Как-то так получилось, что Олеся в моей жизни оказалось очень много. Хотя общались всего девять лет. Да и то – урывками.
Познакомились в 2006 году на дне рождения Чаленко. Я тогда обратил внимание, что Олесь в буквальном смысле ушёл в сторону от праздных разговоров, присущих началу пирушки, когда шашлык ещё не готов, и все кучкуются поотдаль стола. Стараюсь в это время взять на себя шашлык, только бы не фиксировать на лице широкую улыбку и готовность в любой миг расхохотаться даже от не самой остроумной шутки.
Но в тот день место у мангала было уже занято. Как вы догадались, Олесем. Значит, надо было и здесь заводить какой-то разговор. Благо дело на очередной его милитари-кепке красовалась кокарда с необычным гербом. О ней и спросил. И тут чуть ли не нарочито ушедший в себя мой новый знакомый мигом преобразился в просветителя, источающего нескончаемую радость общения. Нам с подтянувшейся на источник позитивной энергии женой был описан весь боевой путь какого-то полка (каюсь, не совсем моё – не помню) на фоне соответствующего этапа всемирной истории. Но главное всё же запомнил – глаза рассказчика в момент его преображения. Когда нас призвали, наконец, к столу, шепнул жене: «Знаешь, доводилось встречать в своей жизни пару-тройку гениев. Вот у них глаза такие».
Как я потом убедился, в этом сидении на отшибе, вылившемся в самопроизвольно-взрывную лекцию, был он весь.
Не сказать, что после этого мы часто виделись и общались (за исключением переменившего всё 2014-го). Так отчего же его так много в моих воспоминаниях? Почти ежедневных (очень многие вещи, явления, ситуации пробуждают воспоминания о нём). Наверное оттого, что любая его мысль – о чём бы то ни было – была оригинальна. Не скажу, что всегда верна и точна (мы, доводилось, спорили), но непременно ярка и нередко, будем честны до конца, эпатажна.
В 2011-м, когда мы со Скачко, Ищенко, Ваджрой, Каревиным, Лукашиным придумывали клуб «Альтернатива» (целью его было, скажем так, «воскрешение Малороссии» – и это ещё за год до выхода одноимённой книги Бузины), Олесь обрадовался начинанию, но попросил понять его: «Прости, Скворцов, я ведь волк-одиночка. Чем смогу, поучаствую. Но не могу я работать в команде. Не моё это».
Он действительно был одиночкой. Мне кажется (и не одному мне), у него не было друзей. А если и были, то в каком-то параллельном или затерянном мире детства. Но не в том публичном пространстве, в котором он большей частью жил. Здесь Олесь был действительно волком каким-то, перманентно ощетинившимся. Понятно, что это приобретенный рефлекс. Ведь в последние 10-15 лет Бузина был самым читаемым литератором на Украине, и одновременно – самым ненавидимым подавляющим большинством СМИ и взращиваемых ими неонацистов. Он стал по сути негласным «врагом Украины» №1. И, кожей ощущая это, строил соответствующие отношения с миром мытцив, политиканов, журнализов, завсегдателей ток-шоу, громадськых актывистив, в котором ему постоянно приходилось вращаться.
Олесь был очень раним. Поэтому, будучи уже как бы запрограммированным на неприязнь к себе, рефлекторно играл желваками в ответ даже на справедливую и доброжелательную критику. Наверное, эту защитную реакцию на агрессивную среду выработал он с тех пор, как решил, что пойдёт против общественного мнения, но за истину. Дерзну предположить, что за Истину с большой буквы. Может быть, даже самим Олесем не до конца осознанную.
В 2012 г. в телепередаче, посвящённой презентации «Воскрешения Малороссии» я позволил себе следующую параллель. Сорок лет назад Солженицын предложил нам «жить не по лжи». Это был своего рода рецепт спасения души в атеистическом государстве. Может быть, даже атеистической души. И такие наши современники как Александр Каревин с его фундаментальным исследованием украинской русофобии, Владимир Корнилов с возрождением им памяти о Донецко-Криворожской республике и Олесь Бузина с его «тайными историями», вурдалаками и истинными героями Малой Руси дают нам рецепт жить не ВО лжи. Книги Бузины, Каревина, Корнилова – те соломинки, ухватившись за которые мы можем спастись и как народ. Они восстанавливают нашу историческую память.
Тогда, как мне показалось, Олесь и сам был несколько смущён такой патетикой, но сейчас, надеюсь, ТАМ он соглашается с тем, что спасён исключительно своим стоянием за истину. Олесь ведь, увы, не приступал к Причастию (до ноября 2014 г., когда мы последний раз виделись – точно). Поэтому нам всем требуется за него (во Святом Крещении Александра) молитва усиленная.
Но, возвращаясь на грешную землю, если уж кому доверялся Олесь, то изливал всё, что накопилось на душе «на текущий момент», делился планами, советовался по поводу их поэтапной реализации, сверял видение политической ситуации и т.д.
Если на телефоне высвечивалось «Бузина», это означало, что уши ты натрёшь сегодня до пылающей красноты. Спасти их от полного истирания могли только призывы домашних выдвигаться к обеденному столу. Тогда уж можно было с чистой совестью сказать «Ой, извини, слышишь, меня уже в семью возвращают». Но и тут он сразу не отпускал: «Хорошо, но почему всегда я тебе звоню, а ты мне – никогда». Представляете, чего стоило человеку с таким честолюбием задать подобного рода вопрос? Не понимал он, что мы – из разных лиг. Не мог я дёргать по мелочам мастера, да ещё с его занятостью. Это уж, – когда сам изволит…
В такие относительно свободные его дни, мог, заскочив по делам в редакцию «2000» (здесь публиковалась одна из его книг) часами стоять над душой (вернее, над сидящей за компьютером тушей) вашего покорного, рассуждая о чём угодно, и тем срывая график сдачи материалов. Как-то пришёл похвалиться… советским вещмешком. Да-да – для полного соответствия своему военизированному стилю, Олесь отказался от моднячего рюкзака с уймой полезных отделений, и раскопал на каком-то складе вещмешок времён советской армии, крайне неудобный в гражданском обращении. Ведь предмет сей – с единственным карманом (и то – наружным) – предназначен был исключительно для переноски на марше туалетных принадлежностей, запасных портянок, да дневного сухпая с ложкой. Зато с какой лихостью демонстрировал Олесь, что не забыл с армейских времен, как этот «сидор» затягивается. И ещё больше гордился, оттого, что я так и не мог повторить сей нехитрый приём, казалось бы сотни раз отработанный во время срочной службы.
Помню, какой фурор вызывал «сам Бузина!» с этим мешком в метро. Да-да – самый знаменитый писатель незалежной Украины ездил в общественном транспорте! Как-то раз, когда мы как мальчишки перескакивали на станции «Крещатик» из вагона в вагон (Олесь обнаружил, что соседний более свободен) я вспомнил, что вчытелька моей племянницы рассказывала классу о «мерседесах, которые Бузина получает от Путина за каждую свою антиукраинскую книгу».
Или вот как-то во время очередного «нависания» бросил: «Скворцов, а ты знаешь, почему кавалергарды были такими подтянутыми? Потому что верховая езда производит массаж внутренних органов». А я как раз начал ездить на работу на велосипеде. Через несколько лет, когда мы поминали в Пушкинском парке Митара Роченовича (в глубине есть храм Луки Крымского, настоятелем которого был тогда о. Андрей Ткачёв), он схватил меня за руку и уговорил прогуляться по местам своего детства и гусарской юности (Олесь жил, а затем и работал совсем рядом). Рассказал о каждом закутке и «его месте в жизни будущего писателя». Так вот, завидев на дорожке велосипедиста, я спросил тогда Олеся: «Слушай, вот ты когда-то рассказывал о стройности кавалеристов, Мол, массаж внутренних органов… Я три-четыре года проездил на велосипеде. По нашим дорогам, это настоящий массаж. Почему я не худею?». «Я рассказывал? Та это я что-то придумал. Бегать надо, Скворцов, бегать!».
Ну что взять с писателя с его художественными вымыслами! Вот и такого Олеся много в моей жизни. Как сажусь на велосипед, сразу вспоминаю. Или как только бегать по утрам принимаюсь… Потому что насчёт бега, у Олеся уже не вымысел. Сам он имел силу воли бегать регулярно. Поддерживал форму. На бегу и взлетел…
Но как, всё-таки, немногим счастливцам получалось завоёвывать его доверие?
К Бузине требовался особый подход: показать, что ты следишь за его творчеством (а я чуть ли не конспектировал его «Вурдалака», «Тайную историю…» и «Воскрешение Малороссии»), затем можно было уже дискутировать, даже выражать сомнения в чём-то, а то и указывать на ошибки (а у меня, как у православного, была к Олесю пара-тройка очень серьезных вопросов). Тогда он начинал потихоньку впускать к себе человека. И человек этот мог для него даже стать в чём-то авторитетом. Для меня это, правда, обернулось в буквальном смысле невосполнимой потерей. Олесь взял моего почёрканного карандашом «Вурдалака», чтобы что-то учесть при следующем издании. И где-то посеял… А там столько заготовлено было для копипаста!
Когда Евромайдан и последовавшая за ним бойня разделили киевлян на агнцев и козлищ, он почувствовал потребность гораздо более частого и тесного общения с первыми. В октябре 2014 Олесь пришёл на творческий вечер Яна Таксюра. Затем решили собраться – на именины его давнего коллеги, а ныне главы пресс-службы УПЦ МП Василия Семеновича Анисимова. Однако ровно на Василия Великого Бузину назначили главредом крупнейшей украинской газеты. Стало не до компаний. Но как только через пару месяцев в знак протеста против цензуры он хлопнул дверью, я сразу набрал его, и договорились отметить Пасху на даче у Василия Семёновича 16 апреля.
16 апреля…
В 14.00 мы стояли с Таксюром на выходе из станции метро «Житомирская» (откуда намеревались взять такси до дачи Анисимова), когда позвонил главред «Политнавигатора» Сергей Степанов и попросил подтвердить или опровергнуть случившееся, потому что телефон Олеся не отвечал…
И тут же сильнейший порыв ветра сорвал листы чёрной кровли с крыш окружающих нас высоток…
И всё-таки «срыв» этот был скоротечным помрачением природы, празднующей в эти дни пасхальную радость. Олесь ушёл на светлой седмице. Наверное, это знак. Олесь шёл к Господу. Я видел.
В одно из октябрьских воскресений 2014 г. он зашёл в храм, да так и остался в нём до конца литургии. Радовался, что вкусил антидор.
Многое указывает на то, что ушёл он на взлёте.
Не каждый удостаивается того.
