Сообщество «ЦАРЁВА ДРУЖИНА» 19:10 10 октября 2020

ОСОБЕННОСТИ ТВОРЧЕСТВА В УГЛУ СТРАХА

Запоздалое открытие, грустное, но с пониманием

*

В своей публицистике, касаясь эпохи всевластия органов по выявлению т. н. врагов народа, я не упускал случая помянуть отдельную категорию старорежимной творческой интеллигенции. Эти "бывшие" (произносилось пролетарствующими гражданами со снисходительной усмешкой) то ли не смогли, то ли не захотели приспособиться к условиям бытия, продиктованным победителями. Не будучи открытыми хулителями Советской власти, лишь порицая её за непоследовательность и отступничество, эти домашние (да в тесном кругу надёжных лиц) ворчуны оказались неспособными мыслить, издавать членораздельные звуки, доверять их бумаге. Даже в мазке краски на полотне, в обрывке мелодии из музыкального произведения новые цензоры могли обнаружить буржуазное, с последствиями для творца. Эти "вольнодумцы", природой не наделённые мужеством нести свой крест ради идеалов, забились по углам страха, как я определил их убежище, в "сплошной лихорадке буден". Оттуда (кто с завистью, кто со злорадством) наблюдали за превращениями "одарённых бывших" в "настоящих" (новорежимных). Например, в пролетарских писателей.

Вот один, представив себя в горячечном бреду предводителем двенадцати (апостолов?), то ли Христом, то ли комиссаром "в белом венчике из роз", сходит с ума и, уже без ума, - в могилу. Другой, из народа, набравшийся интеллигентности на путях из поэтических салонов в кабаки, вешается от разочарования в новых реалиях. Третий по той же причине стреляется. Четвёртого, правильно прочитанного между строк бдительными товарищами, стреляют после пыток на дознании: "Где закопал свою антисоветчину, гад?" Пятый вырубает топором стихи и прозу в пятилетке личного лесоповала…

Отборных литераторов, из бывших, воцарившиеся на зачищенном просторе большевики выманили из голодной эмиграции на особые пайки в пропагандистских целях. Бывший граф стал более чем графом в охраняемом материальном и духовном пространстве. Творцу прекрасного, который подсуден лишь самовластному Вождю, народный суд, представленный беззаконной "тройкой", не грозил. А суд собственной совести, видимо, не имел над ним власти. Поэтому гениальная повесть «Сёстры» продолжилась слабосильными натужными литподелками "18 год" и "Хмурое утро". Не верится в добровольный выбор Телегина. Не верится в перерождение Рощина.

Другого гения купили лестью, назвав самым распролетарским писателем, замылив ослабевшие глаза показательными бараками невольников Беломорканала. Но и он не смог написать ничего равноценного написанному им в старорежимные времена и в эмиграции, и почил "славною смертью", как в песне.

Несть числа примерам.

**

А рядом с теми и другими творит в тишине и скромности литератор первой величины с сохранённым в себе воздухом русской литературы золотого и серебряного веков. Константин Паустовский, как и всякий его сотоварищ по цеху, не защищён от карающей руки власти, самоназванной народной. Но он, когда вокруг "отрекались от старого мира", не позволяет страху воцариться в своей душе, лишить его способности свободного творчества. Также рука его не поднимается, ради уверенного самосохранения в гнёздышке живых классиков, начёркать что-нибудь наподобие "Аэлиты" или "Гиперболоида", в чём мастерство рассказчика соединится с зевотой и недоумением читателей. Константин Паустовский продолжает писать как "бывший", с интересом наблюдающий "Время больших ожиданий". Он не "славит Отечество, которое есть, и трижды, которое будет". Чувства его не пришпорены ни холодным расчётом, ни кокаином, ни водкой. И не чернит прошлое ради перестраховки. Он спокойно, к месту в тексте, отмечает благую новь, а чёрные пятна прошлого у него не выпирают на первый план в угоду хозяев нови. В произведениях Паустовского, неподвластных никаким бурям времени, узнаются приметы России в природных и рукотворных пейзажах. В тех же ручьях плещется форель, а волны южного моря, набегая на берег, отбивают гомеровский гекзаметр, что и века назад. Так же умиротворяюще засыпается снегом деревянный городок, и печальная беженка находит утешение в письмах, написанных незнакомцем не для неё. Эта Русь бессмертна, никакие новшества не способны изменить её душу, лишить примет старины, без которых распадётся страна, и народ станет чужим самому себе.

Власть, повсюду чуявшая недобитых врагов, такого писателя могла терпеть и терпела. А он сам, казалось, привыкший к своей безопасности, посчитал надёжной занятую им позицию.

***

Среди поклонников письма Константина Паустовского в своё время появился Некто N (далее буду называть его НN). Влюблённость провинциального книгочея в создателя «Золотой розы» началась по прочтении этой повести о писательском труде. В короткий срок юный НN перечитал всего Константина Паустовского из того, что оказалось под рукой. Власть правды исходила от описанных живых образов и предметов окружающего пространства. Прекрасный язык писателя-стилиста усиливал впечатление от портретов и пейзажей, исполненных мастером прекрасной родной словесности.

Только «Северная повесть» не далась жадному поглотителю чудесных книг при его первом налёте на них. НN закрыл её на первых же страницах, не узнавая руки автора. Будто устал творец смертельно, а кто-то подгоняет его за спиной: "Пиши, пиши!". Остановка опасна. И опытный писатель насилует себя. Набитая рука мастера не спасает слог и образы от оскудения. Оно едва заметно, но накапливается, порождает неблагоприятное впечатление, разочарование. Чувствуется какая-то фальшь. В чём? Пока ответа нет. НN делится своей растерянностью с близким человеком. Старая женщина, потерявшая за годы болезненных родов нового мира всех и всё, кроме библиотеки отца, предположила: "Может быть, мой мальчик, ты ещё не дорос до этой повести. Погоди, отложи пока".

Спустя несколько лет НN вернулся к виновнице своей читательской неудачи. Медленно прочёл первую часть повести. Разочарование повторилось и уже обрело пояснение, пусть нечёткое, путанное, но в котором однако более уверенно прозвучала Неправда. А по раздумью, этот, по сути, поспешный приговор был заменён мягким осуждением – выдумка.

****

Прошло много-много лет. Глубокий старик НN, уже на давнем покое, время от времени возвращаясь к одному из любимых своих писателей, как-то вдруг решил осилить «Северную повесть». И в ночь прочёл её, обе части.

И только развитому многими раздумьями уму открылась причина юношеского непонимания повести с таким заманчивым названием. Вторая часть произведения лишь усилила разочарование в первой. Та же фальшь в речах и поступках героев, в описании политической обстановки страны в 1826 году и во дни падения самодержавия. Чувствуется, автору самому неловко от такой фальши, хочется думать, вынужденной, вызванной какими-то обстоятельствами. Он очаровывает читателя красотами Севера, благородством положительных героев с какой-то мягкой настойчивостью, как бы уводя его от реальности.

Разумеется, чтобы согласиться с мнением НN, или опровергнуть его, необходимо свежее прочтение «Северной повести», время на раздумье над ней. Сейчас же, для «наживки» остановимся на эпизодах, которые были откровенно фальшивы.

*** **

В произведении художественной литературы можно допустить, чтобы участник декабрьского, 1825 года, возмущения, серьёзно раненый, одетый не по погоде, мог добраться из Петербурга по морским льдам аж до Ботнического залива с помощью верного матроса. Но нельзя поверить, чтобы офицер Российской Императорской армии, дворянин, не назвал себя, побуждаемый к тому вопросом высшего по чину. И бессмысленна эта утайка в той ситуации. Вызывает недоумение опасения других офицеров, что задержанного тут же отправят в столицу и там сразу повесят. Но ведь тогда в России казнили только самых отъявленных преступников, и то после долгого, тщательного разбирательства. В промежутке 1740-1866гг. имели место лишь единичные случаи. Суд над декабристами состоялся после полугодового следствия. Только четверых непреклонных зачинщиков и убийцу героя Отечественной Войны приговорили к смерти. Причём, палачей в империи не нашлось, наняли иноземцев.

Далее в повести, командир полка, вопреки строжайшему запрету, вызывает подчинённого ему офицера на дуэль (забыл, - предполагает К. Паустовский). Но злобный полковник и утром "забывчиво" пристреливает соперника. Предсмертное желание несчастного офицера помочь задержанному злоумышленнику осуществила невеста убитого на дуэли. Простая шведка с помощью французского шкипера (значит, прирождённого демократа якобинской закваски) способствует бегству декабриста из сатрапии.

В этой же части повести в речах противников и критиков самодержавия уже пробиваются нотки, в которых слышится народовольчество, готовое сорваться на марксистко-ленинский тон. А во второй части они уже звучат, заглушая все голоса романтического Севера. Потомок спасённого декабриста оказывается на островах Ботнического залива, где был девяносто лет назад задержан раненый предок и где похоронены благородный защитник последнего и верная своей любви шведка.

Потомок, сам дворянин, морской офицер, очень мучается своей принадлежностью к касте привилегированных, оскорбляется на каждый чих буржуев и аристократов в свою сторону и от этого, похоже, страстно желает скорейшей гибели царизма. Об этом ведёт беседы с революционными матросами на марксистко-ленинском языке пролетария из партийного подполья. Он приветствует зарождение нового мира свободы, когда возлюбленные им матросики, трусившие перед немцами, начинают кровавые расправы со своими офицерами, верными присяге.

Старому НN во всей полноте открывается причина неузнаваемой им, юным, руки любимого Константина Паустовского на страницах "Северной повести": неправда художественного вымысла, но не напористая, к чести автора; робкая фальшь, стыдливо прикрываемая отточенными литературными приёмами. Местами автор начинает смело работать пером, но вдруг цепенеет, оглядывается на свою тень, свисающую с потолка кабинета. И, отойдя от испуга, продолжает наделять своего позднего героя чертами "иконописного" лейтенанта Шмидта.

*** ***

Что случилось с Константином Паустовским, до того уверенным, казалось бы, в своей безопасности, рассудительным в описаниях прошлого и настоящего, во всём правдивым?

Ответ подсказывает дата написания повести.

1937 год!

"Одних уж нет, а те далече". Другие, томясь неопределённостью, ожидают своей участи, как Булгаков, Ильф с Петровым. Да и вся пишущая страна, Россия, теперь СССР, кажется навсегда…

И непугливого по природе Константина Паустовского обуяет временами воистину животный страх лучшего друга человека, запертого в будке живодёра. Из узилища с одним только выходом он освободиться не может. Но способен ослабить страх.

И великий мастер прозы начинает в задуманной повести о романтическом событии на Севере, средь хладных вод Балтики, калечить своих героев, приписывать им поступки, на которые они не способны, которые не могло допустить само время.

Литература сама по себе в то время не спасала. Но могла спасти партийность в литературе. Правильная.

НN и сейчас перечитывает Константина Паустовского. Кроме "Северной повести". Подлинный Паустовский здесь не при чём.

1.0x