж тридцать лет при храме, ещё предки мои храм этот сооружали.
Мы с Марией немного углубляемся в посёлок, в сторону посадок:
— Всего две минуты езды на машине — и ты на Украине. Я серьёзно говорю, это завести двигатель и два раза до шестидесяти досчитать… У нас бывает дом на дээнэровской территории, а огород — на укропской. Так и живём в серой зоне. В посадках у нас вообще постоянно укропы сидят. Вот дом разрушенный, видишь: муж и жена тут всё из-за старого забора ссорились, она мужа никак не могла заставить снести его. Муж потом умер, а забор так и остался. Недавно обстрел начался, и забор этот злосчастный женщину и спас, видишь, как его изрешетило, а то — её бы.
На улице уже совсем стемнело, дует тёплый ветер, задувая свечу внутри фонаря для крестного хода (предмет переживаний Марии) и раскачивая лампочку над входом в церковь. Людей пока почти нет, только на втором этаже распеваются певчие, и печальный полумрак храма уже наполняют христославные мотивы.
Пономарь окликает:
— Маша, может не надо свет с передней стороны включать?
— А батюшка что, в темноте должен ехать? Пусть будет!
На небе начинают загораться звёзды — вот первая. Мария остановилась и подозрительно всматривается в эту звезду:
— Ты тоже видишь?
— Ну, первая звезда, желание загадать можно…
— Это ты у нас не жила!.. Больше-то нет звёзд на небе! И первая у нас не здесь появляется, а чуть ниже. Ты знаешь, прям над чем висит эта «звезда»? Над нашими позициями! Я думаю, это не звезда, а беспилотник с той стороны.
Народу становится всё больше — в храме оживлённо, и запах цветов перебивает ладан. В Донбассе есть особая традиция: в праздник они святят не только куличи и пасхи, но и приносят ещё весенние цветы — тюльпаны. Весь храм сейчас в цветах. Мария суетится, беззлобно ворча, что «о цветах подумали, а куда их ставить — тёть Маша должна думать».
Все поздравляют друг друга со «светлым вечером». На узкой лавочке среди корзинок с куличами сидит пожилая женщина. Мягкие морщины на лице, пальто в складках делают её похожей на бабушку в окошке советских сказок — что-то доброе и поучительное одновременно. Это учительница физики, отдавшая местной школе 55 лет. Все здесь — её ученики.
Мы выходим на крестный ход.
Звон колокола раздаётся громко, чтобы все слышали, даже те, кто не смог прийти, и те, кто стоит по ту сторону фронта. Они в своё время, как рассказывают прихожане, украинский гимн включали на всю громкость, и жители слушали, пусть «теперь они нас послушают».
Рядом с батюшкой идут мужчины из местной администрации: на их плечи ложится несение хоругвей и икон. И только Мария никому не доверяет свою лампадку, впереди всех идёт с ней. Поднимает глаза на небо, где теперь целый небосвод звёзд, но там, где была та наша первая звезда, сейчас ничего нет. Видимо, правда беспилотник. Мария смотрит на меня и делает кивок головой: «А я говорила».
После крестного хода староста закрывает двери в храм — перестаёт дуть ветер, но храм заволакивает полумрак дыма от кадила. Совсем не видно стен, только лики святых смотрят из-за пелены тумана, и кажется, будто мы не в помещении, а в каком-то большом облаке посреди вечности.
Вспоминаются слова, услышанные на одной из утренних служб в донецком храме: «…Мы всегда молимся о тех, кого нет с нами. О наших воинах, о тех, кто погиб, защищая нашу землю. Но у Христа нет мёртвых: даже те, кто ушёл сегодня, не пропали, не растворились — они ушли к Богу. Есть ещё такое поверье, его нет в Уставе, но я в него верю: на Пасху души людей отпускаются на землю, и сейчас они с нами...»
Наконец, в храме звучит долгожданное:
— У Бога все живы! Христос воскресе!
Троекратно «Воистину воскресе» звучит в ответ ему. Оглядываюсь на учительницу: плачет. Но сквозь слёзы улыбается.
После Пасхальной службы, около четырёх утра, батюшка с матушкой уезжают в Горловку, и один за всех остаётся церковный староста, которому батюшка даёт благословление освящать куличи. Сидеть и ждать всех, кто придёт, кто по каким-либо причинам не смог прийти на службу.
— А кто приходит?
— Да разные, те, кто поспать подольше любит.
— И вы таких ждёте?
— А нельзя людей от храма отвращать. Вот пришла девушка в первый раз, например, а на неё бабка налетела сразу: одета не так, свечи не так ставишь. И человек отдаляется, бежит от храма… Бережнее надо с людьми.
Вот, в этот раз пришла бабушка с корзиночкой, покрытой белым платком, пришла сразу, как светать стало: боится она по темноте ходить. Потом подошли два тщедушных мужичка в затёртых выцветших куртках.
— Чего на службу-то не пришли?
— Да я, батюшка, впервые за 20 лет в храм пришёл. И то не сам — вот друг привёл.
В шесть утра заработали "Грады", начались прилёты. Когда начинаются прилёты — ждать уже некого, и храм можно закрывать. Уже совсем рассвело, солнце золотит намокшие от ночного дождя крыши и нагревает стену — если приложить руку, уже тёплая. При этом всё чаще работают "Грады", слышна автоматная очередь. Но староста не торопится: «Вот увидишь, сейчас всё закрою, и обязательно кто-нибудь появится, у нас без этого никак»… Звуки "Градов" будто отвечают ему о невозможности чьего-либо появления.
И вдруг откуда-то из-за угла организованной стремительной группой выходят военные с белыми повязками — обозначение военных действий, поверх которых красные, — обозначение того, что они находятся на передовой. Они проходят в сторону магазина, и только двое: молодой, гладко выбритый и со сведёнными к переносице бровями, и средних лет — уставший:
— Батюшка, а зайти можно?
— Можно, конечно...
— Правда? Ой, так у нас же оружие, с оружием же в храм нельзя...
Тот, что помоложе, отбирает автомат у пожилого и бежит к своей группе, просит: «Подержите, пацаны».
В храме бойцы ставят свечки. Останавливаются перед двумя иконами: Николая Чудотворца и Пантелеймона. Крестятся и долго молча смотрят в лики святых. Молодой в это время не хмурит брови и становится от этого ещё моложе. Пожилой откашливается в кулак и спрашивает, нет ли чего освящённого. Потом уходят...
От этого всего веет дыханием вечности, тем ветром, что дул при благословлении Сергием Радонежским войска Дмитрия Донского на бой. Но для старосты всё привычно, он торжествующе смотрит на меня:
— Ну а что я говорил? Военные — им вообще никак не мог отказать. Ребята каждый день рискуют.
— Ух... Как же вам живётся-то тут?
Он внимательно смотрит на небо, не обращая внимания на мой вопрос. Небо, затянутое тучами, сейчас похоже на пазлы, сквозь которые пробиваются лучи солнца:
— Глянь-ка, небо как будто треснуло, на куски раскололось, вон, видишь как… Что ты спрашиваешь? Да вот так и живётся… Дождя, кажется, не будет в этот раз, а воду б дождевую можно было собрать…
Через десять минут дождь пошёл...
