Регулярная армия и отчуждение
Современная армия - институт, превращающий высокое общение со смыслами смерти в рутинную высокопрофессиональную деятельность. Армия иерархична и технологична. Ее иерархия - не только лестница должностей и званий, но и уровень профессионализма действий в зоне смерти - от подразделений спецназа до обслуживающего персонала аэродромов и пусковых установок. Технологии войны не только техника и правила обращения с ней. В первую очередь, это рафинированная рациональность принятия и реализации решений, перечни возможных ситуаций, инструкций, уставы, и многое другое, что превращает необученное мобилизованное население в функциональные единицы боевой машины. Распад Советской Армии не привел к образованию столь же действенных мини-армий. Разрушение самого эффективного в мире военного организма означало полное разложение и прежних технологий и иерархии. Место Армии в локальных войнах, развернувшихся на евразийских пространствах, заняли иррегулярные повстанческие формирования. Сотни тысяч людей оказались ввергнутыми в зону смерти, активно действуя в ней, но находясь вне технологий боевого поведения вблизи смерти.
Необученный человек, приходя в регулярную армию, попадает в четко расчерченную внутриармейскую реальность, где транслируемые сверху поведенческие нормы позволяют сохранить четкий образ окружающего мира и внутреннее равновесие. Армейской рациональности должны соответствовать и психофизиологические характеристики бойца - организованное внимание, устойчивое и легко переключаемое, способность к быстрой мобилизации, стрессоустойчивость, сохранение ориентации в меняющейся обстановке. До недавнего времени психология военного дела располагала критериями соответствия солдата и офицера требованиям той или иной армейской специальности и средствами выявления такого соответствия. Однако в условиях повстанческой войны эти критерии и утонченные тесты перестали работать. Повстанческая война в Евразии стала лабораторией, обнажающей искаженную технологическими нормами психологию и метапсихологию жизни вблизи смерти.
Экзистенция повстанца
В отличие от кадрового офицера, повстанец психологически не защищен от смерти уставами. Устав - это не столько перечень инструкций на все случаи военной жизни, сколько средство организации психики. Благодаря уставам офицер привык раскладывать ситуация на четкие, имеющие имя, привычные составные части. Все, что может произойти, имеет свое название, подразумевающее и способ обращения с ним. Имя, присвоенное самому страшному и неожиданному события, вводит его в мир привычных понятий, присоединяет его к ткани понятного и рационального мира. Язык уставных норм, сочлененный с регулярной действительностью, образует рациональную броню, защищающую сознание офицера от хаоса зоны смерти, но эта же броня предохраняет его и от тех высших смыслов, которые может подарить человеку только смерть.
Повстанец соприкасается со смертью непосредственно. Не только с отслуживших свой срок солдат, но и с кадровых офицеров новые правила повстанческой жизни срывают защитную броню уставных норм. Смерть непосредственно влияет и на его сознание и поведение, и на события, в которые он включен. Повстанец защищается от смерти не тем, что выстраивает стену названий, перечней и правил, а тем, что начинает соответствовать смерти, разрушает последние преграды, отделяющие от нее, позволяет ей непосредственно влиять на себя. Смерть отпечатывает на нем свой образ, начинает говорить с ним не на человеческом, а на своем языке, и ее речь приносит то понимание, которое не может дать никакой другой персонаж.
В отличие от мобилизованного солдата, повстанец не защищен от смерти задачей выживания. Мобилизованный прибыл в зону смерти не по своей воле. Не он пришел в ситуацию, а ситуация пришла к нему. Он выживает так же, как выживал бы на темной улице, в тюрьме или больнице, принимая правила среды - армейского подразделения, диверсионной группы или корабля. Повстанец же приходит в зону смерти, от которой стремится держаться подальше любое живое существо, приходит, совершив сознательный выбор, осуществив акт воли, выйдя из бесконечной цепочки стимул-реакция-стимул-реакция..., к которой зачастую сводится жизнь современного человека. Сознательно приблизившись к смерти, он обретает опыт, который либо осознается и становится основой его внутреннего преображения и развития, либо не осознается, и пережитые, но непроявленные смыслы, далекие от того, с чем может столкнуться человек в регулярной мирной жизни, будут, действовать на него как наркотик войны, побуждающий вновь и вновь переживать атмосферу боя. Наркоманы войны начинают воевать за правое дело, но затем в поисках сильного, но непонятного им переживания включаются в любые конфликты, в том числе и далекие от русских интересов. Это не наемники обычно им ничего не платят за их работу. Они напоминают больше изувеченных, потерявших руки, ноги, глаза повстанцев, приходящих в расположения формирований своих товарищей, чтобы окунуться в ту наркотическую для них атмосферу близости смерти, которую они уже не смогут пережить целиком и которая невоспроизводима к их обыденной жизни. Вблизи смерти изменяется все. Все становится иным.
Второе состояние сознания
Вблизи смерти изменяется сознание. Часто сознание повстанца плывет, теряется четкость и расчлененность окружающего мира, расплываются. теряют свою определенность границы я и границы тела. Если по прихоти повстанческого руководства удается организовать в формировании психологический кабинет, командиры начинают приводить бойцов с загадочным противоречием - у лучших из них стандартные и многократно проверенные психо-диагностические тесты выявляют непригодность не то что к войне, а к организованной деятельности вообще.
В Приднестровье мне удалось поработать со всем спектром вооруженных сил ПМР - от укомплектованного по преимуществу кадровыми офицерами спецбатальона до казаков и групп добровольцев, съехавшихся со всей России. Офицеры спецбатальона да вали, как и положено, высокие результаты по тестам, характеризующим организацию внимания (испытуемым предлагается произвести параллельный просчет в порядке возрастания и убывания цифр разного цвета, беспорядочно расположенных в двух- или четырехцветных таблицах), характер принятия решений в неопределенной ситуации, возможность волевой мобилизации психофизиологических ресурсов и т.д. Те же тесты, примененные к повстанцам. приводили к обескураживающим выводам.
Однажды командир казачьей разведки привел в кабинет Ивана У., одного из лучших бойцов, уже прошедшего и Карабахскую, и Осетинскую войны. Лучший боец при проведении операции в румынском тылу был оставлен сторожить тропинку, по которой должна была вернуться разведгруппа, расположенную в двух десятках метров от окопов противника. Возвращаясь, группа обнаружила У, спящим прямо на дорожке. Сон Ивана создавал угрозу обнаружения разведчиков и большую вероятность захвата У. с последующей долгой мучительной смертью.
Таблицу Иван не смог просчитать и до половины, мобилизация была нулевая, а тест на принятие решения он просто не выполнил, не заметив, что он содержит в себе необходимость этого действия. Свой сон У. объяснил тем, что он чувствует, что происходит метров за двести, и уж если он заснул, то это значит, что опасности не было никакой.
Он был прав. Его внимание, как и внимание многих повстанцев, было не просто расфокусированным, это было внимание другого типа, нежели наше обычное, членящее мир на привычные узнаваемые части, внимание. Его плывущее сознание выходило за пределы тела, внешняя среда становилась внутренней. Для такого сознания внимание, выделяющее отдельные фигуры из окружающего фона было совершенно излишним. В этом состоянии внимание целиком распределяется по окружающему фону, воспринимаемому как единое целое, которое может быть угрожающим, благоприятным или нейтральным.
Внимание фона оказывается столь же значимым для выживания, как и дифференцированное внимание профессионала. Командир терского казачьего взвода Владимир К. был широко известен в Приднестровье не только своими подвигами, но и тем, что, посещая казачий штаб, всегда прихватывал с собой мешок выкопанных им противопехотных мин. Извлекать такие мины строжайше запрещено инструкциями, поскольку мина взрывается при давлении в полтора килограмма, их подрывают на месте. В психологическом кабинете К. показал такие же обескураживающие результаты, что и У. Практически полное отсутствие сосредоточенного внимания не только не мешало ему быть одним из лучших командиров (за все время приднестровской войны в его взводе почти не было потерь), но и включать в объем своего сознания окружающую среду за 20-50 метров от него. Я мины чувствую, - говорил он, - иду, руку в траву опустил, если тепло - мина неопасная, я ее и вынимаю, а если холодная - лучше не трогать, взорвется.
Это особое состояние сделало бы офицера регулярной армии профессионально непригодным, но повстанцу оно дает возможность адекватно вписаться в хаотичную и неопределенную среду повстанческой войны.
Трансиндивидуальное мышление
Вблизи смерти сознание становится коллективным, теряет свои границы, перестает различать свой опыт и переживания своих товарищей. Чужой рассказ звучит как бы внутри слушающего, голос рассказчика неотличим от голоса собственной памяти, и участникам происшедшего с двумя-тремя повстанцами становятся сотни людей. Эти люди не лгуны и не фантазеры. Они растворены в коллективном сознании и потому реально причастны всем событиям войны.
Я встречал, по крайней мере, с десяток повстанцев, причастных к одному из немногих эксцессов повстанческой жестокости - казни снайперши, успешно обстреливавшей то ли улицы Бендер, то ли гвардейские позиции (рассказы участников, совпадающие в деталях, весьма разнились в отнесении этого события к определенному месту и времени). Захваченная в плен, она была разорвана на части двумя БТР’ами. Этот случай как бы проявляет архетип жестокости и потому важен для тех, кто пережил его, пусть даже в рассказе другого человека. Поскольку все происшедшее с кем-либо из участников войны случилось в каком-то смысле с каждым из них, людям важно понять, как это могло произойти именно сними. Рассказывая об этом случае и относя его то к Приднестровью, то к Абхазии, а то и к Афганистану, человек пытается понять, как этот архетип жестокости отпечатался на нем в зоне смерти, где не бывает случайностей, где любое происшествие несет на себе отпечаток смерти. Коллективное сознание организует жизнедеятельность повстанческого отряда иным образом, нежели устав и иерархия организуют деятельность армейского подразделения. Иным образом, но не менее эффективно. Для кадрового офицера, не растворившегося в общем поле повстанческого коллектива, казаки и добровольцы представляются анархичной и неорганизованной массой, неспособной к серьезным действиям. Не будучи частью коллективного сознания повстанцев, он не может ощутить те реальные механизмы, которые управляют их поведением в условиях боя. Коллективность сознания дает возможность действовать неправильно, но эффективно именно в условиях конфликтов малой интенсивности, когда на первый план выходит не соотношение численности, обученности и технической оснащенности, а особая, не отлившаяся ни в какие видимые организационные формы субстанция - боевой дух повстанцев. Вопреки всем правилам, они на нескольких БТР’ах вторгаются в захваченные румынскими частями Бендеры, повергая в бегство обслуживающий персонал противотанковых установок, успешно обстреливавших перед этим приднестровские танки. Они захватывают Гагры, не имея при себе топографических карт, располагая одним автоматом на двоих-троих повстанцев, преодолевая сопротивление гораздо более многочисленной грузинской группировки.
Для кадрового офицера участие в подобных неправильных действиях часто становится внутренней травмой из-за кричащего противоречия между видимой неорганизованностью окружающих и блестящими результатами их абсурдных, с точки зрения профессионала, налетов и атак.
Психология смерти у русских
Вблизи смерти изменяется поведение соприкасающихся с ней людей. Разные народы по-разному реагируют на зону смерти: одни становятся в этих войнах хуже, кровожаднее, хитрее, другие, наоборот, лучше благороднее, совестливее. На поверхность сознания всплывают этнические стереотипы, казалось бы забытые за десятилетиями мирной жизни. В измененном коллективном сознании легко начинают действовать этнические и культурные архетипы, предопределяя формы и обычного боевого поведения, и эксцессов поля боя. Потрясение, вызванное соответствием поведения дремлющим в бессознательном архетипам, способно преобразовать высокодифференцированное сознание офицера в сознание повстанца - противоречие между ними снимается в переживании типа это мы, русские.
Командир разведки ЧКВ, Алексей К., с легкой руки которого и был создан психологический кабинет при штабе ЧКВ, постоянно возвращался к одной теме - штурму Бендер, вернее, к боевому поведению повстанцев, большинство из которых впервые участвовали в боях такой интенсивности. Его кадрового офицера, жителя современного мегаполиса, поразило то, что эти молодые, в основном, ребята не оставляют своих раненых и убитых, принимают условия боя в качестве нормальной среды обитания, восстанавливая традиционные этнические боевые нормы русского солдата, хотя, казалось бы, уже прервана эта традиция десятилетиями мирной жизни. Преобразование юноши из коммерческой палатки или забулдыги, собирающего бутылки возле вокзалов, в полноценного но своим жизненным установкам бойца, происходит сразу же, почти мгновенно, как только его скрытый, непроявленный стереотип оживляется видом реализованного в поведении его товарищей архетипа. Опыт, техника ведения боя приходит много позже, вначале он становится своим.
Психология повстанческого формирования проявляется в эксцессах поля боя. у многих народов всплывает на поверхность сознания подавленный, казалось бы, десятилетия назад стереотип жестокости. В этом отношении каждое формирование обладает своим почерком. Если в Средней Азии принято сдирать с пленного живьем кожу, то в Молдавии можно столкнуться с распиливанием на циркулярной пиле захваченного в плен казака. Обоженные паяльными лампами трупы, выдавленные глаза, вспоротые животы сопровождают в повстанческих войнах действия определенных этнических групп. На удивление лишены всего этого русские.
Русский эксцесс поля боя - не жестокость, а пароксизм безумной храбрости, в основе которого острая потребность продлить беседу со смертью как уникальным собеседникам. Не принимая во внимание метафизические аспекты жизни вбили смерти, ничего не поймешь в этом феномене. русский эксцесс - немотивированное для постороннего наблюдателя усиление опасности среды.
Легендарная в Абхазии группа ангелов смерти прибыла на войну из Санкт-Петербурга. Утонченная техника выживания в зоне смерти была избыточна для выполнения реальных задач. Один пример поведения: мост, простреливаемый грузинской пулеметной бетонированной точкой. Два ангела с гранатами в руках, улыбаюсь, приближаются по мосту к грузинской позиции. Удивленный противник не стреляет. Огонь открывается лишь тогда, когда ангелы проходят половину пути. Перекатываясь под пулями, они добираются до самого пулеметного гнезда, забрасывают его гранатами, но неудачно. Так же перекатываясь, они возвращаются обратно, снова берут гранаты и повторяют свой путь несколько раз подряд. Почти вся группа погибли в этой войне. Единственной из наградой была беседа со смертью, длительная и острая.
Религиозное измерение ужаса
Вблизи смерти изменяется событийная ткань. Обычные причинно-следственные отношения искажаются, событиями управляет не теория вероятностей, а судьба. Смерть начинает говорить языком событий. Перевод с этого языка на обычный человеческий затруднен, но адресат, как правило, понимает, что хотела сказать ему смерть, отклонив движение пули или разместив между разрывом гранаты н бойцом нелепую каменную колонну.
Олег Г. участвовал и попытке вооруженною штурма телестудии Останкино в октябре 1993 года. - Я стоял возле стеклянного фасада здания, укрывшись за каменной колонной, - рассказывает он. После нашего гранатометного выстрела, прямо над моей головой раздался взрыв, и воздушная полна бросила меня прямо на мостовую под бордюрчиком. Пули били по мостовой в считанных сантиметрах от лица, осыпая каменной крошкой, Совершенно автоматически, но прочувствованно я прочитал молитву Богородице. Очнувшись через одну-две минуты в луже крови, я еще повторял последние слова молитвы и вдруг ощутил неудобство в пояснице. Пришлось передвинуть сумку с противогазом на правый бок, прямо на печень. Через несколько секунд я почувствовал несколько попаданий в спину, как выяснилось потом, это были фрагменты расколовшейся пули. Меня вытащил из-под стены, прямо под нулями, бившими рядом, молодой парень в очках, лет двадцати двух, взял у меня автомат и передал меня санитарам. Я подробно описываю этот эпизод, поскольку его значение для меня стало проясняться только когда я стал знакомиться с деталями своего ранения и спасения. Снайпер произвел два выстрела, одна нуля попала и противогаз, вторая раскололась, судя но всему, прямо в стволе. Мои товарищи, видя прямое попадание двух нуль с расстояния метра и четыре, справедливо сочли меня погибшим. Невероятность такого совпадения произвела на меня сильнейшее впечатление, но понял я, что значит этот эпизод, только тогда, когда из Москвы мне передали иконку - это была иконка Божьей Матери. Я буквально увидел колесики судьбы, и сцепление между собой и почувствовал, зачем я жил все это время до ранения.
Измененное сознание порождает измененное поведение. Измененное поведение служит как бы вопросом, о чем часто не подозревает вопрошающий. И тогда смерть дает на него ответ, излагая его словами, оставленными из событий. Изменение причинно-следственных отношении вблизи смерти - очевидный факт для участников, но этот факт не может быть изучен никакими рациональными методами - представьте себе сбор статистики на поле боя. Коллективное сознание распространяет опыт немногих на весь контингент повстанцев и чудо, случившееся с одним, становится непреложным фактом для остальных.
Повстанец - Новый Человек России
Измененные сознание, поведение и события в условиях коллективности сознания приводят к своего рода инициации повстанцев, приобщению их к ценностям высшего плана и обретению интенсивного чувства общности. Повстанцы начинают объединяться не единой идеологией, а единством породы, образуя на фоне развала этнических структур свой особый повстанческий этнос. В повстанческих формированиях накапливаются люди повышенной активности, в них происходит накопление пассионарности. Выделяясь из вялой массы обычного городского населения, стекаясь в зоны локальных войн, эти люди создают свои связи и свои структуры, которые, не будучи структурами организационными, могут быть названы структурами возникающего на наших глазах нового этнического поля, которое, в силу своей напряженности, может стать ведущим во всем устройстве русского народа.
Из сборника «Проблемы военной психологии. Хрестоматия», Минск, 2003.
Впервые опубликована в "Элементы", №7, 1995
