Слова, которые Пётр Васильевич Палиевский (1 мая 1932 г. — 8 октября 2019 г.) некогда сказал о Вадиме Валериановиче Кожинове: "Он …далеко обогнал многих своих идейных противников, которые ещё не раз с …изумлением увидят, что он был впереди них в видении всех тех проблем, которые они поднимали", — в полной мере применимы прежде всего к нему самому. Причём применимы в отношении не только идейных противников, но и людей одной с ним идеи — Русской идеи. Той самой, которой он посвятил свою жизнь, ничуть не абсолютизируя её, но неизменно формируя и подвергая измерению с параллельной проверкой на прочность — "раздвигающиеся полюсá одной идеи, в центре которой — Россия".
Возможно, эта россиецентричность мировоззрения, мировосприятия и мироощущения Палиевского была обусловлена не только прочным фундаментом отечественной культуры (и литературы прежде всего), но и его личным трагическим опытом детства: в годы Великой Отечественной войны он был угнан на работы в Третий рейх, на себе и на своих близких испытал нацистский "орднунг". Без такого опыта вряд ли могла появиться известная оценка (в журнале "Наш современник", 1969, №11) Петром Васильевичем образов нечистой силы в романе Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита" (к первой публикации которого в журнале "Москва" сам Палиевский приложил немалые силы): "Наглецы из компании Воланда играют лишь роли, которые мы сами для них написали. Там, где положение сравнительно нормально, они гуляют на степени воробушка и кота; где помрачнее — там уже бегает глумливый и хихикающий "клетчатый" с клыкастым напарником, а где совсем тяжко — сгущается чёрный Воланд, уставя в эту точку пустой глаз".
Подобная трактовка не сводится к известной формуле из "Фауста" Гёте: "Часть силы той, что без числа творит добро, желая зла" (перевод Б.Л. Пастернака), — нет, она подразумевает признание должного и недолжного как высших нравственных, этических ценностей, в которых снимается противоположенность понятий "добра" и "зла", но без релятивистской постановки знака равенства между ними. Не исключено, что "смирение" Палиевского, признанного идеолога "русской партии" 60—80-х годов, с реалиями ельцинских "лихих девяностых", наступившее после 1993 года, было частью понимания того, что и эти чёрные реалии — должная часть движения полюсов Русской идеи, чья траектория определяется не наукой, не идеологией, а чем-то иным, вообще не умещающимся в рамки рационального и национального.
Значение Палиевского точно так же нельзя сводить к внешним рамкам его карьеры учёного-литературоведа — кстати, более чем успешной: филологический факультет МГУ (1950—1955), аспирантура там же (1956—1958), после неё — приглашение на работу в Институт мировой литературы АН СССР (вместе с С.А. Бочаровым, Г.Д. Гачевым, В.В. Кожиновым), защита кандидатской диссертации "Образ и художественное произведение" (1962), утверждение на пост заместителя директора ИМЛИ по науке (1977—1994), защита докторской диссертации "Развитие русской литературы XIX — начала XX веков" (1982). А за этими рамками — участие в создании Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИК, 1965) и его "Комиссии по комплексному изучению русской истории и культуры" (более известной как "Русский клуб"), организация (уже в статусе замдиректора ИМЛИ) знаменитой дискуссии "Классика и мы" (1977) и в целом "огромное, ни с чем несравнимое влияние" не только на современников/соотечественников, но на само позиционирование и на дальнейшее развитие русского патриотизма, сегодня ставшего стержнем государственной политики нашей страны.
Похоже, внутреннюю сущность фигуры Палиевского полнее всего передаёт такой жизненный эпизод, когда у него спросили: "Пётр Васильевич! Почему вы так мало пишете?", — и он мгновенно ответил: "Зато я за вас всех думаю!" И это было действительно так. А мысли его касались проблем не только литературы и культуры, включая их политические аспекты, но также истории, гносеологии и онтологии. И можно только согласиться с мнением о том, что по степени вовлечённости в мировые идеологические процессы, по широте кругозора Палиевский выглядел фигурой уникальной.
Его оценка русской литературы определялась прежде всего её соответствием системе не только национальных, но всечеловеческих (не путать с западными "общечеловеческими") ценностей. И в ней особое место уделялось пушкинскому творчеству. "Если в любом поэте есть хоть что-то от Пушкина — ну хоть какое-то пушкинское зёрнышко, — то оно и определяет, насколько поэт и русский, и подлинный, и натуральный". Одна из любимых фраз Палиевского гласила: "Правду всегда говорить можно. Надо только уметь это делать". Пётр Васильевич умел это делать.
