ПАРШИВО…
Или: последнее воскресенье августа - День Донецка.
“Я хочу прошептать… Но кто услышит?
Я хочу закричать… Как можно тише…”
Слова из песни.
Совсем не трудно понять, как неотступно и моляще жалобно умоляя себя услышать может преследовать прошлое. Оно, переполненное событиями своей прожитой данности, всегда - от избытка, неизбежно рассыпается на осколки. Одни, по которым катком поспешной забывчивости не преминуло промчаться настоящее время, навсегда останутся туманными и противоречивыми домыслами однажды прожитого.
Другие, густо обрастая цветастыми легендами желаемого правдоподобия, из уст словоохотливых и, часто, лукавых очевидцев и, как правило, в угоду современному, взаимно и повсеместно алчно востребованному мздоимству, постепенно и превращаются в условное и вольно деформированное подобие исторической правды. Жалкую и убогую, по своей сути. Но - красиво упакованную в громко и неприятно слуху хрустящую целлофановую обёртку праздничного подарка. Типа - обобщенных воспоминаний от ужасно своевременно(!) потоптавших Донбасскую землю “знатоков” происходящих в регионе событий. Сермяжной правдой долженствующая быть такая “правдообильная” мешанина. Но, по привычке пустобренчания по струнам мало что значащих общих фраз, обернулась она наспех состряпанной словесной подачкой. Для вяло читающего читательского сообщества - от многоголовой, шустро копошащейся в дебрях топорного словотворения лицемерной плеяды придворных исторических баснописцев. И хорошо, включая и прибыльно финансово, растиражированной везде, где это возможно: какой смысл будить спящего льва словами о местной, Донецко-исконной правде? Если паритеты терпимости к устраивающему всех, или не всех?, изощрённому её правдоподобию – добросовестно охраняются. Приличествует поинтересоваться: кем охраняются? Но…, это же и так понятно: охраняются. Что означает - точка.
А третьи фрагменты былого, сохранившие свою целостность, но которые будут больно ранить, едва к ним прикоснёшься, оказавшись на обочинах памяти, имеют надежду быть однажды, всё-таки!, замеченными. Людьми. Теми самыми, которые выронили те режущие совесть осколки, или, обжёгшись ладонями о раскалённую и безгрешную их нетерпимость к человеческой подлости, вышвырнули их вон из рук своих. Безумно, без оглядки убегая от реальности. Или, что есть вернее, убегая, неистово жестоко спасаясь от самих себя. Не замечая, в своём стремительном и безоглядном беге в бездну неизвестности, как их будущее, бесцветно-эфемерное, лишённое живой и всячески уязвимой плоти знаковых отметин прошлого, всё больше становится похожим на сплав бессмысленных усилий вырваться из адовой обречённости бремени. Но всё же - бежали. Чтобы не стать для глобальной истории обыкновенной, медленно просачивающейся сквозь пальцы пылью. Которую вездесущий ветер тут же бесследно разносит прочь…
Исцелённая разумностью истина: много чего намешано в исторической пыли, из которой вулканами бешеного нетерпения ежемгновенно, родовыми схватками правдорождения исторгается будущность. Интуитивно, раскалённой лавой произносимых, то тут, то там, слов и фраз она воспринимается как неизбежность. А, на самом деле, она есть неизбежная и совестливость карающая расплата за зловонно юродствующее двоемыслие. Во имя того, чтобы наступило однажды очищение от горькой, опостылевшей коросты бессовестности.
К слову, о пыли. Она есть нечто, прямо производное от обыкновенной уличной грязи… Одним словом, никакой гигиены в окружающей среде… Составляющей среду обитания. Всех и каждого. Везде.
…
Наверное, так должно было быть. Чтобы словами своих откровений о Донецке, городе в котором я живу, я говорила об очень важных мгновениях его жизни. Так получилось, что День города - в этом, 2021-ом году он отмечается в 152 раз со дня признания его существования - особым трепетом отозвался в моём сердце. Примером тому - мои эссе, приуроченные к этому Донецкому календарному Дню, публицистические записки, родом из нескольких прошлых лет.
Пробежавшись совсем недавно внимательным взглядом по строчкам написанного в прошлых годах, я ощутила в сказанных словах свою душевную благосклонность ко всему тогда происходившему в моем городе. Несмотря на трагичность обстоятельств его выживания в условиях странно происходящей и по сей день войны, упорно и навязчиво виделся он мне стоической и терпеливой громадой. Достойно и безропотно возвышающимся над своими слабостями исполином, в условиях странно проистекающего на его многочисленных улицах безжалостного к городу безвременья.
Говоря об этом сегодня и следуя за словами, написанными жизнью – когда, мыслью Бориса Пастернака, строку диктует чувство - с ужасом понимаю: многолетнее безвременье основательно забуксовало здесь в обыкновенном повсеместном невежестве. Грубее бы можно было сказать: погряз мой город, прискорбно – безвылазно, в обыкновенной грязи. В которую, вначале – незаметно, потом – стремительно ускоряясь в состоявшемся разгоне, он насильственно сползал из своего показного однажды благополучия. Ну разве в это верилось, когда наблюдалось, как терзанием смиренности перед случившимся роком, разбивались, подобно падающим с новогодней ёлки на пол стеклянным ёлочным игрушкам, человеческие судьбы. Рассыпались в прах несостоявшиеся надежды… Превращалась в сюрреализм упаднического тления жизнь…
Любая материализовавшаяся в природе вещь, однако, – творение рук человеческих. И, чувствуя правду целого, непременно ухватишься за ниточку разъединяющего его хаоса: обессилили здесь теперь, грубо и кроваво предательски омозолились своей ненужностью рабочие руки…
Как продолжение: не стоит утруждаться, чтобы вспоминать о миллионах кустов Донецких роз, которые на протяжении десятилетий ярко и счастливо светились душистой многокрасочностью в добром и сердечно приветливом сиянии нашего огромного Донбасского солнца, жизнь здесь всему произрастающему и живущему благотворно дающему. А розы в Донецке - как вечная Донбасская, любовно и бережно выращенная святость. Как умело налаженная ритмичная пульсация жизнелюбия, выстраивалась она в недавнюю ещё бытность, перед глазами всякого, на те цветы смотрящего, хороводами великолепного восторга. Всегда порождал он в душах дончан гордость за свой трудовой город.
Именно, что трудовой город. Потому что многоплановость трудовой деятельности местного населения – это не только сфера бытовых услуг. А, главным образом, тяжёлый физический труд - шахтёров, металлургов, строителей. Дерзко вкапываясь в километровые глубины Донбасских угольно-земельных недр, укрощая пылающий жар заводских, метал дававших стране доменных печей, крепил рабочий люд мощь многомиллионного, по былой статистике, степного города.
…Отработанные, брошенные сегодня на произвол судьбы ДИПовцы…
ДИП – догнать и перегнать! Был когда-то среди рабочих такой лозунг… Поощрявший стихию физического труда и азарт здорового трудового соперничества… Превратился он нынче здесь в медленно тлеющий пепел с окраин. Нелепо и странно, понимай – трагически скорбно, влачат окраинные, в большинстве – безработные люди своё нищенски упадническое существование. Не намеренно, дорогие граждане, а силою природной убедительности, не терпящей фальши в своей гармонии, обволакивая центр Донецка монотонным гулом своих страданий. Для интереса: скорость звука - это характеристика среды, в которой распространяется звуковая волна. Скорость звука в воздухе составляет около 335 м/сек. Но, думается мне, ускоряется его движение, когда невмочь бедолагам терпеть прокажённость своего бытия. Когда надеются страдающие сердца отторгнутых от более удачливых своих, обитающих в безопасных районах Донецка одноплеменников, найти, наконец, Земное чудо, под названием - пылающая совесть.
А без неё… Ну разве способны хрупкие, отчаянно нежные лепестки дивных роз, белых, утончённо кремовых, розовых, - укореняться в земле, что вся гудит, метр за метром - воет воем не понимаемого для самой себя отчаяния…? В любом месте, оно будет худшим, чтобы не только здесь оставаться, но и продолжать верить в чудеса спасения…Который год подряд чадят они едким зловонием петляющих под городом подземелий, дымятся они серостью несбывшихся людских надежд. Породивших огромные, терзаемые пытками неутолённой жажды земные трещины. Щедро испещрены ими городские клумбы, стыдливо притихшие в молчании от своего обтрёпанно скудного, наспех подчищенного гламура: не ослепляет взор его дешёвая, иссыхающая в полуденной жаре матовость…
…Страшен монотонный стон окраинных кладбищенских территорий. Восьмой год -злополучный район, обезобразившийся разрушениями от обоюдножестоких обстрелов - задыхаются они в оковах проданной на аукционе бесчестия человеческой памяти. Изничтоженные расстрельными пулями и, намеренно, тяжёлыми разрывными снарядами могилы умерших. Окостенели они в цепких клещах и, насмехательски над всем человеческим родом заматеревших дикой силой, вызывающе буйно и первобытно-нахально, широко и колюче разросшихся деревьев. Впечатляюще страшит их бессчётная и безродная многочисленность, как говорят, мал – мала меньше. Продираясь сквозь такую, не укрощенную никем природную, обнаглевшую во всеобщей трагедии пыльно запорошённую стихийность, проникаешься убийственным чувством неподъемной и неискупаемой вины перед теми, чьи останки оказались брошенными здесь, на Донецкой земле, своими родными.
Ужасает вид беспамятного надругательства над сиротством ушедших в разные годы в Вечность. Плачь, Вселенная… Вой волчьим воем! Не по своей вине оставили здесь свои корни родные умерших.
Рыдай, Вселенная…, голоси, надрывно! Лики умерших страдальцев – на перекошенных, но устоявших под обстрелами гранитных плитах, на обесцвеченном фарфоре приземистых надгробий, на осколках снесённых со своих постаментов памятников.
Не по своей вине разорвали Донецкие живые многовековую кровность родов своих. Не по своей вине отчаялись на отъезд из города, чтобы в терзаниях ежедневных, на новом месте мучений, метаться в поисках покоя для своих собственных душ. Метаться и не находить отдушину своим сердцам. Потому что кровь людская – не водица.
Потому что кровь людская - это сила земли, на которой ты родился. И где, как оказалось, не пригодился. Иначе, почему массово уезжают из Донецка молодые, способные к любому труду люди? Если не возвратятся они сюда в первые несколько лет – значит, не с чем возвращаться. Если не вернутся в последующие несколько годов – значит, удачно задержались на чужбине. А, если не вернутся они домой и потом…?
...Значит, никто их здесь уже не ждёт...
Неуёмный, шумно бурлящий поток человеческих жизней всегда порождает энергию вечной жизни. Тупо и бессмысленно заземляется она в Донецке. Не в силах пробиться сквозь мрак загрязнений. Дикость бытия – утрамбованные тысячами человеческих ног опавшие с деревьев по осени листья. Пропечатаны они грузом туфель-ботинок-сапогов, небрежно, а, может, и замедленно лениво прошагавших по их хрупким лиственным поверхностям, на городском асфальте улиц, врассыпную и в разные стороны света разбегающихся от центра города. В самом начале, наблюдалось, годы тому назад, отжившие своё и опавшие с деревьев листья, болезненно корчились в муках окончательного своего умирания. А потом, оглушённые людским к ним безразличием и уставшие от ожидания отправиться, наконец, на кузове грузовика на прощальный покой, где-нибудь за городом, покорно начали они сбиваться, разноцветно осенние, каштановые, кленовые, тополиные былинки, в лиственные пласты.
Не есть это пример цивилизованного общества. Когда подбордюрье городских улиц изнывает от перегнивших, абсолютно потерявших свой облик листьев. Ветер, снег, дожди превратили их в туго спрессованный грязно-бурый перегнивший компост. Довольно часто, если поворошить палкой такой каменно затвердевший пласт, можно потревожить семейство дождевых червей, жирных и очень юрких. Взбешённые вторжением яркого света в их злачно навозом пропитавшийся прогнивший мир, они, забавно извиваясь, умудряются найти щели в разбитом на осколки многолетнем лиственном скопище… И тут же там скрываются.
Опавшие листья в Донецких дворах… Давно они не здесь не радость. Давно они здесь – многомерные засохшие кучи лиственного мусора, вперемежку с ненужными пакетами, отходами домашнего быта. Убирать их – некому. Разбежались дворники. Давно они здесь стали обтрёпанными довесками к местной, дышащей на ладан коммуналке, со всеми её насквозь прогнившими трубами- километры подземных трас - и вонючими, наполненными дерьмом подвалами жилых домов. Однако оценивая труд людей с мётлами позорно мизерной зарплатой, не подумало руководство города, что грязь с улиц должен кто-то убирать. Даже тогда, когда город морозно заиндевает в оковах многолетней блокады.
Она в Донецке – не просто ядовитая гидра. Блокада в Донецке – это позор человеческой цивилизации. Не подразумевает последняя разобщенность семей. Но, дамокловым мечом зависнув чуть ли ни над каждой Донецкой семьей, вынесла блокада жестокий приговор этим людям. Уходят в мир иной Донецкие старики, неприкаянные, не обласканные своими странствующими по миру сыновьями и дочерями, умирают они в сознании, как тяжела и безрадостна жизнь для их мыкающихся по свету детей.
Подрастает поколение, никогда не видевшее ни поезд, ни самолёт, но не чувствующее дискомфорт, резвясь на детских площадках, очень часто используемых пришлым людом в качестве уличных сортиров. Часто утро для родителей начинается с уборки песочниц…
С треском распадаются семьи, опалённые жуткой необходимостью жить раздельно от своих малолетних детей. Привычными стали объявления - на подъездных дверях, на деревьях, на остановках транспорта – о работе грузчиками, охранниками, сортировщиками, мойщиками тары и другой подобной, всякой и позорной никчемностью для квалифицированных и образованных дончан.
Всё можно перетерпеть. Да работа эта, как для безропотных и вызревших до состояния ещё большей покорности “кроликов”, - за пределами региона. Там, где свои местные сограждане за те деньги, что предлагают нашим беднягам, и палец о палец не ударят.
Задумаешься. 152 года Донецку. Раньше, полтора века назад, кнутами и пряниками манили сюда со всего света рабочий люд. Теперь, вволю покуражившись над ним, высосав из него все жизненные соки, гонят его отсюда, как мало приятный и отработанный непотреб, прочь. Остаются смиренные и безропотные. Готовые спускаться в подземелье местной, измочаленной во всех предыдущих годах шахты, зная наперёд, каким ничтожно унизительным мизером оценится их рабский шахтёрский труд.
Мало остаётся в Донецке жителей.
Много вымахало здесь беспризорных будылей. Странным образом своей цветастой и пышной захламлённостью восполняющих недостаток местного населения. Вечная горечь земли Донецкой – полынь… Амброзия – сопливый кошмар для аллергиков – сочно колосится на берегах Кальмиуса, водной, саму себя очищающей кристальной чистотой подземных источников, отдушины Донецка. Где-то там есть подобие городского пляжа. Орут там ежедневно, в усилитель, охрипшими от надрыва голосами о правилах поведения на воде. И, если внимательно осмотреться, никаких соблюдений правил поведения на берегу. Да и вообще в парках и в скверах. Донецкие люди – граждане развязно азартные. Не прочь подогреть они себя разнообразным – а почему бы и нет? если на одной улице может быть подряд до нескольких алкомаркетов – горячительным допингом. А после допинга – никакого смущения, если вдруг приспичит.
Туалет – под каждым деревом. Но что-то пагубно упадническое происходит и с ними. Как будто наступил для деревьев чумной мор. Чуть заштормит сильными ветрами непогода, так и трещат многолетние деревянные стволы, перегибаются они пополам, рассыпаются, поближе к земле, сухими рыжими щепками… Обнажаясь своим нутром, разверзая для обозрения миру огромные пустоты там, где должны струиться потоки жизни растений. Ведь каждое дерево, как известно, это живая сущность, со своей душой. И наделённая, к тому же, магией исцеления человеческих душ. Но не стремятся люди к общению с деревьями. Мельчая своими душами. Уподобляясь варварам.
Особенно - после дождя. Когда городской воздух смачно и свежо очищен кислородом, содрогнёшься от резко назойливого запаха человеческой мочи. А почему бы и нет? Если туалеты, как места особого пользования, здесь, в Донецке, редко где обнаруживаются.
Неизменно, однако, расцвечивается вечернее небо города пролонгированными фейерверками. Когда наступает череда празднеств, особенно - приватных. Так что, самое главное событие в Дне города Донецк – всегда вечером.
…
Вполне возможно, обогатится духовной и жизненной энергиями бытность Донецкая, после вспышек эффектно расцвеченного огнями ночного Донецкого неба… Но нестерпимо больно наблюдать, как скудеет на улицах города нравственность. Покрываясь грязными пластами не убранных с прошлого года опавших листьев. Осталось совсем немного. И разноцветными, нежно дрожащими на ветру лоскутами посыпятся лиственные старцы, уже этого года, опять с деревьев. Ведь колесо жизни – нельзя остановить: после осеннего ненастья утвердится в Донецке зима. А там – встречать весну...!
С уважением, Людмила Марава. ДОНЕЦК.
P.S. ОТ ЧАСА СВОЕГО РОЖДЕНИЯ И ДО ПОСЛЕДНЕЙ СЕКУНДЫ МЫ ЖИВЁМ В ДОЛГУ И ПЕРЕД ЗЕМЛЁЙ, РОДИВШЕЙ НАС, И ПЕРЕД НАЦИОНАЛЬНОЙ КУЛЬТУРОЙ, СООБЩИВШЕЙ НАМ ВСЁ ДБРОЕ, ПРОЧНОЕ, НРАВСТВЕННОЕ, ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ ПАТРИОТИЗМОМ.
ЭТО БЕСЦЕННОЕ ДУШЕВНОЕ КАЧЕСТВО МОЖНО ИЗМЕРИТЬ ТОЛЬКО ВОЗВРАЩЕНИЕМ ДУШЕВНОГО ДОЛГА ОТЧЕМУ ДОМУ.
ЮРИЙ БОНДАРЕВ.
