Миру и Вселенной
Для жизни вящей прорастут из смерти зерна.
Водимый Духом—сын Его, даров наследник—
На башне дальней выставлен дозорным
Вон позабытым родом из последних.
Нам осеняться не с руки—и мы банкроты:
На град грядущий сего мира снова вето.
Пришелец любопытный спросит Кто ты?—
Не скажет Лев Толстой Земля-планета.
Ей невдомек, что бесконечности конечны;
Там-сям прохожие по ней таят начал миг;
Вне войн ходы стран Зодиака млечных;
Без действий свят оплеванный молчальник.
Выносят токи толщей к взлету и к упадку;
Рыбарь неузнанный обрушит дряхлость Рима;
Века Сфинкс русский задавал загадку—
Шли, мозг сломав, пропущенные мимо.
От Кесаря прогресса некуда убраться.
Как дань на паперти истории сонм нищих.
Разлад в миру! А за границей наций
Друзья болтают—Федоров и Ницше.
С земных сокровищ отрицательная рента,
К небесным—в перепутьях вьются тропы.
Брань разрешится Словом с Континента
То ль Евроазии, то ль Азиоевропы.
К сему—два замечания.
Образ пришельца и незнакомой ему Земли, открывающей себя через трансляцию изображения Льва Толстого, взят у Дмитрия Мережковского.
Собеседник Ницше Федоров—основатель гениальной философии общего дела Николай Федоров, чуть ли не главный духовный противник этики любви к дальнему, что была развита непонятым немцем. О чем могли бы они беседовать? Да вот хотя бы (из коротенькой заметки Федорова Шляхтич-философ): «Великая заслуга Ницше состоит в том, что он зовет к переходу за пределы добра и зла. Ошибка же его заключается в том, что вместо древа жизни он насаждал за этими пределами древо смерти». Думаю, это—та глубина, возвращение к которой снова сделает русскую мысль как свободной от оглядки что на Запад, что на Восток, так и независимой от смешных (но не безобидных) оценок «лучше-хуже», при этой оглядке неизбежных.
