Среди множества парижских музеев есть не вполне очевидные для посещения точки. Набрести на одни можно лишь случайно, увидеть реальную жизнь в других удается порой неожиданно. Поэтому, думая о посещении столицы Франции, не стоит строить планов: действительность их, скорее всего, опрокинет, однако, что весьма вероятно, она же и предложит нечто лучшее. Это могут быть внезапные и странные знакомства, нечаянные столкновения с бытом парижан высшего класса, а то и встреча с домом вдалеке от него.
Эйфелева башня – сюжет заезженный, но от этого не менее интересный. Industrial, steampunk, La Belle Époque – вот это все воплощено в поп-символе Парижа, шпиль этой гигантской конструкции из стали есть не менее чем материализация того простого факта, что Франция не собирается в обозримом будущем уходить из Истории, иначе игрушку, сооруженную к парижской Всемирной выставке 1889 года, давно сдали бы во вторчермет. Тем более что и планировалась она как временное сооружение. Но что-то пошло не так… Или, напротив, именно «так», т.е. «как положено»?
Думается, второе утверждение претендует на звание открытия столетия…
Стела – не только памятник славным делам, но и назидание потомству. Стела показывает строго вверх. Стела задает направление. Короче, стальной павильон Эйфеля не менее значим в координатах мистического Парижа, нежели Собор Парижской Богоматери.
Смотреть на башню Эйфеля лучше всего ночью. Народу поменьше, иллюминация украшает черное небо. Сливаются с темнотой выходцы из колоний, пришедшие поклониться индустриальной мощи метрополии, чей идол кормит их не только на символическом уровне: сувениры с подсветкой идут на ура. Капище пусть и языческое, но какое-то очень не только французское, но и всемирное. Родина «пара» Англия не имеет, к примеру, таких зримых фетишей своей колониальной и промышленной силы.
Симметричным шпилем, но из эпохи величия средних веков, выглядит игла Нотр-Дам-де-Пари. Это тоже сооружение, фиксирующее становление больше, чем свершения. Долгострой или концепт? Химеры, кажущиеся вечными, поселились на крыше в XIX веке, храм не достроен до сих пор, он и музей, и часть повседневности. Франция живет этими двумя сооружениями в вечном настоящем: обряд конфирмации в Соборе предельно трогателен и ничуть не театрален. Утонченный Париж приводит своих детей поклониться Христу Распятому, вечному Дереву, а не временному железу. Снобизм метрополии? Если хотите, почему нет? Бремя белого человека, оно не только у англичан. Сдержанность и скептичное отношение к преходящему.
Думается, именно это заставляет искать в Париже убежище даже преступникам. Циничный Париж, порой Страшный Париж, как назвал его русский писатель послевоенной волны эмиграции Владимир Рудинский, использует всех. Здесь доживали русские эмигранты; сначала скрывался, а потом сидел в тюрьме балканский фотограф, чью карьеру сгубил неприятный сексуальный скандал; именно здесь нашло приют после долгих странствий русское издательство YMCA-Press, чей магазин в Латинском квартале по-прежнему полон книг, набранных кириллицей, где по-прежнему можно спокойно вдали от родины поговорить по-русски. Париж – всемирная метрополия. Космополитичный город, не отдающий ни грана своей чести до сих пор. Коллаборационизм, скажете вы? О, Франция и не такое может себе позволить!
Русский духовно-культурный центр смотрится гармонично в Париже, современном и бесконечно древнем. Бесконечно настолько, насколько нам важна именно наша, европейская древность и наша уникальность. Конечно, присутствие в столице Франции не равнозначно присутствию в мире, но как маркер оно очень значимо…
Неподалеку от Русского центра есть музей, который поражает, тем более что ни на одной карте обязательных посещений он не отмечен. Это Музей Жака Ширака на набережной Бранли. Этнографическая коллекция от Океании до Сибири и от Огненной Земли до Аляски транзитом через Африку – вот что такое это собрание. Изящно организованное трёхуровневое пространство с множеством кривых линий тонет в полутьме – солнцезащитные средства создают иллюзию вечных сумерек. Все плавно в этом мире – одно пространство незаметно перетекает в другое. От ожерелья из человеческих зубов и трофейного черепа не то Полинезии, не то Меланезии мы переходим к Забайкалью, где шаманский костюм поражает обилием ленточек, на которые пошли обычные европейские галстуки. Черная Африка и Гаити, Дальний Восток и Магриб, мыс Горн и мыс Мёрчисон… Барон Суббота, архангел Михаил, пернатый змей Кетцалькоатль , черепаха Табакеа…
Прошлое ближе, чем кажется. Глядя на экспонаты музея, начинаешь к ничуть не гуманным культам народов, расселенных рядом с Австралией, относиться не как к чему-то давно прошедшему, а как к феномену пусть потаенному, но пока еще актуальному. И Слово Божие, и дух Просвещения одинаково трудны…
Но нести их почетно!
Две части экспозиции музея носят временный характер. Самая новая по хронологии посвящена сегодняшнему Таити. Портреты «аборигенов сейчас» поражают универсальностью европейского послания миру: Бог всех создал по Своему Образу и Подобию – основа основ христианской цивилизации. Каждый красив, кто не исказил в себе Образ Божий до неузнаваемости. А кто потерял Его, смело может надеяться на нашу помощь. Вернем!
Вторая живописная выставка посвящена той Европе, которую мы любим по-леонтьевски, которая говорит о том, как нужно властвовать беззастенчиво, исправляя ошибки неведения малых сих. Это собрание картин посвящено истории колониализма.
Нет, Франция не стыдится того, о чем обычно умалчиваем мы: колониализм нёс благо покорённым народам. Вообще, в европейском взгляде на проблему есть то, до чего мы, русские, по исторической наивности додуматься не смогли: отеческое и несентиментальное отношение феодала к своим вассалам как предмет гордости.
Французы любуется своими «детьми» с гордой суровостью. Они спокойно говорят о том благе, в которое превратилась экзотика. У этого блага много имен: серебро и сахар, никель и цемент, хром и овцы – и каждое прекрасно!
Колонизированные территории не безобразны. Их люди красивы, они – другие, но не чужие. Непонятные забайкальские шаманы – с другой планеты, охотники за головами какой-нибудь Микронезии – уже ближе, а там, где Франция властвовала беззастенчиво, вообще нет чужаков. Новая Каледония и Индокитай, Французская Гвиана и Берег Слоновой Кости, Алжир и Марокко навсегда остаются французскими не столько по зависимости, сколько по признанию французов. Людей, космополитично взирающих на ойкумену, но и изобретших шовинизм.
Рядом с музейными откровениями Жака Ширака бледнеет арт-экспансия французского духа в Европу. Да, Дали и Пикассо, Кандинский и Шагал, Ван Гог и Ван Донген пришли поклониться своему идолу в Париж, и попробуйте отличить кубистического Пикассо от Леже, а раннего Дали от Ива Танги! Если дадите ответ «почти неразличимо», то поймете, почему Франция до сих пор – метрополия современного искусства. Кнутом, но чаще пряником покорившая тысячные толпы художников. Как раньше Азию, Африку, Океанию. Властно и беззастенчиво!
двойной клик - редактировать галерею
