Советский проект до сих пор является для нас во многом терра инкогнита, территорией со множеством белых пятен. Одним из таких плохо изученных сюжетов, оказавших тем не менее колоссальное влияние на формирование советского проекта, является история советского космизма. Недостаток места не позволяет нам говорить об этом феномене сколько‑нибудь широко. Сосредоточимся лишь на двух, но, на наш взгляд, важнейших именах, которые дают достаточно целое представление об идеях советского космизма и их всё ещё живом и нерастраченном потенциале: это Александр Богданов и его фанатичный последователь Анатолий Луначарский.
Идея «государства-университета» Богданова
В 1905–1910 годах А. Богданов был вторым человеком в партии большевиков, серьёзным соперником Ленина и претендентом на место лидера. Изгнанный в 1910 году из партии Лениным, испугавшимся его авторитета, Богданов не оставил своих теоретических и практических разработок (в частности, он стоял у истоков Пролеткульта).
Взгляды на социализм Ленина и Богданова резко разнились. Для Ленина революция была альфой и омегой всего, «мерой всех вещей» революционной этики (этично всё, что содействует делу революции, и наоборот). Богданов же смотрел на вещи совершенно иначе, исповедуя приоритет культуры и эволюции перед революцией.
Социализм по Богданову — это, прежде всего, этическая, гармоническая, культурная категория. Человек должен этически и культурно созреть для социализма путём саморазвития и обучения в школе-коллективе. Пролетарий не сможет преобразовать мир, если прежде не будет образован сам.
При этом человек для Богданова — не просто абстрактная социальная единица (масса, класс), но органичное природное духовное существо. А коллектив — не просто рабочая армия для свержения буржуазии (как это выходило у Маркса), но органическое природное единство — утысячерённый человек, с утысячерённым сознанием и волей, иначе говоря — коллективный сверхчеловек. По представлениям Богданова, человечество будущего и должно было стать таким сверхчеловеческим коллективом (суммой единонаправленных воль), обладающим такой мощью, что ему будет под силу победить законы Вселенной и шагнуть «из царства необходимости в царство свободы».
Богданов считал, что добиться цели преображения человечества можно только на путях организации и культуры (скорее эволюции, нежели революции). Всё социалистическое общество, по его мнению, должно было обратиться в школу, институт, университет постижения мировой культуры и науки, воспитания всечеловека-коллективиста.
Эта мысль и питала его проект «пролетарского университета». Пролетарский университет (ПУ) — это, по сути, проект построения колоссальной пирамиды всеобщего образования. Богданов рисует широчайшую разветвлённую систему обучающих ячеек разного уровня, покрывающих и организующих в единую сеть весь городской пролетариат, всё «новое общество».
ПУ имеет пирамидальную трёхуровневую структуру — от низшего, начального уровня (через который в идеале должен проходить весь пролетариат, в особенности же пролетарская молодёжь) до высшего, на котором наиболее развитая рабочая элита, усвоив универсальное знание всего человечества (причём упор делался именно на универсализм и единство знания), могла приступить к непосредственному социальному и научному творчеству по всем возможным направлениям человеческого знания.
Система обучения задумывалась трёхступенчатой: начальный, основной и специализированный курсы. Начальный курс предполагалось сделать подготовительным. Это было введение в идею ПУ. Здесь пролетарий должен был усвоить сам метод овладения наукой, метод пользования теоретическим и практическим инструментарием, научиться думать, усваивать знания, пользоваться литературой, излагать мысли, научиться логике спора, ведения собрания.
Обучение должно быть не детальным и не поверхностным, но — «научно-организационным», подчёркивал Богданов. То есть преподаваться должно только самое важное и в общей связи со всем целым. Непосредственной же задачей обучения должна стать не полнота знания, но глубина понимания (то есть всё та же задача воспитания интегрального человека).
Третий этап обучения предполагалось сделать специализированным, что как будто расходилось с основной установкой Богданова на универсализм. Но, как замечает сам учёный, для образованного социалиста, прошедшего основной курс, специализация уже не опасна. Да и специализация эта совершенно иная, чем в старых университетах: не отвлечённая сухая наука, но взятая «на основе строения общественного процесса в его целом».
Философия эмпириомонизма Богданова — это, в сущности, традиционное русское всеединство, которое, впрочем, у Богданова отличают динамизм и бескомпромиссная устремлённость к сверхчеловеческому идеалу. Социалистическое общество Богданова движет вверх, по ступеням всё большей организации своеобразная «диалектика». «В процессе сотрудничества целое всегда больше суммы своих частей, — говорит Богданов. — Из совместной работы рождается новая коллективная сила». В этом — «целое всегда больше суммы своих частей» — и была суть его системы, устремлявшей «новое человечество» ко всё новым и новым высотам.
Последнее сильно отличалось от выводов марксистской «диалектики», которая просто отбрасывала отжившие политические формации и культуры. Богданов же в этом случае шёл не от Маркса, а от учения монизма (от др.‑греч. μόνος — «один, единственный»), утверждающего единую основу мироздания, также беря на вооружение некоторые идеи позитивистов того времени (Авенариус, Мах), считавших, что мир организовался из первоэлементов, одни из которых развивались по физическому, а другие — по психическому модусам.
Из этого «идеализма» и росла своеобразная мистика Богданова. Мир и система, из неё вытекавшие, мало походили на сокрушительное колесо марксистской диалектики, уничтожающей на своём пути все отжившие формы. В мире Богданова отжившие формы не столько отбрасывались, сколько обретали новые, более высокие ступени организации. Колесо революции сменяла растущая вертикально вверх пирамида эволюции и организации.
Богданов смело запускал руки в машину марксизма, демонтируя старый мотор марксовой «диалектики» и ставя на его место новый мощный реактор, в котором физическое и психическое, материя и дух, вещь и мысль сплавлялись в едином и высшем синтезе (целое всегда больше составляющих его частей). И мир действительно преображался в этом обновлённом марксизме. Сам физический космос представал результатом социально организованного психического опыта. Этот постоянно накопляемый и организующийся опыт человечества становился движущей силой прогресса и через преодоление раздробленности общества на классы и классовый антагонизм вёл к последнему решительному синтезу коммунизма, торжеству истинного монистического (то есть всеединого) мировоззрения. Таким был социализм как организация Богданова.
Самым важным в системе Богданова было воспитание нового универсального человека, в сознательном и физическом модусах которого должны были окончательно стереться границы между физическим, умственным и творческим трудом. (Творчество Богданов называет «высшим и наиболее сложным видом труда».) Идеалом Богданова были такие его ученики, как Фёдор Калинин, который работал подмастерьем столяра, был рабочим текстильной фабрики, строителем самолётов, мелким партийным функционером, чиновником по культуре и плюс к тому писателем и публицистом.
На творческом потенциале таких людей и должен был созидаться, согласно Богданову, его сверхколлектив, новое социалистическое человечество, пирамида всеобщей организации. Так человечество, которому задан импульс развития, самоорганизуется на всё более и более высоком уровне, который задаёт ему его авангард. Этот руководящий авангард человечества Богданов называет «группой вождей».
«Группа вождей» — это элита нового мира, те наиболее передовые пассионарии, которые силой собственного подвига и примера вырывают человечество из настоящего «устойчивого состояния», чтобы двинуть его к новому уровню организации. Когда же этот новый уровень оказывается достигнут, выше уровнем является новая группа вождей — так и движется социалистическое человечество к своей высшей цели, где, обретя полноту гениальности и единства воль, оно обретёт возможность совершить последний великий шаг.
В статье «Законы новой совести» Богданов указывает на некую далёкую точку, в которой человечество постигнет все тайны «жизненной организации», где «разорвутся» все границы между живым и неживым и где «ничто в природе уже не будет чуждым человечеству», а «нити коллективной воли и мысли свяжут воедино весь мир». Эти «нити коллективной воли», сложившись в единый пучок энергии, способны будут в конце концов преодолеть и законы природы, гравитации и прочее и, возможно, даровать человечеству бессмертие. Так мыслилась Богданову пирамида социалистической организации, важнейшим, центральным элементом которой являлся его пролетарский университет.
Предполагалось, что третьим курсом учебная часть ПУ должна была себя исчерпать, и тот, кто хотел идти дальше, должен был вступать в область научно-академической работы. Всю обучающую систему Богданова венчала организованная в Москве Социалистическая академия — школа профессуры пролетарского университета. Помимо фундаментальной научной деятельности перед Социалистической академией ставилась важнейшая задача — выработка планов программ низших курсов для ПУ.
Задача Богданова, таким образом, была ясна: всё государство должно со временем обратиться в один огромный университет всеобщего образования. Ячейки ПУ должны были открыться в каждом городе, каждом районе большого мегаполиса. Через университет (с его многочисленными филиалами) должны были пройти все молодые пассионарные представители пролетариата. Сам ПУ должен был стать инструментом воспитания научной, политической, культурной и управленческой элиты общества.
Основу же будущего ПУ составляли знаменитые пролеткульты. Первой задачей пролеткультов должно было стать создание той творческой атмосферы преобразований, которая пропитала бы собой всё общество. А уже на следующем этапе молодёжь пролеткультов с уже прорезавшимися к творчеству крыльями, вдохновлённая открывшимися перспективами и открывшаяся навстречу новому миру, должна была заполнить классы ПУ.
Структуры ПУ уже начали создаваться. Была создана Пролетарская академия в Москве. Но в 1921 году, когда пролеткульты уже готовились выйти на международный уровень в системе Коминтерна, Ленин вновь почувствовал опасность для своей власти — последовало известное письмо ЦК РКП «О пролеткультах» в «Правде» (1 декабря 1920), и весь грандиозный проект был свёрнут.
«Последняя религия» Луначарского
Всю жизнь Луначарский находился под большим влиянием Богданова.
Однако у него были и собственные, крайне своеобразные идеи, не поняв которые, нам никогда не понять и сингулярности советского мифа. Прежде всего, это, конечно, утопия богостроительства.
Как известно, на кризис революционного движения 1906–1908 гг. часть русской интеллигенции ответила знаменитым сборником "Вехи" (1909), отходом от марксизма и богоискательством. Луначарский пошёл другим путём. Споря с богоискателями и, в частности, со своим старым гимназическим приятелем Н. Бердяевым, Луначарский говорил: Бога не надо искать, поскольку никаких богов нет. Бога нужно построить. Это и есть настоящая и будущая задача человечества. А научный социализм — есть «пятая и последняя великая религия на земле». Свои идеи Луначарский изложил в вышедших в 1905 и 1911 годах двух томах книги "Религия и социализм".
Маркс был великим пророком, говорил Луначарский, но он сказал только первые слова нового откровения, сосредоточившись на экономике, поскольку таково было требование момента. Но мир — это бесконечное развитие, и теперь его ученикам предстоит шаг за шагом объять и «воцерковить» в социализм всю целокупность человеческого бытия: этику, эстетику, науку, культуру, искусство, образование и т.д.
Поскольку в основе мира лежат простые нейтральные элементы, бесконечно развивающиеся в физическом и психическом планах, то и наше знание о мире всегда относительно. Последующая эпоха непременно его разрушит и заменит другим, продолжал Луначарский, значит, и социалистический идеал не может быть предметом знания, но лишь моментом веры, мечты и надежды. И сам социализм возможен лишь как «новая религия». «В надежде на победу, в стремлении, напряжении сил — новая религия. Мы вместе с апостолом Павлом можем сказать: «Мы спасены в надежде»».
Как видим, опираясь на философию Богданова (то есть того же Авенариуса и Маха), из чистой науки и философских спекуляций Луначарский творил настоящую религиозную поэзию.
Если философия Богданова (который, кстати, будучи учёным, а не поэтом, богостроительства не принял) снимала грани между психическим и физическим, телесным и душевным, то богостроительство снимало последнюю грань отчуждения — между реальностью и мечтой. Все бытие — природа и человек, одушевлённое и неодушевленное, прошлое и будущее — обращалось у Луначарского в одну великую Симфонию Бытия. Социализм — это «свет светов, пламенное средоточение человеческих упований, величайшая поэзия, величайший энтузиазм, величайшая религия». Религия, бог которой — само социалистическое человечество, власть Разума, коллективной воли. До сего дня человечество было отчуждено и разобщено, поклоняясь чуждым богам. Но с победой социализма, оставляя позади индивидуализм капиталистов и безличность рабов, оставив всякое отчуждение и ограниченность, человечество устремится к своему триумфу в природе, к царству свободы. К идеальному обществу, где воцарятся всезнание, всеблаженство, всемогущество и всеобъемлющая вечная жизнь.
Ведь богостроительство, в сущности, и есть строительство «любовного сожительства людей на земле», где человек человеку — бог, где вместо прежнего Бога поклоняются великим ценностям-святыням — «великой надежде, великой мечте, великой цели». Так, ведомое пролетариатом-богоносцем, восходя от силы в силу, преодолевая шаг за шагом все свои разделения, человечество, в конце концов, сольётся с целой Вселенной в единстве «вседуши» (всеединстве природы и духа). Само человечество станет бессмертным Богом — так говорил Луначарский. В этой грандиозной «религиозной поэзии» мы увидим немало общего с государством-церковью Достоевского, «богочеловечеством» Вл. Соловьёва, утопией Николая Фёдорова, с одной стороны, и сверхчеловеком Ницше (которого Луначарский весьма высоко ценил) — с другой.
Но у богостроительства было, конечно, своё своеобразие, своё «лица необщее выраженье», своя «высокая тоска», которая нашла отклик в сердцах русских марксистов. Своей «религией социализма» Луначарский успел заразить Горького, Базарова и многих других. В том же 1908‑м Горький посвятил богостроительству свою "Исповедь", которая завершалась настоящим мистическим откровением, подобным видениям Апокалипсиса.
Певец-богостроитель сидит, созерцая, у ночного озера, «неразрывно связанный душою с народом, владыкой и чудотворцем земли», как вдруг в нём начинает расти и «гореть единым огнём» чувство мистического единства с миром. И вот уже он обнимает всю землю любовью и видит весь мир «подобным огненному потоку живых сил, бурно текущих к слиянию во единую силу»… Наступает утро, и певцу-богостроителю являются солнце «с другим лицом» и земля, преображённая этим новым солнцем. Причём земля является сперва «в цветном и пышном уборе осени», затем «в пространстве между звёзд» с величавыми очами-океанами и, наконец, в виде полной чаши «ярко-красной, неустанно кипящей, живой крови человеческой». Наконец, является и сам владыка земли — «всесильный, бессмертный народ». И певец-богостроитель начинает свою молитву этому божественному всенароду: «Ты еси мой бог и творец всех богов, соткавший их из красот духа своего в труде и мятеже исканий твоих! Да не будут миру бози инии разве тебе, ибо ты един бог, творяй чудеса! Тако верую и исповедую! И — по сем возвращаюсь туда, где люди освобождают души ближних своих из плена тьмы и суеверий, собирают народ воедино, освещают пред ним тайное лицо его, помогают ему осознать силу воли своей, указывают людям единый и верный путь ко всеобщему слиянию ради великого дела — всемирного богостроительства ради!» ("Исповедь").
Интересно, что этому эсхатологическому видению «новой земли и нового неба» можно найти аналоги в древней русской книжности. Оно напоминает заключительные аккорды "Слова о небесных силах" Авраамия Смоленского, русского книжника XII в. Автор этого древнего гностического текста, как и новейший богостроитель, захвачен видением преображённой земли. Их обоих переполняет чисто русская жажда «искупления матери-земли». И оба они преисполнены чисто русским же восхищением и ликованием перед красотой её нового лика. Замечательна эта преемственность, показывающая, насколько едина, в сущности, эта мечта, влекущая столь разных русских людей на протяжении веков.
Но понятно, что у реального Ленина эти «заигрывания с религией» вызвали вполне ожидаемый приступ ярости. Школа на Капри, созданная богостроителями, была закрыта. Базаров и другие соблазнённые Луначарским сектанты вылетели из партии. Сам Луначарский и Горький также надолго оказались на далёких внешних орбитах. Лишь перед Октябрьским переворотом 1917‑го, присягнув на верность вождю, Луначарский вернулся в партию и после победы большевиков занял должность народного комиссара просвещения.
Именно здесь, в области нарождающейся советской культуры, нашли воплощение мечты Луначарского. Уже в 1918‑м (то есть в самый разгар веры в мировую революцию, в которой должна сгореть вся предшествующая новым мессиям цивилизация) Луначарский предпринимает выпуск собраний сочинений русских классиков: Кольцова, Крылова, Жуковского, Чехова, Салтыкова-Щедрина, Чернышевского, Успенского, Ключевского, Л. Толстого, Гончарова, Гоголя, Достоевского, Некрасова и т.д. общим тиражом около шести миллионов книг. Будучи большим почитателем Толстого и Пушкина, Луначарский проводит планомерную, шаг за шагом подготовку их «прославления»: проведение конференций и учреждение праздничных дат, десятки важных статей и т.д.
Другое важнейшее направление его деятельности — разработка концепции советского образования. Благодаря Луначарскому многие традиции старого российского образования были сохранены. Идеи тотально политизировать школьную программу не без его помощи провалились, и преподавание в 20‑е гг. продолжалось в основном по старым «игнатьевским» программам.
Но до конца жизни Луначарский не оставлял и своих богостроительских утопий. В 1924 г., сразу после смерти Ленина, он попытался некоторые из своих идей оправдать в официальной советской системе, переиздав тщательно переработанные главы "Религии и социализма" в книге "От Спинозы до Маркса". Но снова потерпел неудачу.
В 1931 г., за два года до смерти, ему пришлось даже написать покаянное письмо, в котором, каясь перед партией во всех своих прошлых заблуждениях, он объяснял их желанием преподать марксизм неграмотным крестьянам (то есть сводил богостроительство к чистой педагогике). Но дело, конечно, было в другом. Марксизм как теория, претендующая на чистую научность, пренебрегал этикой и эстетикой — вещами, слишком важными для русского человека. Русское сердце живёт и вдохновляется всеединством, верой в преображение мира. Горький со своим иступлённым восхищением перед преображённой матерью-землей и её «пролетариатом-богоносцем» касался глубочайших струн русской души, которые навсегда останутся закрытыми перед мёртвой теорией Маркса. Это ясно видел Луначарский. Он верил в свою звезду, своего коллективного бога-сверхчеловека, подобного «мосту, ведущему в эдем будущего». Это была песнь его души, и, разумеется, он не мог от нее отказаться.
Как вернуться в страну гениев?
Итак, что же удалось совершить Богданову и Луначарскому на их нелёгком и неоднозначном поприще? Прежде всего, им удалось, отвергнув марксистские догмы, утвердить советский проект на камне культуры. Ортодоксальный марксизм пренебрегает культурой, назначая ей роль надстройки над экономическим базисом. Но всякая власть стоит на фундаменте культурного мифа. Это прекрасно понимали Богданов и Луначарский. И именно их усилиями камень культуры, отвергнутый марксизмом, оказался положен во главу угла советского бытия.
Стремясь утвердить в центре советского бытия идею культуры, Богданов и Луначарский занимались, в сущности, разработкой национальной идеи. Конечно, сами они вряд ли согласились бы с таким утверждением. Их пленял идеал «всединства». Они грезили теми вершинами, на которых всякое национальное лицо растворяется во свете преображения, свете всечеловечности. Это так. Но что бы ни утверждал марксизм, всякая культура растёт из национальных корней. И даже преображённая светом всечеловечности на своих гениальных вершинах, она не теряет «лица необщего выраженья» народа, который её создал. Лучший пример тому — тот же Пушкин. Именно прославление Пушкина в лике «социалистических святых», подготовленное Луначарским и осуществлённое Сталиным в 1937‑м, можно назвать важнейшим деянием нашего богостроителя.
Другое важнейшее деяние советских космистов — создание идеала «нового коммунистического человека» (воспитание которого советское общество объявило своей важнейшей целью). Идеал «нового человека» был описан Луначарским в рамках созданной им методологии советского образования. Кто такой этот новый человек? Это, прежде всего, человек, преодолевший классовое расслоение и отчуждение. Это, далее, «самый человечный человек» (поскольку в социализме просвещение впервые становится не классовым, а человеческим). Это, наконец, человек цельный и всеобъемлющий (преодолевший всякую специализацию), всесторонне развитый и обретший себя в единстве общности (космоса). Именно такому новому человеку будет дано шагнуть из «царства необходимости» в «царство свободы».
Что же касается «царства свободы», то оно понималось Луначарским в духе всё того же богостроительства (тщательно, разумеется, замаскированного). В "Воспитании нового человека" Луначарский писал, что царство свободы есть некое коллективное единство, синергия человеческих воль, в которой разные воли способны действовать как один «согласованный пучок энергий». Такому единству, такому сверхмощному пучку энергий, возможно, уже «ничто не в состоянии будет противостоять, даже стихийные законы природы».
Да, перед нами всё тот же пафос коллективного сверхчеловека, человечества-бога, обращающего всю Вселенную в свою «церковь» и устремлённого к звезде бесконечного познания. Таким и сформировался, в конце концов, культурный миф СССР. Таким я, во всяком случае, запомнил его на границе 70–80‑х: «Кодекс строителя коммунизма», монумент «Покорителям космоса», утопическая научная фантастика (прежде всего, конечно, Ефремов) и другие подобные этим символы эпохи, лучшие её памятники.
Каждый человек в коммунистическом будущем должен стать гением, подобным Пушкину и «самому человечному человеку» Ленину, — вот, говоря совсем кратко, квинтэссенция советского мифа. (Понятно при этом, что Ленин здесь — персонаж совершенно мифологический, в то время как Пушкин — более-менее реальный и даже пророческий, «русский человек в развитии, каким он, возможно, явится через 200 лет», по слову Гоголя.) И когда популярный певец в момент крушения советского мира мечтал вернуться «в страну не дураков, а гениев», это звучало высокой тоской по гибнущему мифу, тоской, на которую откликалась вся страна как один человек. И когда сейчас вышедшие из советской действительности поколения испытывают ностальгию по тому времени, это, конечно, ностальгия не по пустым прилавкам, серым фасадам, унифицированному быту. Это ностальгия по мечте об этической максиме, о грядущей эре вселенской любви, ностальгия по тому духу общности и единства, по той лучезарной звезде идеала, свет которой был разлит в этом мире, озаряя его унылые будни вопреки всякой очевидности.
Русская мечта как творческий синтез традиции и модерна
За недостатком места мы не можем рассмотреть в подробности другие интереснейшие разработки русского космизма (например, у А. Платонова и других писателей Пролеткульта). У нас также нет возможности показать историю идей, которыми вдохновлялись советские космисты: от "Государства" Платона, «византийского социализма», быта древних монастырей и т.д. Мы лишь подчеркнём принципиальную возможность сформировать работающую политическую теорию Русской мечты на основе высокого синтеза традиции и современности.
Как говорил в своё время А. Богданов, критикуя ленинскую установку на революцию любой ценой: «Чтобы изменить мир, пролетариат должен сперва измениться сам». Задача, которая стоит перед нами, столь же всеобъемлюща. Только, в отличие от пролетарских революционеров, мы желаем не бросить мир в новую бездну перманентной революции, но, наоборот, — вернуть его на фундаментальные основания. Задача творческого синтеза, таким образом, прежде всего, есть задача возвращения сознания. Разумеется, такая задача требует подхода не только органичного и целостного, но и критичного.
Идея платоновского государства, идея византийской симфонии, идея империи Данте с её высоким союзом государства, церкви и культуры, пушкинская идея союза монархии, сословного общества и свободы, мысли Достоевского и Леонтьева о монархической и церковной природе русского социализма, мысли Шарапова и Солоневича о социализме как органичном союзе самодержавия и самоуправления общин, наконец, идея государства-университета Богданова — всё это должно быть тщательно рассмотрено, очищено от исторической эмпирики, творчески переработано, прежде чем стать основой новой политической теории и нового общества.
Понятно, например, что по‑настоящему новым человеком может быть не коммунистический коллективист, а лишь традиционный христианский всеобъемлющий человек-личность. Это важнейший момент. Подробнее остановимся на ошибках Богданова как наиболее характерных для просвещенческого сознания.
В утопии Богданова мы имеем дело с атеистической теологией сверхчеловека, притом сверхчеловека коллективного. Неслучайно эпиграфом к своей работе "Собирание человека" (1904) Богданов берёт слова Ницше: человек — это мост к сверхчеловеку. В антропологии Богданова человек есть часть, человечество — целое, превосходящее сумму составляющих его частей. Здесь рождается его надежда на то, что, собрав воедино и устремив к высшему идеалу всю свою волю, человечество способно аккумулировать энергию невероятной мощи и, возможно, обрести бессмертие.
Подобная атеистическая теология и сверхчеловеческая коллективистская антропология стали, можно сказать, онтологическим небом советского проекта (в котором, как видим, больше было от Гегеля, чем от Маркса: сверхчеловеческий коллектив Богданова — это, в сущности, гегелевский мировой дух, чья божественная функция подменена сверхчеловеческой). Но, поскольку в ошибках Богданова содержится и немалый урок для нас, взглянём на развитие его мысли внимательнее. Перечисляя в работе «Собирание человека» известные ему определения человека, Богданов среди прочих останавливается на религиозном. В религии, говорит Богданов, человек всегда равен человеку: «Тварь да не прейдёт положенный ей рубеж». Это убеждение в тщетности религиозного подхода заставляет его обратиться к теологии Ницше.
Разумеется, Богданов ошибается. В христианской антропологии человек вовсе не равен самому себе. Напротив, согласно святоотеческой антропологии человек, личность есть целое, способное вмещать весь космос и даже в каком‑то смысле Бога.
Но ошибка Богданова, увы, слишком понятна. В описываемые времена реальная церковь давно утратила то высокое понимание человека, которое было характерно для великих Каппадокийцев, Максима Исповедника и других великих богословов Востока, заняв чисто охранительную позицию: «Тварь да не прейдёт положенный ей рубеж». Одним словом, реальное церковное сознание того времени не оставило, можно сказать, Богданову и многим другим русским идеалистам иного выхода, как обратиться за ответами на важнейшие вопросы к Ницше и Марксу.
В то же время и сегодня многие идеи Богданова имеют огромный потенциал. Богданов, например, отстаивает независимость культуры и экономики от государства (пролеткульты действительно сохраняли свою независимость вплоть до известных ленинских декретов). Идея известной самостоятельности сословий должна быть близка и будущему обществу Русской мечты. Особенно это касается таких важных и самодостаточных систем, как культура и церковь. Церковь, как прежде всего богочеловеческий организм, больше и шире государства. Лучшую модель отношений церкви и государства задаёт, на наш взгляд, «теория симфонии», в которой государство и церковь предстают как два независимых центра, действующих под знаком высшего единства. То же необходимо сказать и относительно культуры, которая давно обратилась в отдельный общественный феномен со своим не менее основательным, нежели у государства и церкви, фундаментом. Нам представляется, что в системе будущего общества государство, церковь и культура должны не только обладать известной независимостью, но и быть формально равными. Нам также представляется, что между государством, церковью и культурой должно всегда существовать некое пространство свободы. А объединять их духовно должно обращение к личности, понятой в христианском контексте: то есть личности, живущей любовью, где общее и личное находятся в динамическом равновесии.
Именно глубокое православное богословское понимание личности не как части, а как целого (которое вмещает в себя все частности, весь мир), должно стать основой общества Русской мечты. Наше будущее общество, основанное на этом всеобъемлющем понимании личности, отвергает тоталитаризм всякого образца, будь то либеральный, марксистский или фашистский. Оно находит свой идеал в богочеловеческом единстве и предлагает путь не фанатичного рывка (социализм) и не разложения и атомизации (либерализм), но спокойного, созерцательного восхождения к звезде идеала, подобно тому, как Данте поднимался по небесным сферам, глядя в глаза Беатриче…
Публикация: "Изборский клуб" № 1–2 (87–88)
