Можно сказать, что отец Иоанн уже здесь, на нашей Земле, побывал в аду. Это слово как нельзя лучше характеризует подвалы украинского СБУ. Что ему пришлось пережить в застенках современных фашистов, как люди в одинаковых условиях становятся героями или предателями и как в тюрьме рождается настоящее братство…
Меня везут на обмен. Скоро мои мучения должны закончиться. Ещё немного — и я буду на свободе. Вдруг тишину пронзают звуки выстрелов. Сначала редкие пулемётные очереди, затем автоматные. Они становятся всё более интенсивными. К ним добавляются взрывы. И вот уже всё вокруг свистит и грохочет, слышны даже рикошеты пуль. А я себя ловлю на мысли, что мне совершенно не страшно. Да-да, здесь, на передовой, во время перестрелки, и не страшно. А где страшно? В подвалах СБУ, в Мариупольском, в Харьковском СБУ. Вот там страшно…
Во время ареста я сразу понял, что сдали меня мой водитель и местная четырнадцатилетняя девчонка, до этого бывшая волонтёром в ДНР, а теперь помогавшая операм из СБУ добровольно… Честно говоря, от неё нечто подобное можно было ожидать — поведение у неё было ещё то, да и неблаговидных поступков на её счету немало. А вот водителю я всецело доверял. Он работал у меня не один год. А я даже не знал его фамилии. Только имя. Хотя, когда меня брали, один из сотрудников СБУ обратился к нему: "Толик". Выходит, я не знал об этом человеке ничего, даже его настоящего имени.
…Не могу сказать, что меня взяли ни за что. Было за что. Когда события на моём родном Донбассе ещё только начинали свой отсчёт первым убитым и раненым гражданским, я прекрасно представлял, чем это может закончиться, во что может перерасти. Ещё за две недели до расстрела так называемой "Небесной сотни" я говорил знакомым, что скоро появятся неизвестные снайперы, которые перестреляют много народа на майдане. Всё просто — так происходило при каждой "революции", сделанной по методичкам западных спецслужб, нужны "невинно убиенные", чтобы ускорить свержение неугодной Западу власти. Их сделают героями, и начнётся крестовый поход на Восток. К моему огромному сожалению, я оказался прав.
С первых дней войны через наше село пошли колонны техники. Это самая короткая дорога на Мариуполь. И, осознавая, что ко мне на родину несут адское пламя "майдана", я не мог на это смотреть спокойно.
Я — священник. Многие говорят, что церковь должна быть вне политики. Но когда горит дом, некогда рассуждать, звонить по телефону пожарным и ждать их приезда, — надо тушить. Так и здесь. С одной лишь оговоркой. То, что происходит сейчас на Донбассе, не пожар. Это намного страшнее. Это народная трагедия. Тысячи убитых, раненых, искалеченных… Сразу оговорюсь, что никто из бойцов ВСУ не погиб от моей деятельности.
На 22 мая под Волновахой, возле села Благодатное, произошёл расстрел бойцами "Правого сектора" украинских военных. Следы от сгоревшего бронемобиля "Приватбанка", на котором приехали каратели, до сих пор видны на асфальте. Бойцов ВСУ уничтожили за то, что они отказались расстрелять мирное население, препятствовавшее продвижению их колонны в сторону Донецка. Позднее на месте боя я собрал некоторые артефакты в память о тех ребятках, не пожелавших выполнить преступный приказ, — хотел сохранить хоть что-то в память о них для истории, хотел создать музей, в котором была бы в числе прочих экспозиция и об этой войне.
Вечером того же дня я был на этом месте, видел, как убирали сгоревшую технику, но дорога туда к месту событий была перегорожена большими ветками деревьев, и на них сидели двое бойцов ВСУ. Я спросил их, что здесь произошло? Кто пострелял бойцов? И они, ребята с Буковины, сказали, что "это "красно-чёрные" наших хлопцев постреляли, мы ж сами видели, кто стрелял, а вам по телику опять правды не скажут, скажут, наверно, что "сепары" сделали".
Потом через наше село началось передвижение "Градов", вслед за ними пошли "Ураганы". Приходилось видеть передвижение ракет "точка У", ракетных комплексов "Оса", "С 300". Вы когда-нибудь слышали звук летящего снаряда от "Урагана"? Такое впечатление, что какое-то гигантское животное или даже само небо от края до края стонет от боли. Я с помощью качественной техники делал записи звука залпов "Ураганов" и артиллерии ВСУ. Фотографировал то, как из РСЗО "Град", находящихся в селе Новотроицкое, в сторону микрорайона Широкого (это окраина Донецка) ВСУ вели огонь зарядами с фосфором. Когда видел передвижение "Ураганов", спешил предупредить о предстоящих обстрелах ополчение. Не раз фиксировал тот факт, когда из балки возле села Кирилловка вели огонь РСЗО "Ураган" в сторону Докучаевска, Донецка, считал, сколько ракет вылетело, тут же звонил знакомым в Донецк, и там примерно через минуту фиксировали на окраине города, столько их приземлилось. Та же история с Докучаевском…
А после в украинских СМИ начинались вопли о том, что ополченцы обстреляли Докучаевск или продолжают обстреливать из "Ураганов". Видеть такую ложь для любого адекватного человека было невыносимо. Не дай Бог никому видеть, как по твоему родному городу стреляют зарядами с белым фосфором, артиллерией, — сердце разрывалось от боли. Страшное зрелище, когда вдалеке в стороне Донецка видишь вспышки от разрывов снарядов и ракет, яркие бело-голубые вспышки от повреждения ЛЭП, когда видишь старты баллистических ракет. Я знаю, не все понимают и поддерживают то, что я делал, но неизвестно, какое решение приняли бы они сами, оказавшись свидетелями всего этого.
Я прекрасно понимал, что долго моя деятельность продолжаться не может, рано или поздно меня арестуют. Кто-то донесёт. Так и случилось. За мной пришли 3 марта…
В этот день я собирался в подвале своего дома спрятать коллекцию макетов огнестрельного оружия времён Великой Отечественной войны, которую я собирал много лет. Подходя к дому, увидел, что неподалёку стоит чёрный джип. Сердце ёкнуло, но я отогнал от себя тревожное предчувствие. Зашёл в дом, поднялся на второй этаж. И вдруг слышу: "Эй, хозяин!" Я спускаюсь. Внизу стоят двое. И тут началось… Вскидывают пистолеты: "Стоять! Руки за голову!" На меня надевают наручники. А у самих в глазах панический страх — запыхавшиеся, будто стометровку бежали, и оружие не опускают. Тут же один отдал команду по рации, и в дом вбежали "сотрудники" в масках, как в кино, с автоматами наизготовку, будто в доме рота ополченцев.
Стало понятно, что они нас, "сепаратистов", дико боятся, потому и такие "меры предосторожности". Всё ищут среди инакомыслящих "сотрудников ФСБ" или "чеченских наёмников", как говорит один наш великий современный классик: "Эти люди представляют уже узкомедицинский интерес", — со своими фобиями.
Из дома стали забирать всё, что хотели, что им нравилось: профессиональную фото- и видеотехнику, инструменты, солнечные батареи, примусы, которые я покупал для прихожан, гуманитарку (вещи, приготовленные для нуждающихся беженцев). В общем, вели себя как самые настоящие мародёры. Меня обыскали, выпотрошили карманы. Потом натянули шапку на глаза, вывели, посадили в микроавтобус, и мы поехали. Ехали, по ощущениям, недолго. Остановились на ближайшем погранпункте (кстати, если они не признают ДНР или Новороссию как государство, для чего тогда пограничников там разместили?!). Значит, наверно всё-таки признают?!
Там, на пограничном посту, меня пересадили в другой микроавтобус и привезли, как я понял сразу, в Мариуполь. Мы спустились в подвал какого-то здания и зашли в большое помещение. По голосам я понял, что там есть ещё кто-то. Минут сорок я сидел и ждал. Потом ко мне подсел какой-то человек. Говорил он с тернопольским акцентом на русском, а потом перешёл на свой язык. Говорил о том, что я должен всё сам рассказать, а иначе меня отдадут добровольцам. И если мне повезёт, то выживу, но останусь инвалидом.
Мне врезался в память кусочек его монолога, который напомнил фильм "Иди и смотри": "Вас вообще не должно быть. Вы — жители Донбасса, потенциальные сепаратисты. Вас нужно уничтожить как вид. Всех. Вы не имеете права на будущее!" Только в фильме подобные слова произносил офицер СС, а здесь молодой бандеровец с Западной Украины. Как я понял, он мнит себя ещё и верующим. О том, какие они там все благочестивые, по поводу их веры, которая не препятствует им, соблюдая все посты, пытать людей и творить то, что несовместимо с именем христианина, когда их священники призывают "уничтожать москалей", — невольно вспоминаются слова одного известного священника, сказавшего о такой "вере": "Мы слишком рано обрадовались "возрождению веры" и слишком быстро забыли, что иная вера хуже безверия и что Христа распяли отнюдь не атеисты".
Смысл веры — во внутреннем преображении человека. А если такой цели не ставится, то вера быстро становится ханжеством и лицемерием, либо просто ритуалом, призванным убедить человека, что он — "духовный" и "верующий".
Мы должны осознать, что добрых людей в мире подавляющее большинство, но все они слишком заняты собой. Помогают не добрые, а неравнодушные. И именно такими — неравнодушными — нам надо стать.
Если ничего не изменится в нашей вере и в нашей жизни, то слишком много горьких библейских пророчеств об израильском народе нам придётся испытать на собственном опыте, от чего да избавит нас Господь Бог. Исходя из того, какие преступления против человечности мы видим на Донбассе, творимые от рук этих "верующих", у бывшей Украины в её нынешнем виде уже нет будущего.
Затем подошёл опер, который меня арестовывал. Я его не видел — на мои глаза всё ещё была натянута шапка, узнал по голосу. Руки мне застегнули за спину в конвойные наручники. Тогда я ещё не знал, что если руки сковывают наручниками за спиной, значит, будут пытать. Между браслетами в наручниках был всего один навесик — даже руки не повернуть. Меня посадили на скамейку, и началось: "Кому ты сообщал о передвижении техники? Как часто? С кем встречался, кто тебе носил информацию?.."
Сначала били по коленям пластиковой дубинкой. Это очень больно! Дальше — больше… Битой по почкам, по печени, затем боксёрские удары по затылку (я думал, что полопаются шейные позвонки), потом в ход пошёл электрошокер. Но всего этого им показалось мало. Меня уложили на пол. При этом наручники под тяжестью веса затянулись ещё сильнее. Я пытался как-то вывернуть руки, чтобы было не так больно и браслеты не так впивались в тело. Кстати, следы на запястье остались до сих пор. Так вот, уложили на пол и начали топить. Пытка, как в Гуантанамо. На лицо кладут тряпку и медленно льют воду. И ты начинаешь задыхаться.
Сколько это длилось — не знаю. Утопление дополнили ещё битой, стали бить по голеням, били очень сильно. От кислородного голодания я начал терять сознание, началась предсмертная агония. Всё тело с такой силой стало выкручивать и бить в конвульсиях, что я скинул с лавок двух парней, которые помогали держать меня. Издевательства прекратились. Меня, мокрого до нитки, подняли и потащили в камеру, роль которой выполнял бывший архив. А пыточная, к слову, находилась в тире.
В камере сидели двое уголовников. Люди, немало повидавшие на своём веку, были в ужасе от моего внешнего вида. Весь избитый, с сине-багровым лицом, сидеть на лавке не мог. У меня начались галлюцинации, я начал бредить, потом задыхаться, кто-то из них дал мне валидол, но мне лучше не становилось. Мужики кинулись стучать в дверь. Пришли два охранника в масках и с порога начали орать: "Хватит притворяться, тварь! В глаза смотри!" Хоть я и плохо осознавал происходящее, но выражение звериной злобы во взгляде одного из них запомнил на всю жизнь. Не думаю, что даже волк смотрит с такой ненавистью на своего врага.
Конечно, никакого врача вызывать мне они не стали. Держась за стены, я прошёл в санузел, намочил голову холодной водой, стало легче. Но вот пить совершенно не хотелось. Более того, при одной мысли о воде становилось дурно. Мной владело одно желание — как можно скорее забыть всё произошедшее, не вспоминать. Было чувство, что если начнёшь вспоминать весь этот ужас, он может повториться.
…Посреди камеры на полу была большая лужа засохшей крови. Вдоль двух стен находились стеллажи, у третьей — большой топчан, на котором по очереди спали. Остальные — на стеллажах. В туалет не всегда выпускали, для этих целей использовали пластиковые бутылки, которые, по крайней мере при мне, не выносили. Нас не кормили. Если кто-то что-то привезёт с собой из СИЗО, вот это и ели. Иногда надзиратели приносили какие-то пирожки или хлеб, но было не до еды.
В конце второго дня пребывания меня вызвали к следователю. На входе в его кабинет (меня вели с пакетом на голове) мне вручили какой-то рюкзачок с чем-то увесистым. Подумалось, ну вот, сейчас окажется, что там какие-нибудь гранаты или ещё что-то в этом роде. И будут это мне приписывать. Следователь записал мои показания, при понятых достал из рюкзака мои ноутбуки, два телефона, которые забрали у меня при похищении. Там ещё была маленькая книжечка — синодик, куда я записывал много лет имена людей для поминовения о здравии и упокоении. Так они при задержании решили, что это блокнот с шифровками. Сказали, что необходимо проводить экспертизу.
Один из понятых, украиновед, обращался к следователю "коллега", с ним был молодой парень — татарин, судя по всему, из крымских. Понятно, что тоже секретные сотрудники. И когда из рюкзака достали молитвослов, в нём оказалась георгиевская ленточка. Так этого "коллегу" аж передёрнуло при виде неё.
Из меня пытались вытянуть имена тех, с кем я общаюсь, спрашивали, кто из знакомых, соседей поддерживает сепаратистские настроения. Отвечал, что я один такой.
Поначалу я думал, что СБУ — это серьёзная организация. На деле же оказалось, что совершенно нет. Они выбивали из меня пароли от моих аккаунтов в социальных сетях. Не было специалистов, способных взломать? Смешно, ей-богу.
…Меня допрашивали ещё два дня. Правда, больше не топили, применяли только дубинку и электрошокер. Зато, что называется, "от души". Последний сеанс "электрофореза" длился секунд 30 или больше, пока аппарат не разрядился. Ожоги только спустя четыре месяца зажили.
Всего в этом аду я пробыл три дня и три ночи. Хотя там теряешь представление о времени суток. Под потолком светит одна тусклая лампочка. И то, что наступил день, понимали по тому, что привозили новеньких. А когда увозили кого-то, значит, уже вечер. В камере постоянно было накурено, от этого трудно было дышать, привозили и ополченцев, и гражданских. Помню пожилого мужчину из Широкино. Его взяли только потому, что заподозрили в связях с ополчением. И что бросалось в глаза, ополченцы — полная противоположность "украм". Находятся в подвале, из которого могут вывезти на расстрел, а продолжают спокойно общаться, даже шутят, мирно беседуют. Другое дело — "укры": раздражённые, обозлённые. Даже в подвале СБУ и в коридорах можно было часто видеть одетых во всю амуницию в разгрузках, в брониках, с гранатами, с автоматами. Так сильно они боятся даже безоружных "сепаратистов".
Через три дня меня перевезли в ИВС, а спустя неделю — в СИЗО посёлка Каменска под Мариуполем. В камере вместе со мной находились не только уголовные, но и последний мэр Мариуполя — Александр Григорьевич Фоменко. До войны — коммунальщик, отличный хозяйственник, которого избрали на должность народного мэра. Но он на этой должности ничего вообще не успел сделать. Он, кстати, до сих пор так и сидит с уголовными, ему ничего не предъявляют. "Сепаратист" — и всё. К сожалению, освобождать его никто не торопится, несмотря на то, что он, по сути, ничем "новой власти" не насолил.
31 марта на суде мне изменили меру пресечения и этапировали в Харьков. Там я пробыл неделю. В камере нас было 16 человек, а вообще в этой тюрьме в Харьковском СБУ на тот момент было 62 человека. В нашей камере — двое раненых. У обоих были осколочные ранения и перебиты тазобедренные кости — подорвались на растяжке. При задержании им выкручивали раненые ноги. Правда, потом отправили в больницу, где одному поставили спицы, другому — лангету. А вот осколки им удалять не стали. Вы, говорят, "сепары", вас лечить вообще не надо, радуйтесь, что живы остались.
В эту больницу проведывать своих раненых приезжал Валентин Наливайченко. Зашёл и к этим ребятам. Когда ему рассказали их историю, как они ползли по полю раненые, с перебитыми ногами, он сказал: "Ребята, вы настоящие мужики, настоящие солдаты! За то, за что сражаетесь, сражайтесь до конца! Мне бы таких, как вы, солдат! А мне не с кем воевать!" Согласитесь, услышать из уст врага такие слова — это больше чем признание! Я знаю, что буквально недавно этих ребят обменяли, и они уже на свободе. Сильно истощены, ослаблены.
В харьковской тюрьме были такой коридорный охранник Дима и его напарник Саша. Это — нелюди. По выходным к нам в камеру кто-нибудь из них заходил пьяным и начинал издеваться над нами: "Встать, сепары, твари!" Мог с гадкой улыбочкой спросить своего напарника, стоящего за спиной с автоматом: "Ну, что, при попытке к бегству?" Или взять телефон и начать набирать какой-то номер, говоря, "может, лучше на органы вас отправить?!".
Обыкновенный садист, которому просто нравилось издеваться над безоружными людьми. А недавно я узнал, что Саша бил паренька со спицами в ноге по этим самым спицам, из-за чего у того неправильно срослась кость. Бил и по голове пластиковой дубинкой. Просто так, потому что выпил водки. Суббота, выходной, хочется адреналина, хочется себя "на войне" почувствовать. Вот он напивался, заходил в камеру к ополченцам и издевался над пленными и безоружными людьми, то морально, то физически. Видимо при этом чувствовал себя даже "героем". Когда избивал этого паренька со спицами в ноге (а за ним, нужно сказать, требовался особый уход, ему три раза в день нужно было делать дезинфекцию ран вокруг спиц), то остальные сокамерники просто рыдали от беспомощности и беспредела, творившегося на их глазах. Когда пьяный надзиратель приходил издеваться и истязать ребят, второй надзиратель сидел в конце коридора с пулемётом, готовый стрелять, если кто-то попытается выйти из камеры.
Достать в тюрьме перевязочные материалы было проблемой. Если тебе плохо, никакой врач не придёт. Просто коридорный положит какую-то таблетку в "кормушку" — вот и всё лечение. А что это за таблетка — аспирин или отрава какая, кто его знает. Наше здоровье никого не волновало. Нас предупредили сразу: "Вы здесь есть, но вас здесь нет. Вы ни в каких списках не значитесь". А совсем рядом кипит мирная жизнь харьковчан, которые и не подозревают, что творится в паре десятков метров от оживлённых улиц города.
У ополченцев в МГБ (это аналог украинского СБУ) совершенно другое отношение к пленным. Охранники стучатся, прежде чем войти в камеру. Еду приносят со своей столовой. Нас же в тюрьме кормили не пойми чем. Собак, наверное, кормят лучше.
В харьковской тюрьме я узнал цену кусочку хлеба, узнал, что такое делиться им с ближними. На неделю на шестнадцать человек нам выдавали чашку сахара. И ты думаешь, то ли его чуть-чуть положить в чай (хотя чаем назвать ту коричневую жидкость, что нам давали, можно с трудом), то ли посыпать им хлебушек и получится деликатес, почти торт, то ли отдать раненым. В итоге отдавали раненым… Несмотря на все ужасы, что нас окружали, мы не зачерствели душой. И братство, которое там родилось, мы пронесём через всю жизнь.
Тюрьма научила меня не доверять людям и интуитивно определять своего — того, с кем можно откровенно поговорить, кому можно открыть душу. У меня с собой был молитвослов, и я ввёл правило читать молитвы утренние и вечерние, а днём акафист святителю Николаю. Ребята все охотно становились на молитву.
Когда меня выпускали, ребята просили передать на волю, что в тюрьмах Харькова многие из наших уже смотрят на верёвку. Большинству ополченцев заменили статьи на уголовные. Они сидят в камерах с уголовниками и бандеровцами. Можете представить, что там происходит. Психологически это очень страшно.
7 апреля меня вызвали с вещами на выход. Предстоял обмен. Повезли сначала в Изюм, затем в Краматорск, к добровольцам-бандеровцам. Командир приказал приготовить мне кровать и ушёл. А бойцы подумали, что меня привезли на допрос, и начали угрожать, что сейчас со мной поговорят по-другому и другие люди.
Наутро выехали на обмен. На глаза мне надвинули шапку, посадили в машину, и мы выдвинулись. Приехали в местечко Майорск возле Горловки, остановились на дороге, несколько часов просидели в машине. По звукам я понял, что впереди и сзади поставили танки или БМП. Потом меня вывели из машины, пересадили в уазик, и мы приехали в Майорск. Остановились на асфальтированной площадке у какого-то склада или магазина, и тут начинается бой. А мой сопровождающий в это время звонит по телефону нашим, выясняя место передачи. Оказалось, что ещё не всё согласовано. Минут сорок уходит на переговоры и согласования, всё это время рядом идёт бой.
И вот, наконец, мы снова едем. Конечная цель — майорский авторынок. Останавливаемся, меня выводят, хлопают по спине: "Бувай!" И тут же с двух сторон подхватывают под руки. Наши! "Ребята, — говорю, — а можно шапку поднять?" Разрешают. Я стаскиваю её с головы и вижу… легковая машина, а на номерах — российский триколор и надпись "Комендатура ДНР".
Всё, я — дома…
Материал подготовила Юлия АНДРЕЕВА
На фото: Лето 2014 года. ВСУ обстреливают фосфорными боеприпасами населённый пункт под Мариуполем.
