Олег Кузнецов "Рыцарь Дикого поля. Князь Д.И. Вишневецкий"

На службе у московского царя

В ноябре-декабре 1557 года князь Д.И. Вишневецкий прибыл к московскому царю Ивану IV Васильевичу, который его «…пожаловал великим своим жалованием и дал ему отчину город Белев со всеми волостьми и селы, да и в иных городех села подлетные государь ему подавал и великими жаловании устроил». Наиболее подробно размер и содержание царского пожалования князю Дмитрию Вишневецкому становится нам известны дипломатической переписке между московским и краковским дворами, причем щедрость русского царя в отношении князя расценивалась польско-литовской аристократией как ловкий пропагандистский шаг, направленный на переманивание наиболее способных к военным и государственным делам литовских феодалов на русскую службу.

Направляя зимой 1558 года к королю Сигизмунду II Августу посольство дворянина Романа Васильевича Олферьева, из Посольского приказа тому была дана 20 февраля память (наставление) о том, что и в каких случаях говорить. В отношении князя Дмитрия инструкция дословно была такова: «А нечто спросятъ про Вишневецкого, которымъ обычаемъ приехалъ ко царю и великому князю, и чемъ его князь велики пожаловалъ, и где он ныне? И Роману говорити: присылалъ он бити челом къ государю, чтобъ государь нашъ взялъ его къ себе, и государь нашъ его къ себе взялъ и пожаловалъ великимъ своимъ жалованиемъ, денгами и платьемъ, дал ему на приездъ с десят тысячъ рублевъ да пожаловалъ его далъ ему в вотчину городъ Белевъ съ всемъ, что было за Белевскими князьми; да к тому же дал ему многие села подъ Москвою…»[1]. Князь Вишневецкий, в свою очередь, «…государю целовал крест животворящий на том: служити царю и великому князю вовеки и добра хотете всем и его землям»[2].

В результате в иерархии феодально-вотчинной аристократии Московского царства Д.И. Вишневецкий занял положение служилого князя, получив в пожизненное, но не наследственное (по причине отсутствия наследника) владение достаточно крупный торгово-ремесленный город с обжитым и освоенный уездом, за несколько лет до этого конфискованным в государственную казну у прежнего его владельца, последнего князя Белевского – Ивана Ивановича. Как известно, согласно феодальной традиции, служилый князь должен был самостоятельно содержать свой вооруженный отряд и защищать находящиеся в его владении земли, что для Московского государства было чрезвычайно важно и выгодно, ибо, обороняя свои порубежные владения, князь тем самым одновременно охранял и русские окраинные земли в среднем течении Оки, составлявшие ядро «верховской Украины» Московского государства.

Одновременно мы не можем согласиться с мнением С.Б. Веселовского о том, что белевские владения Д.И. Вишневецкого являлись «одним из последних уделов Северо-Восточной Руси»[3]. Данное утверждение противоречит приведенным выше материалам дипломатических отношений Московского государства с Речью Посполитой и сведениям Никоновской и Лебедевской летописей, составленных, как известно, во второй половине XVI столетия, т.е. в одну хронологическую эпоху с деятельностью князя Вишневецкого (что само по себе исключает возможность ошибки летописца или переписчика), в которых сообщается, что Белев и его окрестности были пожалованы князю в вотчину, а никак не в удел, а поэтому никакой административно-политическим суверенитетом он не обладал, да и в условиях Московской Руси того времени обладать не мог. Д.И. Вишневецкий был просто инкорпорирован в состав княжеско-боярской аристократии Московского царства.

Переход на московскую службу существенно изменил социально-имущественный статус князя Д.И. Вишневецкого, хотя внешне это и не проявилось. Как и в Речи Посполитой он стал руководителем одной из административно-территориальных единиц в порубежье страны, однако он являлся им не по должности, как в Великом княжестве Литовском, а в силу права феодальной собственности на эти земли. Иными словами, объем, характер и содержание его военно-административных функций принципиально не изменились, он по-прежнему был обязан возглавлять оборону порубежных с Диким полем территорий, но на этот раз – Московского государства. Кардинально изменился характер государственного вознаграждения за эти ратные труды: если в Речи Посполитой основой его материального благополучия являлся денежный оброк, косвенные налоги и натуральные сборы с оседлого и полукочевого населения административно подчиненных территорий, а также ничем не прикрытое мздоимство, о чем мы писали выше, то в Московском государстве он получил в свою безраздельную собственность (естественно, с некоторыми правовыми ограничениями в ее использовании) развитый в хозяйственном отношении город с уездом, численность населения и площадь территории которого в несколько раз превосходили его преждние владения.

Вопрос о численности дружины, которую Д.И. Вишневецкий привел с собой на службу Московскому государству, до сих пор остается открытым, так как имеющиеся в нашем распоряжении источники не позволяют дать на него однозначного и исчерпывающего ответа. Известно, что в Белеве на правом берегу Оки, в низине – «на подоле», во второй половине XVI – первой половине XVII вв. существовала Вишневецкая, впоследствии Пушкарская, слобода, описание которой мы находим в писцовой книге Белевского уезда 1627-1628 гг. (более ранние источники не сохранились), она насчитывала около 150 дворов[4], хотя переносить это число на более раннюю эпоху вряд ли корректно, поскольку неизвестно влияние на ее жизнь, например, тех же событий Смутного времени.

Кроме того, согласно дошедшим до наших дней выписям из писцовой книги Белевского уезда 1568/69 года мы узнаем о существовании в Благовещенском стане четырех деревень, изначально записанных за князем Вишневецким, но к тому времени уже переданных в ведение игумена Новопечерского Свято-Успенского Свенского мужского монастыря, с приписанными к ним 228 четвертями пашни, 32 четвертями пашенного леса, сенокосными угодьями на 885 копен[5], которые согласно Уложению о службе 1550 года могли стать материальной основой верстания для, как минимум, 5 служилых людей князя. За тем же монастырем в Друцком стане Белевского уезда в 1563 году были записаны еще сельцо Студенниково и шесть деревень, из числа ранее пожалованных князю[6], земли которых могли стать основой для испомещения там не менее 12-15 служилых людей.

В том же году в ведение игумена Белевского Спасо-Преображенского мужского монастыря о. Михаила были переданы на условиях льготы на четыре года пустоши на месте ранее существовавших трех деревень служилых людей князя Дмитрия («а запустели те деревни отъ Вишневецкого людей»), наименования которых по прошествии пяти лет даже не сохранились, в которых значилось 15 дворов крестьянских («огнили и розволились»), 240 четвертей пашни в поле («земля добре худа»), пашенного 60 десятин и строевого леса половина квадратной версты, луговые сенокосные угодья в 40 десятин, обеспечивающие заготовку 470 копен[7], которые вполне могли стать основой для верстания еще 5-6 служилых людей.

Несмотря на фрагментарный и частный характер имеющихся в нашем распоряжении сведений, мы можем оценивать численность служилых людей и казаков князя Вишневецкого, пришедших с ним на службу к московскому царю, не менее чем в 250-300 человек. Сам факт передачи Д.И. Вишневецкому «для прокорма» своих людей целого уезда, бывшего раньше самостоятельным удельным княжеством, свидетельствует о значительной численности его отряда, а также о заинтересованности Московского государства в привлечении его на свою службу.

В летописном свидетельстве и информации русских дипломатических источников о жаловании князю Вишневецкому при его поступлении на службу к московскому царю особый интерес вызывает упоминание о селах, отведенных ему и его людям «в иных городех», помимо Белева. Еще одним уездом Тульского края, где были размещены люди князя, являлся Дедиловский, оформившийся в самостоятельную административно-территориальную единицу Московского государства в 1553-1554 гг. и к тому времени еще как следует не заселенный. Об этом косвенно свидетельствует писцовая книга Дедиловского уезда 1588-1589 гг., содержащая информацию о земельных раздачах сподвижникам Д.И. Вишневецкого в его военных походах[8]. Таким образом, привлечение на русскую службу отрядов князя Дмитрия имело для царя Ивана IV Васильевича двоякую пользу: во-первых, защищая свои владения в порубежных землях в районе Куликова поля (Белев – на юго-западе и Дедилов – на севере), князь был вынужден также оборонять значительных участок приграничной полосы со степью, причем на самом опасном направлении – по водоразделу Дона и Оки, вдоль Муравского шляха; во-вторых, передача в его ведение Дедиловского уезда с мизерным количеством освоенных земель решала для московской власти вопрос об их хозяйственном освоении, которое теперь целиком возлагалось на людей Вишневецкого.

Переход князя на русскую службу и предшествовавшие этому события летней кампании 1557 года стали фактором внешней политики Московского государства в его отношениях с Крымским ханством. Как отмечает в связи с этим А.В. Виноградов, «существенным результатом предшествующего периода явилось стремление Девлет-Гирея I к поискам взаимоприемлемых решений. Хан явно был озабочен усилившимся военно-политическим давлением Москвы в Закавказье и на Днепре, а также планами поднять против него ногаев»[9]. В декабре 1557 года в Москву прибыли отпущенный из Крыма русский служилый татарин С. Тулусупов вместе с ханским гонцом Т. Черкашениным, который привез царю Ивану IV Васильевичу предложение Девлет-Гирея I о восстановлении дипломатических отношений, прерванных после присоединения Казанского ханства к Московскому государству. И хотя все предложения бахчисарайского двора о восстановлении мирных отношений впоследствии были отвергнуты, сам факт инициирования подобных переговоров Девлет-Гиреем I свидетельствует о том, верховная власть Крымского ханства вполне адекватно понимало, оружие какой силы получил в свои руки царь Иван IV Васильевич с переходом князя Д.И. Вишневецкого и его людей к нему на службу.

1558 год стал важной вехой в истории Московского государства: в январе началась Ливонская война, которая привела к длительному конфликту между Польшей и союзным ей Крымским ханством, с одной стороны, и Московским государством, с другой. В этих условиях, по мнению Ш. Лемерсье-Келькеже, «…пока русские войска воевали в Прибалтике с рыцарями Ливонского ордена, царь хотел поручить защиту южных границ Московского государства литовскому кондотьеру… В то время, когда царские армии брали Нарву и Дерпт в Ливонии, Вишневецкий совершил набег на Крым»[10]. Подобная точка зрения, на наш взгляд, не совсем справедлива: называя Д.И. Вишневецкого кондотьером, французский археограф тем самым предполагает наличие у него наемной армии ландскнехтов, служащей и подчинявшейся только своему командиру. Реальность же была иной: князь возглавлял уже, как мы это увидим ниже, не свою частную феодальную дружину (как это было за два-три года до этого), а совокупность отрядов русских служилых людей, являясь, по сути, одним из старших военачальников Московского государства (к тому же, ранее он был инкорпорирован в состав высшей феодальной знати Московии).

Действительно, в январе 1558 года царь Иван IV Васильевич, еще не успевший стать «Грозным», направил князя Д.И. Вишневецкого разорять кочевья крымских татар. Разрядная книга говорит, что «того же лета генваря (1558 года – О.К.) царь и великий князь послал на Днепр, на Хортицу князя Дмитрея Вешневецкого, а с ним послал Игнатья Ушакова сына Заболотцкого да Ширяя Васильева сына Кобякова, да голов Данила Чюлкова, Дьяка Ржевского, Андрея Щепотева, да Василья Тетерина, Михаила Ескова, Михаила Андреева сына Павлова, Онофрея Лашинского, Петра Таптыкова, Микита Сущева, Нечая Ртищева»[11] (здесь очень интересно упоминание имени Михаила Есковича (Ескова) – сподвижника князя по Хортицкому замку, что свидетельствует о включении его людей – не только шляхты, но и казаков - в состав военно-служилого сословия Московского государства).

Летописные источники конкретизирует состав войска князя Вишневецкого: «Со князем Дмитрием же Государь отпустил Игнатия Заболоцкого з жилцы да Ширяя Кобякова с детми боярскими да Даниила Чюлкова да Юрья Булгакова и иных атаманов с казаки да сотских с стрелцы»[12], т.е. дворянские полки под командой воевод, а также стрелецкие и казачьи отряды под началом их корпоративных командиров из числа дворянской аристократии. Подбор «начальных людей» говорит о масштабности сил, вверенных руководству князя, – его подчиненные были опытными военачальниками, героями порубежной войны с отрядами крымских татар: достаточно сказать, что Ю.М. Булгаков, М.И. Ржевский и Д.И. Чулков в 1556 году самостоятельно руководили успешными экспедициями в земли Крымского ханства[13].

Общая численность подчиненных в тот год князю Д.И. Вишневецкому отрядов в русских делопроизводствпенных и летописных источниках не указывается, поэтому нам приходится оперировать сведениями, полученными из литературного труда современника тех событий, объективность и критичность которого лично у нас не вызывает сомнения. Речь идет об «Истории о великом князе Московском» князя Андрея Михайловича Курбского, который пишет, что царь Иван IV Васильевич послал «на перекопскую орду всего войска пять тысяч»[14], чего, по его мнению, было явно недостаточно для нанесения генерального поражения Крымскому ханству. Несмотря на все политические разногласия с московским царем князь А.М. Курбский, будучи для своего времени военным профессионалом высочайшего класса, вряд ли мог ошибаться в оценке численности той или иной группировки русского поместного войска, и в этом «техническом» вопросе его сведениям можно вполне доверять.

Кроме указанных сил русских служилых людей, как свидетельствует документы из истории российской дипломатии, московский царь «с ним велел сниматися нагайским мирзам многим со многими людми, да черкасским князем Пятигорским, Ташбузруку з братьею, и со всеми черкасы, и снився, велел над крымским (ханом – О.К.) промышляти, сколко им Бог помочи подаст»[15]. Отряды из числа народностей предгорий Северного Кавказа представляли собой вспомогательные силы, выполнявшие функции тактической разведки, флангового и тылового охранения основной группировки поместного войска Московского царства, подчиненной Д.И. Вишневецкому.

Фактически, под свою руку князь получил все категории русских служилых людей, а также вспомогательные отряды из числа недавно присоединенных к Московскому государству северокавказских племен, что свидетельствует о его высоком статусе в иерархии военачальников Московского государства: он был назначен так называемым «большим воеводой», на которого была возложена обязанность оборонять южные рубежи Московского царства. По сути, он стал командующим всеми силами Москоского царства, действующими в тот год в Диком поле.

Князю Вишневецкому предписывалось построить на реке Псле суда и на них спуститься вниз по Днепру, где совершать поиски кочевий и препятствовать продвижению отрядов татар к русским землям – «…беречи своего дела над крымским царем, сколько ему богъ поможет»[16]. В апреле 1558 года князь донес царю Ивану IV, что поход был успешным: его отряду удалось подойти даже к самому Перекопу. Источники подробно описывают действия отрядов Вишневецкого в землях Крымского ханства: «...и сторожей побил за шесть верст от Перекопи. А люди Крымские ему встречею не бывали ни один человек, а стоял и ночевал и назавтрея до половины дня за десять верст от Перекопи. И пошел ко Днепру на Тованский перевоз мимо Ислам-Кермени за полтретьятцати верст и на перевозе стоял три дни. А крымцы к нему не были и не явливалися, а сказывают, царь крымской со всеми людьми в осаде был»[17]. 12 июня князь Д.И. Вишневецкий из Ислам-Керменя, который он, видимо, разорил в очередной раз, прислал в Москву под конвоем отряда князя А.З. Вяземского пленного татарина, который рассказал, что «...царь крымской со всеми людьми готов в Перекопи, а к турскому просить людей послал же; а как турской царь людей на помочь ему пришлет, и тогды де царь крымской хочет быти на великого князя украины...»[18].

Однако этого не произошло, так как отряды Д.И. Вишневецкого продолжали активно действовать в низовьях Днепра. В начале лета князь вновь занял Хортицкий остров и возобновил там укрепления, но, скорее всего, сезонного типа: «…пришол на Хортицкой остров, дай Бог, со всеми людми здорово…». Там он дождался, видимо, второго эшелона своих войск под началом дьяка М.И. Ржевского, который сопровождал боеприпасы и провиант. Встреча произошла приблизительно в 15 верстах выше Днепровских порогов на Монастырском острове, где была организована база снабжения для поддержания военного присутствия русских служилых людей в степях Северного Причерноморья: «…кош (т.е. укрепленный лагерь – О.К.) с запасы оставил…». Затем князь произвел смотр своих войск: «А детей боярских перебравъ, которые потомилися, отпустил к царю и великому князю с Онофрием Лашитцким, а у соби оставил немногих детей боярских да казаков и стрелцов». Со свежими силами Д.И. Вишневецкий «…пошол летовати на Ыслам-Кирмен и приходити на крымские улусы за Перекоп и Козлёв (т.е. современный Берислав – О.К.), а на Днепре улусов не застал, потому что король (Сигизмунд II Август – О.К.) послал ко царю в Крым весть, что царь и великий князь послалъ радъ (рать? – О.К.) на его улусы. И царь крымской улусы все забил за Перекоп и сам в осаде был»[19].

Этому летописному свидетельству следует уделить особое внимание: впервые в истории военного противостояния Московской Руси и Крымского ханства русскими была достигнута победа, имевшая огромное стратегическое и моральное значение. Действительно, хан Девлет-Гирей летом 1558 года оказался не в состоянии противопоставить что-либо активным наступательным действиям русских служилых людей в землях, подконтрольных Крыму вне пределов полуострова. Царские войска под командованием князя Д.И. Вишневецкого заставили крымских татар перейти к позиционной обороне, отказавшись от организации военных походов на русские окраины, оперативно-тактическая инициатива полностью перешла в руки «начальных людей» отрядов, подчиненных князю, а ханству был нанесен огромный хозяйственный ущерб, на несколько лет подорвавший потенциал его агрессии на север. Более того, князь Вишневецкий не только успешно атаковал и захватил пограничную крепость Крымского ханства (с Ислам-Керменом ранее он проделывал это не раз), но и в течение лета удерживал ее, безнаказанно хозяйничая на значительной территории, которая признавалась всеми государствами Восточной Европы как исконные земли ханства. Фактически, впервые в своей истории крымские татары пережили опустошительный поход русских, которые до этого постоянно сами являлись жертвами подобных действий со стороны своих агрессивных южных соседей.

Награды не заставили себя ждать: «…царь и великий князь послал ко князю Дмитрею Ивановичю Никиту Алексеева сына Карпова и к головам Игнатию Заболоцкому и Ширяю Кобякову, Диаку Ржевскому, Ондрею Щепотеву со своим жалованием з золотыми» (как известно, под «золотыми» подразумевались особые знаки отличия в виде специально отчеканенных монет, которыми было приято украшать одежду или ножны парадного оружия – О.К.). Дворянин Н.А. Карпов привез также приказ царя Ивана IV князю прибыть в Москву, оставив на Днепре «детей боярских немного да стрелцов» под командой их корпоративных начальников во главе с Н.А. Карповым [20].

Советский украинский историк В.А. Голубуцкий рассматривал отзыв князя Дмитрия Вишневецкого с низовьев Днепра в Москву и передачу им командования оставшимися на том театре военных действий отрядами Н.А. Карпову как проявление недоверия верховной московской власти к деятельности князя, ожидавшей от него более существенных результатов[21]. Мы не можем согласиться в этой точкой зрения по, как минимум, двум причинам.

Во-первых, днепровский поход князя на татарские владения в Северном Причерноморье вплоть до самого Перекопа полностью выполнил изначально поставленную перед ним задачу: отряды кочевников оказались заблокированы непосредственно в географических пределах Крымского полуострова, а поэтому не могли развернуться для организации сколько-нибудь существенного набега на южные окраины Московского царства, что было весьма существенно в условиях начавшейся в Прибалтике Ливонской войны. Угроза с юга была полностью ликвидирована, равно как и перспектива войны на два фронта в летнюю кампанию 1558 года, а поэтому надобность в пребывании князя Дмитрия непосредственно на театре военных действий отпала.

Во-вторых, с переходом на русскую службу, Д.И. Вишневецкий остался без всякого недвижимого имущества, свою новую вотчину – Белев – в период с ноября 1557 по март 1558 года он вряд ли мог посетить, поскольку все это время был объективно занят сбором, боевым слаживанием и организацией снабжения подчиненных ему отрядов в рамках подготовки к предстоящему крупномасштабному походу. И как только необходимость пребывания в Поле его лично и пришедших вместе с ним на московскую службу людей отпала, они направились в Белевский уезд, обосновываться на новом месте жительства. В пользу нашего умозаключения свидетельствует и летописное свидетельство о том, что под началом Н.А. Карпова на Монастырском острове на Днепре остались отряды детей боярских и стрельцов, тогда как все казаки вместе с князем Вишневецким возвратились «на Москву», т.е. из Поднепровья выводились не отдельные люди, а воинские корпорации.

В связи с этим следует сделать одно, на наш взгляд, важное замечание: среди награжденных царскими золотыми за поход 1558 года мы не встречаем упоминания о корпорации людей князя Д.И. Вишневецкого (перечисляются лишь жильцы И. Заболоцкого, дети боярские Ш. Кобякова и М.И. Ржевского, стрельцы А. Щепотева), для которых наградой стало, как представляется, верстание землей с крестьянами в Белевском и Дедиловском уездах, вступить в право владения которыми можно было лишь прибыв на место и получив соответствующую ввозную грамоту у уездного писца. К сожалению, В.А. Голубуцкий, исследуя социально-политические аспекты формирования украинского казачества и этногенеза украинского этноса, совершенно упустил из внимания хозяйственную и правовую составляющие этого процесса, необоснованно полагая, что в условиях превалирования средневекового натурального хозяйства они не могли оказывать определяющего влияния на формирование сословно-корпоративного самосознания.

После похода 1558 года имя князя Д.И. Вишневецкого стало аргументом дипломатии Московского государства на переговорах с польско-литовской короной о мире и военном союзе против Крыма – «вечным миром миритца и против крымского заодин стояти», которые вел боярин Р.В. Олферьев. Во время переговоров русский посол, в частности, заявил, что «…царь и великий князь для хрестьянства с царем мира не похотел и посла своего не послал, а послал Вишневецкого на Днепр со своими людьми: с казаки и со стрелцы, крымскому недружбу делати и мстити за кровь крестьянскую (т.е. христианскую – О.К.)»[22]. Это летописное свидетельство заслуживает особого внимания: князь Д.И. Вишневецкий, как представляется, приобрел репутацию одного из немногих, если не единственного из восточноевропейских полководцев середины XVI столетия, которые способны достойно противостоять перманентной агрессии степных кочевников. События января 1559 года лишний раз подтвердили это.

Действительно, зимой 1558-1559 года сын крымского хана Мухаммед-Гирей (или Магмет-Гирей в русской летописной традиции) попытался совершить поход на приграничные русские земли всеми имеющимися у его отца силами в 100 тысяч всадников, включая вассальные ширинские и ногайские племена. Дойдя до реки Красивая Меча, он узнал от захваченных местных жителей-рыболовов, что царь Иван IV Васильевич находился в Москве, а князь Д.И. Вишневецкий – «на Туле», и отказался от своих агрессивных намерений: как отмечает летописец, от этих вестей «...приде на них страх и трепет, вскоре воротяся назад на бегство устремишася…». Крымский царевич «…шел наспех, и на сокме (сакме, т.е. пути – О.К.) его неколко тысящ лошадей и верблюдов пометано, и нужю себе сотворили великую». В причерноморских степях значительный урон бежавшим с порубежья из района Куликова поля татарам нанесли русские служилые люди, оставленные князем Дмитрием Вишневецким на Днепре, в укрепленном лагере на Монастырском острове под началом дьяка М.И. Ржевского[23], сменившего на этом посту Н.А. Карпова. Данный факт лишний раз подтверждает правильность высказанного нами ранее тезиса о том, что летом 1558 года князь Вишневецкий и его люди возвратились не в Москву на какой-либо смотр, а к новым местам жительства на южные окраины Московского государства, где составили главную военную силу. Летописное упоминание о том, что сам князь Дмитрий по зиме находился не при царском дворе, а «на Туле» вполне может свидетельствовать о том, что он в это время выполнял привычные для него обязанности организатора и руководителя порубежной службы.

Военная кампания 1558 года имела принципиальное значение для формирования новой тактики (и, возможно, даже стратегии) действий русских служилых людей при отражении степной агрессии. Во-первых, князь Д.И. Вишневецкий отказался от пассивной обороны южного порубежья Московского государства с Диким полем по рубежу Оки и ее притоков или по Засечной черте, что постоянно практиковалось до его перехода на службу к царю Ивану IV, и, полагая лучшим средством защиты нападение, перешел к нанесению массированных превентивных ударов по кочевьям и городкам крымских татар, не давая тем самым им сконцентрировать силы и ресурсы для организации очередного набега на южно-московские окраины. Во-вторых, он первым среди русских военачальников ставил целью вооруженной борьбы со степняками не нанесение им поражения в открытом столкновении (хотя успешно громил их отряды, как только те предоставляли ему такую возможность), а, в первую очередь, стремился нанести максимальный ущерб экономике Крымского ханства, основанной, как известно, на кочевом скотоводстве и работорговле.

Именно этим обстоятельством, думается, может быть объяснено якобы бесцельное «летование» отрядов князя в уже захваченном и разграбленном ими Ислам-Кермене: тем самым он контролировал татарские пастбищные угодья, не давая им подготовить конский состав к зимнему походу, и ушел он в Московию только в середине осени, когда трава уже потеряла свои кормовые свойства (массовый падеж верховых и вьючных животных при отступлении Магмет-Гирея от Красивой Мечи отчасти явился следствием этих действий). Видимо, по этой же причине крымский хан для зимнего похода своего сына призвал под его бунчуки ногайские и ширинские племена, кочевавшие между Доном и Волгой и в верховьях Кубани, которые не пострадали от фуражного дефицита, как это случилось в Крыму в результате действий Д.И. Вишневецкого.

Провал зимнего похода крымских татар на тульские земли показал действенность методов борьбы, избранных князем для организации отпора степной агрессии. Уничтожив в Перекопском походе 1558 года военно-хозяйственную инфраструктуру Крымского ханства в низовьях Днепра, в Северной Таврии, он на некоторое время обеспечил безопасность правого фланга обороны русского порубежья. Настало время обезопасить левый фланг границы Московского государства с Диким полем, для чего было необходимо таким же образом разорить владения Крымского ханства и его сюзерена – Оттоманской империи в нижнем течении Дона, центром которых являлась крепость Азак (ныне Азов).

В феврале 1559 года князь Д.И. Вишневецкий был направлен на реку Донец, где ему надлежало соорудить суда и на них совершить нападение на Азов, Керчь и другие места: «…приходити на Крымские улусы, суда поделав, от Азова под Керчь и под иные улусы»[24]. Другой «экспедиционный корпус» поместного войска общим числом около 4 тысяч человек (по турецким сведениям) под командованием воеводы Д. Ф. Адашева был направлен на Днепр, чтобы атаковать кочевья и городки крымчаков, если они станут их восстанавливать после погрома, учиненного Вишневецким.

К сожалению, официальные по своему происхождению русские средневековые источники ничего не говорят о численности и составе войска князя Вишневецкого, выступившего с ним в Азовский поход 1559 года, не называют они и имен командиров отрядов, входивших в его состав. Поэтому остается только предполагать, что с князем Дмитрием Ивановичем в причерноморские степи отправились силы, количественно и качественно мало чем отличающиеся от тех, с которыми он воевал под Перекопом в предыдущем году. Косвенно это подтверждается материалами оттоманских архивов, которые называют людей князя Вишневецкого «русские» («Rus») и даже «московские» («Moscof»). Следует отметить, что именно так турецкие официальные источники именовали русских служилых людей, тогда как иные противники Блистательной Порты имели собственные названия, например, «злодеи» (запорожские и донские казаки) или «предатели» (астраханские татары, ногайцы, черкесы, воевавшие на стороне русских). Летом 1559 года бей Кафы определял численность группировки сил Д.И. Вишневецкого в 10 тысяч человек. На наш взгляд, это вполне адекватная оценка сил, которые реально могли находиться под командованием князя в то время.

Новость о концентрации русских войск и строительстве кораблей на днепровских притоках – реках Псла и Ворскла стала известна крымским татарам от лазутчиков, посланных ханом в Московское государство, о чем он не замедлил сообщить турецкому султану. Понимая опасность своего положения, хан просил помощи оттоманского флота. В своем ответе, датированном июнем 1559 года, султан сообщим Девлет-Гирею об отправке в самое ближайшее время эскадры «для защиты мусульманского государства от угроз русских». Одновременно султанский диван получил сообщение о военных приготовлениях русских вблизи границ Крымского ханства и из другого источника – от Сулеймана, бея Вульчитрина (бейлика, т.е. турецкой провинции, расположенной в междуречье Днестра и Дуная – О.К.), который сообщал, что войск акынджи (легкой кавалерии, размещавшейся на границах Блистательной Порты и предназначенных для наступательных действий – О.К.), находившихся под его командованием, будет недостаточно для отражения «неверных»[25]. Все эти сообщения, опубликованные Ш. Лемерсье-Келькеже, свидетельствуют об усиленной подготовке Крымского ханства к отражению похода войска князя Д.И. Вишневецкого в надежде избежать повторения прошлогоднего разгрома.

В апреле князь Вишневецкий известил царя Ивана IV Васильевича о том, что он «…побил Крымцов на Яндаре блиско Азова. Было их полтретьиста (т.е. 250 – О.К.) человек, а хотели ити под Казанские места войною». Татары были разбиты наголову, а 26 из них – взяты в плен, из которых 14 князь прислал в Москву, а 12 оставил у себя в качестве хозяйственной прислуги при обозе[26]. Других сообщений, касающихся каких-либо еще боевых действий отрядов князя весной-летом 1559 года, известные исследователю отечественные летописные источники не содержат. Однако опубликованные материалы турецких архивов позволяют проследить ход дальнейших событий этой военной кампании.

Ранее 2 июля 1559 года (26 Рамазана 966 по мусульманскому летоисчислению) отряды князя Вишневецкого атаковали Азов, причем это нападение было с большим трудом отбито турками. Гарнизон, в состав которого входил отряд из 200 янычар, был недостаточен для отражения штурма, и он было отбит лишь благодаря помощи, оказанной ногайскими племенами, кочевавшими в то время в окрестностях Азова, и поддержке османской эскадры, состоявшей из шести больших 25-весельных (kadyrga) и незначительного числа малых (kalita) галер. Несмотря на то, что нападение отбили, тревога была велика: впервые Азов, военный форпост Блистательной Порты в степях Северного Причерноморья, подвергся серьезной опасности.

Следует добавить, что атака Азова и опустошение отрядом князя Вишневецкого его окрестностей вызвали продовольственный кризис не только в этой крепости, где вспыхнул голод, но и в Большой Ногайской орде и даже в Стамбуле, ибо султанская столица в значительной степени зависела от поставок зерна, сухих овощей, растительного масла из Северного Причерноморья. Еще хуже дела оказались у ногайцев: их голодающие племена прошли через причерноморские степи с востока на запад, опустошая все на своем пути, в том числе и кочевья крымских татар, и в начале зимы дошли до османских владений в землях Молдавии и Валахии, где и оставались вплоть до мая 1560 года, нанеся этим вассалам Блистательной Порты огромные убытки (в стамбульском архиве Ш. Лемерсье-Келькеже нашла минимум 4 султанских указа «о переселении голодающих ногайских племен на оттоманские земли Буджака», касающихся организации размещения и питания ногайцев в Молдавии, которые «…покидая свой опустошенный район.., разместились на оттоманских землях вплоть до границ Молдавии, грабя все на своем пути»[27]).

Турецкие источники датируют первое нападение отрядов князя Вишневецкого на Азов маем 1559 года. Несмотря на неудачный штурм, он не отступил от крепости и приступил к ее планомерной осаде и был вынужден ее прекратить только в конце августа по прибытии к Азову османского черноморского флота под командованием адмирала Али Реиса, который 2 сентября (27 Зилка'да 966 по мусульманскому летоисчислению) донес султану, что по его прибытии крепость была деблокирована, а «Дмитрашка» – так называли Д.И. Вишневецкого в официальной турецкой делопроизводственной переписке – отступил на север вверх по Дону.

Отступив от Азова, князь со своими отрядами опустошил турецкие и ногайские земли на северном побережье Азовского моря в нижнем течении Дона и вышел на Таманский полуостров, верно оперируя своими отрядами по правобережью Кубани. Не позднее 10 сентября 1559 года (7 Зильхиджджа 966 по мусульманскому летоисчислению) русские, предводительствуемые «Дмитрашкой», по сообщению Синана, бея Кафы, в адрес турецкого султана, погрузившись на большие лодки (традиционные казачьи «чайки»), совершили нападение на Керчь (по-турецки Kerč) и ее окрестности, но эта атака была отбита турецкой эскадрой, пришедшей туда со всем корабельным составом, артиллерийским огнем с моря. Затем, как свидетельствуют все те же турецкие источники, князь Дмитрий Вишневецкий поднялся вверх по Дону, где построил малые крепостицы, «подготавливаясь тем самым к новому наступлению в следующую весну»[28].

Одновременно князь, видя слабость своих сил для овладения Азовом (он не знал, что царь Иван IV послал «...на Дон постельничего и воеводу Игнатья Михайловича Вешнякова, а велено ему сходится на Дону со князем Дмитреем Вешневецким»[29]), стал искать союзников из числа местного населения Тамани, боровшегося за свою независимость от турецкого владычества на полуострове, и нашел их в лице «пятигорских черкасов», современных черкесов, ведущую роль среди которых имел род Жане (по-турецки Žanoğlu). Эмиссары князя спровоцировали их восстание и нападение на Кафу, причем турецкий гарнизон смог отразить эту атаку только благодаря помощи крымских татар, пришедших к нему на выручку. Девлет-Гирей писал Большому султанскому совету, что он захватил главных черкесских военачальников прежде, чем им удалось укрыться на Кавказе или в Московии[30]. В результате этого поражения Кансук, сын главы черкесского племени Жанэ, и один из его братьев были убиты, а их головы, как и головы многих московских начальных людей были присланы в Стамбул как доказательство победы[31].

Как утверждает Ш. Лемерсье-Келькеже, в 1559 году Д.И. Вишневецкий, согласно турецким источникам, совершил три похода против турецких владений в Северном Причерноморье: первое – весной (апрель-май), второе – летом (июль-август), а третье, дата которого им не уточнена, – осенью, совместно с черкесами во главе с Кансуком, сыном старейшины племени Жане[32]. Однако это утверждение противоречит действительности, выступление черкесов не было сказано с непосредственной деятельностью Д.И. Вишневецкого, который после неудачной попытки нападения с моря на Керчь, решил возвратиться в земли Московского государства для отдыха и пополнения войск.

Установив военный союз с черкесскими родами и, видимо, считая этот факт главным достижением кампании под Азовом и на Тамани, князь решил вернуться в пределы Московского государства, тем более что он предварительно обеспечил базу для боевых действий на будущий год в виде укреплений по нижнему течению Дона, сооруженных при отступлении от Азова и в лице новых союзников, которыми стали «пятигорские черкасы». В сентябре 1559 года Д.И. Вишневецкий вернулся из своего Азовского похода, «с Дону», который имел для Московского государства, как мы уже сказали выше, важные военно-политические и дипломатические последствия: «…с ним прислали Черкасы и Чюрука-мирзу Черкасского: все Черкасы бьют челом, чтобы их Государь пожаловал, дал бы им воеводу своего в Черкасы и велел бы их всех крестити»[33]. Упоминавшиеся выше мнение турецких источников о якобы руководстве князя мятежом черкесов осенью 1559 года, как видно, не имеет под собой оснований, оно вызвано тем, что в конце 50-х годов XVI столетия в Османской империи и у ее вассалов было принято связывать все враждебные выступления против них с именем «Дмитрашки» – князя Вишневецкого.

Успех похода 1559 года под Азов и на Таманский полуостров повлек за собой значительное увеличение размеров поместий сподвижников князя в Дедиловском уезде в 20-ти верстах юго-восточнее Тулы. Как свидетельствует писцовая книга этого уезда 1588-1589 гг., там появилось несколько «деревень… придаточных, что им придано за озовскую и за черкасскую службу»[34]. Дополнительное земельное жалование за военные отличия получили 44 человека, причем размер прирезков колебался очень существенно – от 5 до 40 четвертей земли, главным образом, целины (т.е. от 8 до 65 га – О.К.), при этом размер землевладений увеличивался на 25-60 процентов. Всего же для дополнительного поместного верстания в уезде было выделено 555 четвертей или 910 га земли[35]. Таким образом, наряду с предоставлением отличий Московское государство одновременно решало вопрос хозяйственного освоения пригодных к сельскохозяйственному использованию земель (как известно, именно размер поместья являлся основой для налогообложения в Московии после 1550 года). Одновременно с испомещением людей Д.И. Вишневецкого статус князя резко понизился, – он, сохраняя положение служилого князя, фактически был низведен до уровня простого воеводы, назначаемого из числа бояр или дворянской аристократии. Потеря социального статуса впоследствии, похоже, явилась одной из звеньев в цепи причин возвращения князя в 1561 году на польско-литовскую службу.

В феврале 1560 года царь Иван IV «отпустил… Вишневецково на государьство в Черкасы», причем, в связи с этим князь первый и единственный раз в летописной традиции назван воеводой[36]. Что может означать термин «государьство» в русской средневековой традиции, сказать сегодня достаточно сложно (возможно, это была своеобразная компенсация московским царем фактической утраты Д.И. Вишневецким социального статуса формально полусамостоятельного служилого князя), но, как показывает ход последующих событий, уже летом царь фактически отказался от своего сюзеренитета над князем, направив к начальнику турецкого гарнизона Кафы (Феодосии – О.К.) своих гонцов, сообщивших османам план военной кампании 1560 года в Причерноморье, ибо за действия Вишневецкого московское правительство «не хотело нести ответственности» (об этом демарше царя Ивана IV Васильевича мы узнаем из указа Сенана-паши бея Кафа от 23 рамазана в 967 года хиждры (16 июня в 1560 г.), опубликованного французским историографом Ш. Лемерсье-Келькеже)[37].

Видимо, царь Иван IV не хотел включать напрямую в состав Московского государства черкесские земли, слишком удаленные от его южных рубежей, речь, как представляется, могла идти лишь о протекторате Москвы над пятигорскими черкесами (современными адыгами). Также вполне вероятно, что он не мог этого сделать, поскольку московское государство в то время вело самые активные боевые действия в Прибалтике и современной Белоруссии в рамках Ливонской войны, а поэтому изыскать дополнительные силы для организации военной экспансии на южном направлении в то время объективно было крайне затруднительно. Возможно и другое объяснение действиям царя Ивана IV: отправляя князя на Северный Кавказ, он предоставил ему там всю полноту действий по руководству союзниками и тем самым формально удалив его со своей службы, как это некогда сделал и Сигизмунд II Август, назначив его «стражником на Днепре». Поэтому, передав туркам планы военной кампании 1560 года против Крыма со стороны Таманского полуострова, царь «как бы» не совершал предательства, стремясь к установлению мира в Северном Причерноморье, что было ему чрезвычайно важно, т.к. вести войну на два фронта – против Речи Посполитой и Крымского ханства, поддержанного ее сюзереном – Оттоманской Портой – Московское государство в то время объективно не могло.

Однако при этом царь в долгосрочной перспективе не отказывался от установления своей гегемонии на Северном Кавказе, но уже не военным, а политико-религиозным путем: вместе с князем Дмитрием Вишневецким и посланцами черкесского народа на Северный Кавказ «…попов крестьянских отпустил, а велел ихъ (т.е. черкесов – О.К.) крестити по их обещанию и по их челобитью и промышляти над Крымским царем» [38]. Вишневецкий успешно справился с этой новой для себя миссией: черкесы приняли (правда, на некоторое время и с определенными оговорками) Православие, а на дочери одного из князей Черкасских – Марии (до крещения – Кученей) Темрюковне впоследствии вторым браком был женат сам царь. В результате предки адыгов оказались связаны с Московским государством не только общими военно-стратегическими интересами, но еще и религиозными и династическими связями, что еще более училило градус напряженности и противостояния на Северном Кавказе в то время.

Царь Иван IV Васильевич напрямую увязывал вопрос о перспективной возможности включения земель Западной Черкессии в состав Московского царства с решением проблемы окончательного распространения своей власти на земли Большой (или астраханской) ногайской орды, предводителем которой в том время был князь Исмаил (именно для обеспечения его лояльности московскому престолу направлялся в 1559 году воевода и постельничий И.М. Вишняков)[39]. Такая позиция русского монарха была вполне объяснима: без установления военного господства в Предкавказье, – в долинах Кубани, Лабы, Терека и на Таманском полуострове, т.е. местах традиционного кочевания ногаев, невозможно было говорить о какой бы то ни было военно-политической экспансии на Северном Кавказе. По сути, Д.И. Вишневецкому предлагалось на свой страх и риск создать в Западной Черкессии протогосударство в форме союза местных племен, идеологической основой которого бы стала борьба христианского и мусульманского мира за господство на современной Кубани.

Ногайский князь Исмаил считался союзником Москвы, а поэтому царь Иван IV Васильевич через своего посланника сына боярского П.Г. Совина сообщил ему план военной кампании против Крыма на 1560 год, в котором князю Вишневецкому был определен самостоятельный театр военных действий: «А въ Черкассы естьми въ Пятигорские земли послалъ князя Дмитрея Вишневецкого, да Черкаскихъ князеи Амияка да Сибока зъ братею. Да многихъ своих людей с ними послалъ. А велелъ есми им въ Черкасскую сторону со всеми черкасы крымскому недружбу делати и надъ Крымом промышляти сколько мочно»[40]. Упоминание в данном документе «многих людей» московского царя свидетельствует об ошибочности умозаключения Ш. Лемерсье-Келькеже, считавшей на основании материалов только одних турецких архивов, что «начиная с лета 1560 года в распоряжении Вишневецкого находилась лишь его собственная армия, завербованная из числа украинских казаков, к которым, вероятно, присоединились донские казаки и черкесы племени Жане»[41].

Даже если предположить, что в составе отряда князя были исключительно «украинские казаки», пришедшие вместе с ним на русскую службу, как считает Ш. Лемерсье-Келькеже, то после своего испомещения они автоматически превратились в московских служилых людей, от князя уже независящих и ландскнехтами в западноевропейской традиции не являющихся. Об этом же свидетельствуют упоминавшиеся выше раздача земель в награду «за озовскую и черкаскую службу», которая имела место в Дедиловском уезде, что говорит в пользу нашего тезиса о том, что летом 1560 года в междуречье Дона и Кубани действовали не только отряды местных инсургентов, но и непосредственно отряды московских служилых людей. Поэтому мы можем с полной уверенностью говорить, что наблюдаем у французского археографа явный перенос представлений о социальном характере личного состава отрядов князя Д.И. Вишневецкого, свойственного им несколько лет назад, на принципиально иные сословные реалии, вызванные к жизни его переходом на русскую службу.

О боевых действиях отрядов князя Д.И. Вишневецкого в Северном Причерноморье в 1560 году мы знаем исключительно из турецких источников, в то время как русские хранят о них полное молчание. Для отражения его нападений была мобилизована практически вся военная мощь Оттоманской Порты в Юго-Восточной Европе. Достаточно сказать, что для этого пехота набиралась в 9 бейликах (провинциях Оттоманской Порты – О.К.) черноморского побережья Балканского полуострова, командование над которой в мае 1560 года получил бей Силистрии. В подчинение к нему были также отданы отряды воевод Молдавии и Валахии, а также все военные силы Крымского ханства, которые были подкреплены подразделением турецкой береговой артиллерией, предназначенным для обороны низовьев Днепра. Кроме того, из Стамбула в Азов была направлена дополнительная эскадра из 7 кораблей, перебросившая туда отряд янычар и запасы продовольствия.

Столь крупномасштабные приготовления в полной мере соответствовали фантастическим слухам о численности сил князя Д.И. Вишневецкого, которые изначально оценивались османскими военачальниками в 70 и даже 80 тысяч человек. Лишь в начале июня эти цифры были уменьшены до соответствующей здравому смыслу величины: за авангардом в количестве 400 воинов следовали главные силы армии, насчитывавшей до 5 тысяч человек. Как считает Ш. Лемерсье-Келькеже, опирающаяся на материалы турецких архивов, «начиная с лета 1560 года в распоряжении Вишневецкого находилась лишь его собственная армия, завербованная из числа украинских казаков, к которым, вероятно, присоединились донские казаки и черкесы племени Жане».

Именно с этими силами князь Д.И. Вишневецкий предпринял свою последнюю серьезную операцию против Крыма и владений Оттоманской Порты в Северном Причерноморье. В июле 1560 года он начал наступление на Азов, из Западной Черкессии, но в связи с прибытием османской эскадры, возглавляемой беем Кафы, потерпел неудачу. Тогда князь Дмитрий и черкесы попытались форсировать Керченский пролив и, проникнув на территорию Крыма, атаковать Кафу, однако турецкие власти были предупреждены об их намерениях либо московскими гонцами, либо шпионами, посланными крымским ханом в черкесские земли. Поэтому другая эскадра наблюдала за переправой и отразила вторжение[42].

Как развивались дальнейшие события этой военной кампании, не известно, однако русские летописи свидетельствуют, что в ноябре 1560 года «…приехал ко царю и великому князю з Днепра воевода князь Дмитреи Ивановичъ Вишневетцской, а был государьскою посылкой на Днепре и Крымские улусы воевал, которые кочевали блиско Днепра»[43]. Это свидетельство, как представляется, можно трактовать двояко: или летописец перепутал реки Дон и Днепр, «направив» князя в привычный для него театр военных действий, или, действительно, после неудачной попытки вторжения в Крым через Керченский пролив князь Д.И. Вишневецкий со своими людьми совершил поход от Таманского полуострова до Днепра, в очередной раз разграбив земли ногайцев и крымских татар.

Второе предположение находит косвенные подтверждения в документах дипломатической переписки между западноевропейскими послами при стамбульском дворе со своими монархами. Как следует из донесений французского посланника де Петремоля королю Карлу IX, всю зиму 1560-1561 гг. турки в Трапезунде держали в боевой готовности мощную для того времени группировку сухопутных войск для морского десанта: «15 галер и 8 галлиотов с часа на час ожидают отправления в Кафу с тем, чтобы узнать намерения московитов в это время года, которые более похожи на набеги, чем на настоящую войну, ибо ее неудобно вести в это время года, так как реки, которые имеются здесь в большом изобилии покрыты льдом, и поэтому флот необходимо перетаскивать волоком по снегу, между тем как по весне все корабли уходят с Дона в свои страны. Говорят, что московиты для того, чтобы соединиться с черкесами, главой которых провозглашен Дмитрашка, направляются в Мегрелию. Если это так, то это прибавит забот хану»[44].

Данный документ весьма интересен нам с двух точек зрения. С одной стороны, он дает реальные представления о военных усилиях, прилагаемых Оттоманской Портой для организации противодействия походам и набегам отрядов князя Д.И. Вишневецкого, и о масштабах той угрозы, которую он представлял для османов и их союзников в Северном Причерноморье. Походы князя на Азов и Таманский полуостров, не принесшие Московскому государству серьезных военных успехов, выдвинули его в первый ряд военачальников Восточной Европы того времени, способных своими действиями влиять на геополитический расклад сил в этой части Старого Света. Во-вторых, князь Дмитрий, которого французский дипломат без обиняков называет главой черкесов, пусть и ненадолго, но завоевал себе мечом царство в Западной Черкессии, точнее – он стал харизматическим лидером местного родоплеменного союза этой части Северного Кавказа. Вполне возможно, что именно этим объясняется свидетельство Никоновской летописи от февраля 1560 года о том, что «отпустилъ Государь Вишневецкого на государьство въ Черкассы»[45].

Тот факт, что в современной Западной Черкессии в 1560-1561 гг. существовало некое государственное образование (пусть даже в форме протогосударства или какого-то родоплеменного объединения), признаваемого иностранными монархами согласно феодальной правовой традиции в качестве домениального «владения» князя Д.И. Вишневецкого, косвенно свидетельствует следующий сюжет из отечественной медиевистики. Как известно, 7 августа 1560 года умерла Анастасия Романовна Захарьина-Юрьева, а спустя девять дней, 16 августа, вдовый царь Иван IV Васильевич принял решение о посылке гонцов для сватовства «в ыных землях». Это решение требует небольшого комментария: покойная царица происходила из московского боярского рода, брак с ней был заключен до его венчания на царство, но принципиально новый – «королевский» – статус русского монарха в интересах внешней политики и международного авторитета Московского царства как «полноценного» европейского государства (особенно в условиях войны за «европейскую» Ливонию) требовал своего подтверждения не морганатическим, а уже династическим браком с «принцессой крови» в соответствии с европейской традицией.

С этой целью в августе-сентябре 1560 года были отправлены три посольства: Ф.И. Сукина – в Речь Посполитую, Ф.Г. Беклемишева – в Швецию и Ф.В. Вокшерина – в Черкессию, первые два из которых окончились неудачей. Последнее обстоятельство явно указывает на то, что земли адыгов рассматривались Московским царством как самостоятельный субъект международных отношений того времени, о чем свидетельствуют и характер, и ранг дипломатической миссии. Повторно это было подтверждено в феврале 1561 года, когда «за царской невестой» к «пятигорским черкасам» отправился окольничий Б.И. Сукин[46]. Таким образом, деятельность Д.И. Вишневецкого на Северном Кавказе носила не только военный, но и политический характер, а ее результатом стало создание на несколько лет полусамостоятельного-полузависимого от Московского царства черкесско-адыгского государства (или протогосударства). По крайней мере, именно он хронологически имел все возможности принять посольство Ф.В. Вокшерина и обеспечить его переговоры с местными князьями о кандидатуре для царской женитьбы.

Как долго предводительствовал князь Д.И Вишневецкий черкесскими племенами, и в чем это конкретно заключалось, сегодня без специальных исследований сказать сложно. Учитывая уровень социального развития, к тому времени едва прошедших стадию третьего разделения труда и живших в условиях родоплеменной или трайбовой системы организации общественной жизни, вполне возможно предполагать, что князь завоевал симпатии черкесов еще в 1559 году, когда организовал и привез от них в Москву депутацию с просьбой о принятии в подданство, крещении и назначении к ним самого князя Дмитрия в качестве царского наместника. Учитывая тот факт, что выборные люди из числа черкесской аристократии прибыли в Москву в сентябре 1559 года, а сам их путь из Тамани занял не менее месяца, вполне достоверно можно рассчитать, что князь встал во главе их движение сопротивления турецко-татарской экспансии не позднее лета.

Во второй половине июля 1559 года он с выборными депутатами отбыл в Москву в надежде получить помощь людьми и материальными средствами от царя, а поэтому неудачный набег черкесов против Азова, организованный уже осенью Кансуком, сыном старейшими рода Жанэ, проходил без его участия, и, следовательно, полученное поражение не могло подорвать авторитета князя среди черкесов. Наоборот, оно только подчеркнуло значимость для них его личности, поскольку в его отсутствие победа оказалась недостижимой. Формально свое лидерство среди населения Западной Черкессии он укрепил в конце февраля 1560 года, когда оно присягнуло на верность московскому царю. Окончание же «государьства» князя Вишневецкого в черкесских землях можно датировать началом осени 1560 года, когда он после серии неудачных попыток формировать Керченский пролив со стороны Таманского полуострова, скорее всего, совершил свой очередной опустошительный поход по владениям ногаев и крымских татар в Северном Причерноморье до Днепра, и оттуда вернулся в пределы Московского царства.

Однако вполне обоснованным может представляться и иной вариант развития событий: зимой 1560-1561 гг. князь Д.И. Вишневецкий вновь побывал на Кавказе, о чем свидетельствует донесение французского посла де Петромоля при султанском дворе, который доносил в январе 1561 года своему королю Карлу IX об отправке в Кафу (современную Феодосию) морем отряда янычар из Трапезунда в ответ на набег русских и черкесов на Азов. Данное сообщение находит подтверждение в документах, связанных с возвращением князя Дмитрия в польско-литовское государство осенью 1561 года: в частности, и послании (листе) от Сигизмунда II Августа двоюродному брату героя нашего повествования князю Михаилу Александровичу, выступавшему посредником на переговорах об отъезде Д.И. Вишневецкому со службы у московского царя, от 5 сентября 1561 года говориться, о том, что князь Дмитрий «…пришолъ зъ земли Пятигорское на Днепръ…»[47], т.е. к границам Речи Посполитой он прибыл непосредственно с Северного Кавказа или Таманского полуострова, не заходя в пределы Московского государства. Таким образом, мы можем вполне резонно предполагать, что временем окончание «государьства» князя Д.И. Вишневецкого в Западной Черкессии (впрочем, как и всего периода московской службы) стали апрель-май 1561 года.

14 апреля он со своим отрядом – «каневскими черкасами» (т.е. с теми людьми, кто пришел вместе с ним на русскую службу в 1557 году) – был направлен вновь на Днепр «…недружбу делати царю Крымскому и королю Литовскому»[48]. Фактически, это означало, что ему предписывалось вести боевые действия в бывших владениях – Черкасском и Каневском поветах Великого княжества Литовского, чего он, естественно, сделать не смог. Это распоряжение, видимо, переполнило чашу терпения князя (не следует забывать факта предательства царя Ивана IV, передавшего туркам план войны в Северном Причерноморье за год до этого), и он решил прекратить службу Московскому государству и лично Ивану IV Васильевичу, бросив также на произвол судьбы свое «государьство в Черкассы».

Как свидетельствуют Лебедевская летопись, 31 июля 1561 года «…приехали ко царю и великому князю всеа Русии в Можаескъ (Можайск – О.К.) с Поля з Днепра… казаки Михалко Кириллов да Ромашка Ворыпаев и сказали, что князь Дмиреи Вишневецкой царю и великому князю изменил, отъехал с Поля з Днепра в Литву к Полскому королю со всеми своими людми, которые с ним были на Поле, а людеи его было триста человекъ. А приезжал до него на Днепр ис Киева брат его князь Михайло Вишневецкой да князь Дмитреи же Вишневецкой…»[49]. Сторонники князя «…взяли с собой в Литву казацкого московского атамана Водопьяна с его прибором, с польскими казаки, а казаков с ним было полтораста человек»[50].

Как мы видим, Д.И. Вишневецкий возвратился в Речь Посполитую не с пустыми руками: в условиях войны он увел от противника достаточно крупный по меркам того времени отряд в 400-500 человек, безусловно, пополнивших ряды войск польско-литовского государства. Тем самым он не только сорвал Московскому государству проведение военной кампании в среднем течении Днепра в 1561 году, но и на несколько лет полностью дезорганизавал весь его южный театр военных действий от предгорий Северного Кавказа до Днепра включительно. По крайней мере, никаких упоминаний о крупных военных усилиях со стороны Москвы в Среднем Поднепровье на протяжении первого периода Ливонской войны 1558-1583 гг. в известных нам письменных источниках мы не встречаем. Поэтому мы с полной уверенностью можем говорить, что уход князя Д.И. Вишневецкого с царской службы в 1561 году (а не 1562, как это утверждают некоторые исследователи[51]) явился не только дипломатическим, но и военно-стратегическим успехом польско-литовского государства в его вооруженной борьбе против Московского царства в те годы.

Причины ухода князя Д.И. Вишневецкого со службы московскому царю и возвращения в польско-литовское государство российские медиевисты трактуют по-разному: Е.Н. Кушева считала его «результатом польских усилий»[52], А.В. Виноградов расширяет их перечень, добавляя в их число «конфликты и противоречия с черкессики князьями», которые привели к отказу родоплеменной аристократии адыгов и черкесов от «московской ориентации»; утрату Москвой влияния в ногайской Большой орде; обострение вооруженного противостояния между Речью Посполитой и Московским царством из-за Ливонии, что «исключало антикрымские действия со стороны Днепра»[53] (по сути, он намекает, хотя и не говорит прямо о том, князь с его приверженностью тактике «наступательной партизанской войны» в 1561 году в Московии оказался не у дел).

Мы же, солидаризируясь с мнением указанных выше авторов, считаем необходимым несколько расширить перечень причин, побудивших князя Д.И. Вишневецкого дезертировать в 1561 году с царской службы.

Во-первых, отправка князя на «государьство» в Западную Черкессию обернулась для него если не прекращением оказания Московским государством материальной и военно-технической помощи, то отказом царя от направления к нему отрядов русских служилых людей – военных профессионалов, являвшихся ядром объединенных с черкесами и ногаями сил, которые должны были «недружбу делать Крымскому царю», а воевать с кочевниками силами все тех же кочевников иной этнической принадлежности он не мог, да и не умел.

Во-вторых, несмотря на то, что жители современных князю Черкасс были потомками уроженцев Северного Кавказа, переселившимися в среднее Поднепровье в 40-е гг. XIV века, культурные традиции и менталитет представителей этих двух ветвей, имевший общий этнический корень, оказались настолько различными, что преодолеть этот психологический антагонизм им объективно не удалось, а поэтому мотивы сохранения автохтонтной идентичности для адыго-чересской аристократии в ее соперничестве за власть и влияние с князем Дмитрием были чрезвычайно актуальны.

В-третьих, нельзя сбрасывать со счетов и субъективного фактора личности самого князя Д.И. Вишневецкого: будучи харизматичным лидером, он, оставшись без поддержки московских властей и родоплеменной знати Западной Черкессии, оказался неспособен адаптироваться к окружающей его реальности, стать политиком и администратором среди чуждых ему по духу людей, забыть о лаврах полководца. Поэтому, когда к нему через двоюродных братьев князей Михаила и Константина Александровичей поступило предложение вернуться в Речь Посполитую, князь Дмитрий принял его в надежде хоть где-то вернуть себе почести и славу.

Однако главной причиной прекращения «государьства в Черкасах», а с ним и всей московской службы князя Д.И. Вишневецкого стала личная позиция царя Ивана IV Васильевича в отношении «южного направления» московской внешней политикив то время. В связи с расширением масштабов Ливонской войны был вынужден свернуть военную активность в Северном Причерноморье и предгорьях Северного Кавказа. Именно этим объясняется и факт информирования царскими гонцами коменданта гарнизона турецкой крепости Кафа (Феодосия) о военных планах князя Дмитрия в 1560 году, и прекращение направления к нему служилых людей из числа жильцов, детей боярских и стрельцов, ограничиваясь отправкой немногочисленных отрядов казаков, мало чем отличавшихся по боевых качествам и морали от своих противников – кочевников-степняков. Квинтэссенцию отношения русского монарха к действиям князя Вишневецкого на Тамани и Северном Кавказе должен был высказать московский посол в Крыму А.Ф. Нагой, отправленный туда в апреле 1563 года, которому предписывалось сообщить хану Девлет-Гирею I о уже состоявшемся его «выводе из Черкас» за то, что он «учал жити в черкасах не по наказу»[54], т.е. вступил в противоречие с царскими инструкциями о свертывании военной активности в регионе, за что и был назначен на днепровский театр военных действий.

Последний поход

Прибыв летом 1561 года в назначенный ему московским правительством район действий в среднем Поднепровье, князь Д.И. Вишневецкий со своими людьми расположился лагерем в урочище Монастырище в 30-ти верстах от Черкасс близ Хортицы на левом берегу Днепра, откуда направил к королю и великому князю Сигизмунду II Августу гонца с просьбой о том, чтобы он снова принял его к себе на службу и прислал бы ему, по обыкновению, глейтовый лист, т.е. охранную грамоту для свободного проезда из Монастырища к его двору.

В ответ на ходатайство князя о дозволении вернуться в Великое княжество Литовское тот охотно изъявил ему свое согласие и направил ему 5 сентября 1561 года из местечка Рудники «Листъ кглейтовый князю Дмитру Вишневецкому о дозволеньи прыехати зъ земли князя Московского до здешнего панства и до отчизны его» (охранную грамоту о дозволении приехать из Московской эемли до здешнего государства и владений его – О.К.). Поскольку никто из известных нам историков последнего столетия не цитировал этот документ полностью, а Д.И. Эварницкий (Яворницкий) и вслед за ним В.А. Голубуцкий опубликовали лишь его отрывки, да и то в вольном переводе, то мы приведем его в полном объеме как образец нормативного акта такого вида суверенной государственной власти Речи Посполитой того времени, исключая лишь формулу официального титулования короля Польского и великого князя Литовского:

«Ознаймуемъ симъ листомъ нашимъ всимъ посполите и кождому зособна (т.е. всем подданным и каждому в особенности – О.К.), ижъ писалъ и прысылалъ до насъ князь Дмитрей Ивановичъ Вишнецецкiй о томъ, што перво сего онъ пошолъ былъ до земли неприятеля нашого князя великого Московского, и ачъ-кольве до непрiятельское земли ходилъ, велже не въ иный который обычай то вделалъ, одно жебы дей тамъ быши а можности и справы того непрiятеля выведавшы, часы потребы намъ господару и Речи Посполитой тымъ годне служилъ (поскольку находился на неприятельской территории, то сделал не по обычаю, а из желания, находясь там, выяснить возможности и ресурсы противника, чтобы в час нужды монарху и государству как можно лучше служить – О.К.). Ино кгды выйстю перемиръя зъ нами князю великому Московскому ведомость взялъ (получил известие от царя Ивана IV о перемирии с Речью Посполитой в ходе Ливонской войны – О.К.), онъ, не зоставаючи въ земли непрыятельской, на границы паньства нашого прышолъ, хотечи нам господару, пану своему прыроженому, служити. И билъ намъ чоломъ, абыхмо ему въ панства наши и на дворъ нашъ господарскiй приехати не забороняли и в первшую ласку нашу господарскую его прыняли.

Ино ачъ статутомъ загорожоно съ панства нашого до неприятельское земли не выходити, вежде ижъ онъ то для таковое причины чинилъ, якъже сказалъ, то тымъ таковымъ поступкомъ зверненья своего подъ часъ выйстя перемиръя а не злымъ умысломъ съ панства нашого шолъ (несмотря на законодательный запрет уходить с королевской службы в неприятельские земли, он сделал это в момент перемирия, а не злым умыслом, т.е. в военное время, и по указанной выше причине, т.е. для проведения стратегической разведки – О.К.), звлаща до тои земли идучи и тамъ будучи, противъ намъ господару и панствамъ нашимъ ничого шкодливого не почалъ, прото вспометавши есмо на верныя службы продковъ князя Дмитрея Ивановича Вишневецкого, мы прыймуемъ его въ ласку нашу господарьскую и дозволяемъ ему в панство наше до отчизны его и во дворъ нашъ господарьскiй ку службамъ нашимъ ехати, не выстеречаючися строгкости права посполитаго и отъ насъ отъ господаря никакого коранья, ани неласки нашое за то (а поскольку находясь в неприятельских землях, он ничего против государства не сделал, и, памятуя верную службу предков князя, даруем ему свои милость и разрешаем ему ехать по территории государства до своих родовых имений, а также к монаршему двору для продолжения службы, не опасаясь строгости законов, опалы или немилости – О.К.); али доброволие въ панствах машкати мает, уживаючи всякое волности и свободы, яко и иные княжата, панята, обователи паньства нашого; а мы его по службе маем жаловати, уделяючи ему ласки нашое господарское (если законопослушание во владениях наших соблюдать будет, он может беспрепятственно жить в наших владениях, пользуясь всякими вольностями и свободой, как и другие княжата, панята и обыватели страны, а мы по службе будем его жаловать и проявлять монаршие милости – О.К.).

И на то дали князю Дмитру Вишневецкому сесь нашъ листъ кглейтовый зъ нашою печатью. Писанъ у Рудниках, лета Божьего Нарождения 1561, месяца сентября 5 день»[55].

Тем же документом Сигизмунд II Август вернул князю все его родовые земли[56]. Однако в списках должностных лиц административное иерархии Великого княжества Литовского имя Д.И. Вишневецкого после его возвращения в Речь Посполитую нам не встречается. Что явилось причиной этого: недоверие монарха к дважды перебежчику, субъективные качества личности князя или состояние его здоровья по возвращении в польско-литовское государство, о чем так любят говорить украинские историки всех времен, – ответ остается исключительно в области предположений. Хотя, как нам представляется, Сигизмунд II Август поступил с князем так же, как и в 1554 году, после его возвращения из турецких владений в Северном Причерноморье: он попросту сослал князя в его родовые владения.

Не менее интересен и более ранний вариант (для удобства назовем его «черновым») глейтового листа, дошедший до наших дней, первый абзац которого текстуально повторяет оригинал, а окончание его – более лаконично и даже лапидарно: «Ино тобе, яко слузе нащому, которого продкове верною службой продкамъ нашимъ и намъ господару завджы добря ся оказали и ни в чемъ веры свое не змейнили, непотреба бы за кглейтомъ до насъ пана своего прирожонного прiездити, але добровольне на дворъ нашъ могъ еси ехати. Вежде чинечи прозъбе твоей досить, листъ нашъ кглейтовый до тобе посыляемъ черезъ того служебника твоего, и въ службахъ твоихъ по заслузе ласки нашое госпорадское уделати тобе будемъ»[57] (тебе, слуге нашему, предки которого верную службу предкам нашим и нам, государю, всегда оказывали и ни в чем феодальной присяге не изменяли, не следовало бы требовать гарантий безопасности для возвращения на службу к своему прирожденному монарху, мог сам свободно к нам ехать. Однако уважая твою просьбу, нашу охранную грамоту посылаем тебе через твоего слугу и обещаем, что милость свою монаршую по заслугам оказывать тебе будем – О.К.). Как мы видим, данный документ никак не затрагивает вопроса службы князя Вишневецкого московскому царю, не увязывает его возвращение с событиями Ливонской войны и вступлением в нее польско-литовского государства и ничего не говорит об отсутствии враждебных действий князя в отношении Короны Польской и Великого княжества Литовского, тогда как в глейтовом листе с печатью Сигизмунда II Августа все эти щекотливые нюансы подробно оговариваются, что объясняется, на нащ взгляд, возвращением князя в Речь Посполитую непосредственно в военное время и с территории противника.

Да и само заглавие черновика слишком отличается от названия оригинала глейтового листа, и звучит оно так: «Листъ, писаный до тогожъ князя Вишневецкого, ижъ беспечнее може ехати до здешнего панства зъ земли Московское», что он был написан много ранее прибытия отряда князя в урочище Монастырище, так как речь в нем идет непосредственно «о земле Московской», а не о приграничной местности. Вся эта совокупность текстологических расхождений позволяет нам с большой степенью вероятности предполагать, что анализируемый здесь документ, скорее всего, не был черновиком глейтового листа в прямом смысле этого слова, а являлся ответом на некое более раннее, своего рода «проверочное», ходатайство (челобитье) князя о дозволении ему вернуться в Великое княжество Литовское, которое могло быть написано им во время сепаратных переговоров о возвращении на польско-литовскую службу, состоявшихся летом 1561 года между князем Дмитрием Ивановичем и его двоюродными братьями Михаилом и Дмитрием Александровичами Вишневецкими.

Косвенно это предположение находит свое подтверждение в тексте еще одного документа канцелярии Великого княжества Литовского, датируемого 5 сентября 1561 года, – днем выдачи глейтового листа с монаршей печатью князю Д.И. Вишневецкому. Официально он назывался «Листъ, писаный до старосты Черкасского князя Михайлы Вишневецкого, ижъ листъ кглейтовый посланъ до брата его князя Дмитру, также и козакамъ Низовымъ, которыхъ або помовалъ до Инфлантъ» (грамота, адресованная старосте Черкасскому князю Михаилу Вишневецкому, что охранная грамота послана брату его князю Дмитрию, так же как и казакам с низовьев Днепра, которых следует направить на службу в Лифляндию – О.К.). В этом официальном документе административной переписки мы читаем: «Что еси писалъ до насъ, ознаймуючи, ижъ дошла тебе ведомость черезъ писание властное руки брата твоего князя Дмитра Вишневецкого, же онъ хочети намъ господару своему прирожонному служити, пришолъ зъ земли Пятигорское на Днепръ, и есть теперь на врочище Монастырскомъ отъ Черкасъ въ тридцати миляхъ, и пишетъ до насъ, бъючи намъ чоломъ, абыхмо его въ ласку нашу господарску принемши, листъ нашъ кглейтовый прислати ему росказали и до насъ господаря прiехати ему дозволили. Чему есьмо зъ листу твоего, до насъ писаного, добро выразумевши, листъ нашъ кглейтовый ему послати велели, за которимъ ему въ паньство нашо до насъ господара и на дворъ нашъ приiехати вольно будетъ»[58] (что ты писал нам, извещая, что получил собственноручное послание брата своего князя Дмитрия Вишневецкого, что он хочет нам, государю его прирожденному, служить, пришел из Западной Черкессии на Днепр, находится в урочище Монастырском в тридцати верстах от Черкасс и пишет до нас прошение, чтобы мы ему нашу монаршую милость явили, распорядились прислать ему охранную грамоту и разрешили приехать ко двору. Поняв пользу тобою написанного, охранную грамоту послать ему мы велели, под защитой которой ему разрешается въехать на территорию Речи Посполитой и прибыть ко двору – О.К.).

Как следует из содержания этого документа, возвращение князя Дмитрия Вишневецкого и его людей в польско-литовское подданство стало результатом многоходовой комбинации, активными участниками которой были ближайшие родственники князя, имевшей целью ослабить военно-стратегические возможности Московского государства в регионе Среднего Поднепровья накануне вступления Речи Посполитой в Ливонскую войну 1556-1583 гг. в защиту Ливонии. Так ли все было на самом деле или нет, но главным последствием возвращения Д.И. Вишневецкого в Великое княжество Литовское стала объективная неспособность Московии вести боевые действия сразу на двух стратегических направлениях – в Прибалтике и на Днепре, для чего царскому правительству явно не хватало ни войск, ни опытных военачальников, хорошо знающих театр боевых действий. Для Речи Посполитой это стало не столько дипломатической, сколько военно-стратегической победой над Московией, добытой без применения вооруженной силы.

Возвращение князя в польско-литовское государство как бы само собой решило еще один вопрос обеспечения безопасности юго-восточной окраины Великого княжества Литовского на «московском» направлении: зимой 1561-1562 гг. прекратил существование так называемый «новый город на Псле», сначала возведенный, а затем разрушенный русскими служилыми людьми. История этого то ли города, то ли укрепленного места оказалась крайне непродолжительна, а поэтому нашла отражение в отечественной медиевистике исключительно в виде фрагментарных упоминаний и отсылок. Разрядные записи датируют его возникновение летом 1558 года, когда достаточно мощная группировка московских сил под предводительством князя Д.И. Вишневецкого заперла крымских татар в географических пределах полуострова и тем самым создала благоприятные условия для производства фортификационных работ в устье реки Псел – водной артерии, кратчайшим путем соединяющей южные окраины Московского государства со средним течением Днепра, в 120 верстах от вниз по его течению от Черкасс.

Согласно этим записям, летом 1558 года туда были посланы воеводы князь А.А. Звенигородский и М. Сунбулов[59], при этом не вполне ясно, оправлялись они строить или занимать уже готовые укрепления. Учитывая время когда, когда была направлена эта экспедиция, а также отсутствие строевого леса в устье Псла, впадающего в Днепр посреди степей, строительство «города» скорее всего свелось к инженерным работам по рытью рвов и отсыпке земляных укреплений типа валов или редутов, явно непригодных для нахождения в них постоянного гарнизона, особенно с октября по май. Поэтому эта группа укреплений, гордо именовавшаяся в русских делопроизводственных источниках в 1559-1560 гг. «Псельским городом» [60], крепостью, а тем более – населенным пунктом, в полном понимании этого слова, по нашему мнению, не являлась, хотя в нем тогда «годовали» воеводы Семен Упин и Михаил Булгаков[61] (тот самый, который был послан в 1557 году к Д.И. Вишневецкому в Хортицкий острог принимать вассальную присягу московскому царю).

Скорее всего эти полевые укрепления использовались не как форпост, призванный защищать южные границы Московского государства, а так база снабжения подвижных отрядов русского войска, высылаемых к окраинам Крымского ханства. Сигизмунд II Август и Девлет-Гирей I прекрасно понимали ущербность и бесперспективность этого московского предприятия, стоило бы им предпринять против него рейд более или менее крупным отрядом в несколько тысяч человек, а поэтому не высказывали беспокойства на этот счет, предоставляя событиям развиваться своим чередом. Как только активные военные усилия со стороны Московского царства в Северном Причерноморье к 1561 году постепенно сошли на нет, то и надобность в нем сразу же отпала. Присылка отряда Д.И. Вишневецкого на Днепр по идее должна была вдохнуть в эти укрепления новую жизнь, но его переход вместе со всеми людьми на сторону Речи Посполитой поставил финальную точку в их существовании. В итоге, не будучи ни разу атакованными ни крымскими татарами, ни польско-литовскими войсками, несмотря на относительную близость окраин Крымского ханства и военное время, после возвращения князя русские служилые люди были вынуждены уйти из устья Псла, предварительно срыв все укрепления.

Объяснение этому было более чем надуманным: в «наказном письме» послу в Крым А.Ф. Нагому, отправившемуся туда в апреле 1563 года, на счет этого города было сказано буквально следующее: «А нечто вспросят о Псельском городе, чего ради разорили, и Офонасию говорити: сказали были государю нашему тамошние украинные люди, что то место пригодитца х пашням и к иным угодьям, и государь наш того для велел им и город поставити, и как того места велел государь порозсмотрети гораздо, и то ся место х такому делу не пригодило, и того для государь наш велел его и разорити. А государю нащему городы новые не нужны, Божьим милосердием и старые города емлет»[62]. Фактически, мы можем говорить о том, что после утраты Хортицкого замка в 1557 и срытия «Псельского города» в 1561 году все те военно-стратегические преимущества, которые приобрело Московское государство в связи с переходом князя Вишневецкого на царскую службу, были им полностью утрачены после его возвращения на службу к королю Польскому и великому князю Литовскому.

Возвращение князя Дмитрия Вишневецкого в Великое княжество Литовское вызвало у московского царя Ивана IV странную эмоциональную реакцию – смешанное чувство напускного безразличия с подспудной досадой и сожалением. Направляя 10 июля 1563 года к королю Сигизмунду II Августу своего гонца дворянина Андрея Клобукова, царь помимо передачи дипломатической почты требовал от него «проведывати… про князя Дмитрея Вишневетцкого: как приехал на королевское имя, и король что жалование ему дал ли, и живет при короле ли, и в какой версте держит его у себя король» (насколько приблизил к себе князя Сигизмунд II Август – О.К.). А на вопросы о реакции московского правительства на демарш Д.И. Вишневецкого, – «а нечто спросят…, чего для от нашего государя князь Дмитрей Вишневецкой поехал», – посланцу было велено отвечать буквально так: «притек Вишневецкой ко государю нашему как собака, и потек от государя нашего как собака же, и государю нашему и земле убытка никакова не причинил»[63].

Приблизительно в тех же выражениях предписывалось отзываться о князе и русскому послу в Крыму думному дворянину Афанасию Федоровичу Нагому: согласно «наказной памяти» на вопрос о князе Вишневецком ему надлежало отвечать дословно в тех же выражениях[64]. Больше имя князя в известной нам официальной дипломатической переписке московского государства, русских летописях о событиях середины XVI столетия и прочих нарративах не встречается.

В свою очередь казаки, бывшие с князем Дмитрием Вишневецким на службе у московского царя, также стали просить Сигизмунда II Августа через старосту Каневского и Черкасского князя Михаила Александровича Вишневецкого о дозволении им возвратиться в места своей родины и прислать им на то глейтовый лист. Скорее всего, их повторное принятие на службу являлось одним из условий возвращения самого князя Дмитрия Ивановича в подданство Великого княжества Литовского. Но, с другой стороны, подобное решение имело и чисто прагматические причины: накануне войны было просто глупо отказываться от умений и боевого опыта военных профессионалов, закаленных в многочисленных боях, набегах и походах перманентной партизанской войны на просторах Дикого поля.

О казаках князю Михаилу Вишневецкому король писал: «А што еси прислалъ до насъ листокъ, писаный до тобье отъ козаковъ зъ Низу, въ которомъ пишутъ, абыхмо листъ нашъ имъ дати казали, за которымъ бы вольно было имъ до панства нашего прыйти, ино мы таковой листъ и дати и до воеводы Киевского его послати и писати есмо до него казали, же его милость с тобой поразумелся: кгды те козаки до панства нашего прыйдутъ, а будут ли межи ними тые, которые надавно порошлыхъ часовъ Очаковъ збурыли, естли же отъ цесара Турецкого и отъ царя Перекопского паньству нашому якое небеспечности не принесетъ, то в себе добре уваживши, велели естмо тотъ листъ имъ послати; а естли же межи ними тые и были, которые Очаковъ бурили, ты бы ихъ на то приводилъ и намовлялъ, жебы они в замкахъ нашихъ тамошнихъ Украинныхъ не задерживаючися и не мешкаючи, шли просто до замку нашого Могилевского, а мы оттоль ихъ до Полоцка, а с Полоцка до земли Ифлянтское отправити велимъ и даткомъ и живностью отсмотрети ихъ тамъ роскажемъ. В чемъ съ ними намовневши и вырозумевши, на якомъ датку перестати хотели, о том б веси нам бы не мешкаючи ведати далъ»[65] (а что ты переслал нам прошение, поданное казаками с низовьев Днепра, чтобы охранную грамоту им дали, под защитой которой им можно было бы прийти в наши владения, мы ее послали киевскому воеводе и поручили ему, посоветовавшись с тобой о том, где и когда те казаки придут в Речь Посполитую, есть ли среди них те, кто недавно Очаков разорили, и не принесет ли все это неприятностей стране со стороны турецкого султана и крымского хана, и если вы уверены, что нет, то велели переслать им эту грамоту; но если между ними будут те, кто Очаков пограбил, ты им об этом напомнил и говорил, чтобы они в тамошних приграничных замках не задерживались и немедленно шли бы в Могилев, откуда их отправят в Полоцк, а из Полоцка – в Лифляндию, где они будут обеспечены денежным содержанием и натуральным хозяйством. Поговорив и выяснив, какое содержание они хотели бы иметь, извести нас о том немедленно – О.К.). Как мы видим, за прошедшие с того времени четыре с половиной столетия мало что изменилось: судьба полководцев решается на самом верху, а участь подчиненных им бойцов отдается на откуп местной служилой бюрократии.

Сигизмунд II Август в вопросе о возвращении служилых людей князя Дмитрия Вишневецкого в польско-литовское королевство, проявлял значительную осторожность и принимал все меры к тому, чтобы его вынужденный союзник – крымский хан – как можно меньше знал об этом. Особые меры информационной безопасности были продиктованы еще и тем, что одновременно с казаками Д.И. Вишневецкого на польско-литовскую службу принимались еще и 24 так называемых «белгородских казака» из числа крымских татар, поименный список которых также приводится в заключительной части грамоты Сигизмунда II Августа князю Михаилу Вишневецкому от 5 сентября 1561 года. А поэтому необходимо было полностью исключить возможность встречи недавних противников в рядах одного войска, чтобы тем самым предотвратить возможную утечку «неудобной» информации к бахчисарайскому двору.

В сохранении этой тайны для короля Польского и великого князя Литовского был двойной резон: с одной стороны, он получал себе на службу закаленных в походах бойцов, способных с легкостью и биться в поле, и отбиваться в осаде, и самим штурмовать крепости, которые ему были столь необходимы в Прибалтике в свете сравнительно недавнего вступления польско-литовского государства в Ливонскую войну; с другой стороны, удаление пассионарной части днепровского казачества на прибалтийский театр военных действий объективно лишало полуоседлое население южнолитовских воеводств и староств вожаков, способных организовать и возглавить так называемые «зацепки» – грабительские набеги на окраинные владения Крымского ханства, что полностью соответствовало характеру формально мирных отношений между Бахчисараем и Вильно в то время. Параллельно решался и хозяйственный вопрос: люди князя Дмитрия Вишневецкого, уже имевшие опыт испомещения в Московском царстве, были ценным человеческим ресурсом для распространения фольварочной системы землевладения, основанной на «Уставе на волоки» 1557 года, на разоренные войной земли Лифляндии и Ливонии. Как и в Московском царстве, им пришлось не только оборонять эти земли от внешнего врага (на этот раз им были русские служилые люди), но и отчасти восстанавливать хозяйственную жизнь этих областей Великого княжества Литовского.

Кроме того, удаление значительной части служилых людей Д.И. Вишневецкого на гарнизонную службу в лифляндские и ливонские крепости объективно решало участь и самого князя: оставшись без своей сравнительно многочисленной феодальной дружины, он уже не мог претендовать на сколько-нибудь самостоятельную роль во внутренней и внешней политике польско-литовского государства. Более того, князь остался и без своего днепровского замка на острове Хортица, который к тому времени или был разрушен крымскими татарами, или пришел в негодность из-за многолетнего запустения. Возвращение в Речь Посполитую превратило князя из полководца, имевшего европейскую известность, в заурядного феодала средней руки, оставшегося без всяких перспектив на активное участие в государственной жизни своей страны. Такова была плата за беспринципность и двурушничество в отношении обоих своих сюзеренов, которые им обоим стали понятны очень скоро.

Принимая князя Д.И. Вишневецкого вновь к себе на службу, точнее – давая ему возможность проживать на территории польско-литовского государства, король Польский и великий князь Литовский, казалось бы, не просто амнистировал, а полностью реабилитировал князя, демонстративно представляя его демарш пятилетней давности в сторону Московского царства как заранее спланированную и успешную им осуществленную стратегическую разведывательную операцию по выявлению обороноспособности и военного потенциала эвентуального противника, т.е. Московского государства, и мотивируя свою милость к нему тем, что князь Дмитрий ходил к московскому царю не для чего иного, как для того, чтобы узнать «можности и справы неприятеля» и тем принести как можно большую пользу Речи Посполитой. Данный конспирологический сюжет представляется нам весьма правдоподобным, по крайней мере, в свете документов дипломатической и административной переписки верховной власти Великого княжества Литовского, касающейся замыслов московского царя закрепить военное присутствие своего государства в регионе Среднего Поднепровья путем возведения в конце 1550-х гг. острога по образцу Дедиловского, который стал бы там форпостом Московии и преградил бы путь набегам крымских татар на пограничные черниговские и путивльские земли по левому берегу Днепра (на его правом берегу аналогичные функции выполняли Черкассы и Канев).

Однако, справедливости ради, следует сказать, что помимо польско-литовских источников мы не встречаем упоминания об этих военно-стратегических и геополитических планах русского правительства «Избранной рады» ни в документах Московского, но в документах Бахчисарайского дворов. Более того, этот сюжет документально связан только с двумя известными историческими персонажами того времени – королем и великим князем Сигизмундом II Августом и князем Д.И. Вишневецким, хотя круг лиц, кому он был известен, был значительно шире. А поэтому он может рассматриваться двояко: или как, говоря современным языком, гениальная контрразведывательная операция по срыву военных планов Московского государства, осуществленная князем с высочайшего одобрения и согласия, или как масштабная дезинформация и даже мистификация все тем же князем своего монарха с целях прикрытия им своих честолюбивых планов по созданию в среднем течении Днепра за счет ряда пограничных воеводств Великого княжества Литовского, нейтральных земель Дикого поля и окрестностей пограничных крепостей Крымского ханства собственного полузависимого от Речи Посполитой государства. В любом случае, обе эти версии объясняют забвение имени князя официальной иерархией Речи Посполитой после 1561 года.

Впервые о существовании у Московского государства подобных планов военной экспансии или о выдуманном князем предположении об их наличии мы узнаем из недатированной грамоты (листа) Сигизмунда II Августа князю Д.И. Вишневецкому, содержание которой позволяет определить время ее составления концом весны 1557 года. Она содержит слова похвалы за доставление сведений о московских планах: «… маючи ведомость от тебя и зъ иншихъ украинъ о умысле князя великого Московского ку будованью замковъ пры Днепре, знаща где бы хотелъ будовати городы на нашомъ кгрунте…»[66] (имея известия от тебя и из других окраин о планах московского царя строить укрепления на Днепре, зная места, где те могли быть возведены на литовской земле – О.К.). Из текста этой монаршей корреспонденции мы узнаем, что информацию или собственные досужие домыслы об этих планах князь Дмитрий послал еще по осени 1556 года, что хронологически совпадает с двумя событиями: завершением строительства замка на острове Хортица и походом московских служилых людей под началом черниговского дьяка М.И. Ржевского под Ислам-Кермень и Очаков.

Следовательно, источником сведений о действительном наличии у Москвы подобных планов мог выступать или непосредственно дьяк Ржевский, целью военных усилий которого могла быть не только разведка в порубежных областях Оттоманской Порты и Крымского ханства, но и приискание удобного места для строительства крепости-форпоста, или кто-то из его начальных людей, в знак особого расположения поведавший братьям по оружию из числа черкасских казаков атамана Михаила Млынского об истинных целях их экспедиции. В противном случае сведения о намерениях Московского государства строить собственную крепость близ Хортицы стали злонамеренной дезинформацией верховной власти Речи Посполитой, придуманной самим князем Д.И. Вишневецким в целях получения дополнительных финансовых средств, материальных ресурсов и вооружения на дальнейшее укрепление своего островного замка (не стоит забывать, что выделенные из государственной казны в 1550 году средства на восстановление Черкасского замка им были бесталанно пущены на ветер).

Наиболее достоверным выглядит второй вариант развития событий, поскольку Сигизмунд II Август, памятуя о необычайных хозяйственных «способностях» князя, о чем мы уже достаточно подробно писали выше, более полугода тянул с ответом под надуманными предлогами занятости на Варшавском сейме 1556-1557 гг., трудности доставления до князя монаршей корреспонденции в условиях зимы («тежъ такъ тяжная зима была и трудный до тебя проездъ, прото ожыдаючы рушенья зимы»), ожидания возвращения посланного к князю гонцом или комиссаром дворянина Василия Шишковича и проч. В конце концов, получив дополнительную информацию из других источников, в том числе дипломатических в Крыму и Москве, король польский и великий князь литовский отказал Д.И. Вишневецкому в материальной и военной помощи уже не под надуманным предлогом, а по совершенно реальной причине дефицита денежных средств в казне Речи Посполитой, который объективно всегда возникает при переходе от мирной к военной жизни любого государства: «а ижъ быхмо на тотъ часъ любми и стрельбою посилили оный замокъ, яко еси о томъ къ намъ писалъ, тогды безъ бытности твое в насъ того вчинити намъ теперь не виделося с прычынъ певныхъ»[67] (а на тот момент усилить замок гарнизоном и артиллерией, как ты о том просил, в твое отсутствие не представлялось нам возможным по финансовым причинам – О.К.). Более того, как показали события, гарнизон Хортицкого замка прекрасно пережил январский поход крымского хана 1557 года и достаточно продолжительную осаду, отразив несколько приступов, а поэтому вполне мог справиться со своими четко поставленными локальными задачами порубежной службы собственными силами. Князь же явно хотел гораздо большего: и в масштабности задач, и в свободе действия.

В пользу нашей версии о провале полномасштабной дезинформации князем своего сюзерена свидетельствуют и материалы дипломатической переписки между королем польским и великим князем литовским Сигизмундом II Августом и крымским ханом Девлет-Гиреем I. В указаниях послу пану Размусу Довгирду, направленному в Крым 2 мая 1557 года, монарх польско-литовского государства предписывал донести до понимания Девлет-Гирея I буквально следующее: «А теперь онъ пишетъ намъ о помоче, надеваючисе Князя Великого подъ тотъ замочекъ, або тамъ где блиско будовати, бо дей то первей ещо поразумелъ отъ техъ Москвичъ, што были старшими надъ казаками Московскими, и отъ посла Князя Великого къ нему и до казаковъ нашихъ посыланого, намовляючи его ку службе своей, же Князь Великий Московъский и тымъ же умыслом продъки и отецъ его и онъ подъ Казань городы свои подъ ваше паньство подсаживаючи хочетъ. Чому хотяжъ быхмо вери не дали, тогды отъ инъшихъ старостъ нашихъ Украини Московъское маемъ ведомость, же войско свое Князь Великий поготову мает, и въ тую сторону ку паньству нашому обернути ставить будовати замокъ на устьи реки Пъслы, абы где инъде при Днепре нижей нашихъ городовъ, што было бы немалой небезпечностью паньства вашого, кгды отъ нашихъ городовъ засадили свои замки»[68] (А теперь [после январского нападения крымских татар на хортицкие укрепления князя Дмитрия] он пишет о помощи, ожидая московских служилых людей под тот замок, что те поблизости будут строить, как он то заранее выяснил у начальных людей московских казаков и у посла, которого московский царь присылал к нему и к казакам нашим, приглашая к себе на службу, с той же целью, с какой его предки, и отец его, и он сам на границе с вашими казанскими владениями строил. Хотя мы тому сначала не поверили, но от имных старост из порубежья с Московией получили известия, что царь держит свое войско наготове и собирается против наших владений строить замок в устье реки Псел, или в каком-то еще месте на берегу Днепра, ниже по его течению наших городов [Черкасс и Канева], что было бы немалой опасностью для ваших владений, если бы они смогли построить там свои замки – О.К.).

Естественно, дипломатическая служба союзного государства Короны Польской и Великого княжества Литовского не договаривала всей правды бахчисарайскому двору об имеющихся у нее сведениях про эвентуальные планы московских служилых людей возвести новую пограничную крепость в нижнем течении Днепра, поскольку сама не имела достоверных сведений на этот счет. Сманив на свою сторону князя Дмитрия Вишневецкого и его казаков, Московскому государству объективно не было никакого резона в условиях международного военно-политического кризиса накануне Ливонской войны прилагать дополнительные усилия по укреплению своих военно-стратегических позиций и возможностей в среднем Поднепровье, поскольку оно уже реально получило в свое распоряжение опорную операционную базу в виде Хортицкого замка, а также необходимую для ее обороны вооруженную силу в лице днепровских казаков князя Д.И. Вишневецкого.

Вряд ли в этих условиях у Московского государства была целесообразность строить еще один город: это мероприятие потребовало бы отправки достаточно крупной группировки сил в несколько тысяч человек. Достаточно вспомнить, что, согласно материалам люстрации Каневского замка 1552 года, за год до этого для его ремонта присылалось полторы тысячи «добродревцев» из поветов Великого княжества Литовского в верхнем течении Днепра. Строительство аналогичного замка Московским государством протребовало бы не меньшего количества работников, а также высылки туда гарнизона с артиллерией и дополнительных сил по охране работ, общим числом не менее 4-5 тыс. человек, которых предварительно следовало бы собрать, организовать и снарядить (и это – не считая заготовки строительного леса). Прекрасно понимая утопичность такой возможности без предварительной масштабной подготовки, Сигизмунд II Август явно блефовал, говоря крымскому хану об угрозе усиления московского военного присутствия на северных окраинах его владений, преследуя при этом, на наш взгляд, двоякую цель: с одной стороны, он провоцировал вооруженную активность крымчаков против Московского государства, но, с другой стороны, одновременно предупреждал Девлет-Гирея I о возможности окончательного перехода князя Вишневецкого и его людей на службу к царю Ивану IV Васильевичу и, как следствие, установлении контроля над этими укреплениями русскими служилыми людьми.

Не имея формальных оснований и права в рамках феодальной юридической традиции того времени самостоятельно совершить карательный поход против своего строптивого и своевольного вассала, в верности которого он не был до конца уверен, король польский и великий князь литовский, фактически, предоставил карт-бланш на это крымскому хану. При этом он сохранял в своих руках все возможности манипулирования ситуацией: если бы князь Дмитрий убедил бы его в своей лояльности, то он оказал бы ему военно-техническую и материальную помощь для отражения похода крымских и турецких сил, но если такой уверенности у него не было (как это произошло на самом деле), предоставив крымчакам и их союзникам возможность свести старые счеты с давнишним врагом, сохранив при этом вид добродетельного монарха, не желающего собственноручно карать отступника и проливать в братоубийственной усобице кровь своиз подданных (пусть лучше за него это сделают другие).

События 1558 года, когда русские служилые люди под началом князя Д.И. Вишневецкого передовым отрядом вновь заняли о. Хортицу, а арьергардом и базой снабжения расположились на Монастырском острове в 15-ти верстах вверх по течению Днепра, вновь на некоторое время придали актуальность вопросу о «московской крепости на Днепре». По крайней мере, Сигизмунд II Август не исключал возможной попытки исполнения уже самим князем Вишневецким реальных или им же придуманных и принятых царским правительсвом Избранной рады планов, на этот раз – за счет ресурсов Московского государства. Причем речь шла явно не об уже упоминавшемся русском «Псельском городке», существование которого из противников Московского государства не воспринимал всерьез, а о некой более конкретной для Речи Посполитой угрозе.

Об этом свидетельствует грамота короляп ольского и великого князя литовского от 6 мая 1559 года к панам радам Великого княжества Литовского «о новинахъ зъ Украины» (о новостях из порубежья с Диким полем – О.К.). Из этого послания мы узнаем, что «писалъ техъ часовъ до насъ справца воеводства Киевского князь Миколай Андреевичъ Збражский, поведаючы новины, которые тамъ подъ симъ часомъ на Вкраине деютъ, а звляща: ижъ князь великий Московский замокъ будовати хочетъ на врочищы Монастырищохъ межи замкомъ нашим Черкассы и островомъ Хортицой. Съ которогожъ мы листу его, до насъ о томъ писаного, для лепшого выразуменья и препись и тежъ листъ отъ старосты Черкаского пана Есифа Халецъкого, къ нему писаный, до васъ посылаемъ. Поразумеете, ваша милость, ижъ те новины сгождаються съ писаниемъ пословъ нашихъ зъ Москвы. А прото штобы ваша милость намовили и намъ здание и раду свою выписали, што ся въ томъ ваша милости видети будетъ: и естли тотъ неприятель будовати на нашом кгрунте восхочетъ, которымъ способомъ боронити, а не допускати того будованья на кгрунте нашомъ»[69] (Писал в ту пору нам управитель Киевского воеводств князь Николай Андреевич Збражский, поведав сведения, что сейчас делается на порубежье с Диким полем, а именно: московский царь замок собирается строить в урочище Монастырище между замком нашим Черкасским и островом Хортицей. С этого послания копию и донесение к нему старосты Черкасс пана Осипа Халецкого для лучшего уяснения [вопроса] вам посылаем. Подумайте, совпадают ли эти сведения с сообщениями послов из Москвы. А по итогам обсуждения совет нам напишите, что делать, если неприятель на нашей земле строить захочет, каким способом обороняться, чтобы не допустить строительства – О.К.).

Вполне очевидно, что никто из московских военачальников, действовавших в 1559 году на южном (поднепровском) театре военных действий, в отсутствие князя Д.И. Вишневецкого, посланного с войском под Азов, не смог бы реализовать этих планов, объективно не имея той поддержки от днепровских казаков, которой обладал сам князь. Как известно, воевода Ф.А. Адашев, который командовал в тот год группировкой московских служилых людей на Днепре, ограничился тогда очередным успешным набегом на владения Крымского ханства в Северном Причерноморье, не предпринимая попыток закрепить свой успех возведением каких-либо фортификационных сооружений (сделать это ему было не с кем и не из чего).

Следовательно, сведения, инициатором которых стал пан О. Халецкий, о возможном строительстве замка в урочище Монастырище были, скорее всего, спровоцированы членами семейного клана князей Вишневецких, лишившихся в результате ухода князя Дмитрия на московскую службу прежнего административного веса в среде феодальной знати Волыни. По крайней мере, в пользу этой версии свидетельствуют результаты действий, продиктованных Сигизмунду II Августу аристократией Великого княжества Литовского.

Во-первых, как мы уже знаем, на должность старосты Черкасского и Каневского практически сразу был назначен двоюродный брат князя Дмитрия князь Михаил Александрович Вишневецкий, сменивший на этом посту пана О. Халецкого и ставший основным переговорщиком о возвращении героя нашего повествования в земли польско-литовского государства. Иными словами, род князей Вишневецких вернул себе контроль над должностью старосты двух поветов как источником материального благосостояния, административного статуса и социального престижа в среде местных феодалов.

Во-вторых, был поднят вопрос об амнистии и полной реабилитации князя Дмитрия за государственную измену, выразившуюся в его переходе на службу московского царю Ивану IV Васильевичу в 1556 году, что опять же было на руку представителям этой княжеской фамилии.

В-третьих, на фоне всего сказанного выше закономерное подозрение у нас вызывает тот факт, что челобитную о возвращении в земли Великого княжества Литовского князь Дмитрий Вишневецкий отправляет Сигизмунду II Августу именно из урочища Монастырище, где по всем отложившимся в источниках сведениям «планировалось» строительство крепости Московского государства, что, в свою очередь, поднимает закономерный вопрос: а не были все эти действия звеньями одной цепи целенаправленного шантажа монарха Речи Посполитой князем и его родственниками? Мол, если не будет ему полного прощения, он все-таки построит замок…

Естественно, высказанные выше конспирологические предположения относятся к области схоластических рассуждений, но могут приниматься как версия, объясняющая взаимосвязь и последовательность развития событий с участием Д.И. Вишневецкого летом-осенью 1561 года. При этом становится очевидной схожесть образа действий князя, совершенных им в 1553 году под Очаковым и в 1561 году под Черкассами: в обоих случаях он с крупным военным отрядом приходил к границам ослабленного войной и связанным с ней разорением государства и «просил» просил власти приграничных областей о покровительстве ему самому и его людям. Что могло последовать в случае отказа, не трудно предположить: грабеж местного населения, захват пленных, угон скота, возможно, уничтожение слабо приспособленных к обороне фортификационных сооружений, скажем, Каневского замка и возвращение с «трофеями» в Московию с клятвенным уверением царя в своей верности и объяснением переговоров с двоюродными братьями «военной хитростью», позволившей усыпить бдительность противника. Факт того, что в случае успеха кампании в Среднем Поднепровье такие «объяснения» князя Д.И. Вишневецкого вполне устроили бы царя Ивана IV Васильевича, не вызывает сомнений, ведь «устроили» же они короля польского и великого князя литовского Сигизмунда II Августа.

Вскоре по возвращении на жительство в польско-литовское государство князь стал центральной фигурой военно-политической авантюры, организованной польским магнатом паном Ольбрехтом Ласским. Находясь в Кракове и тесно сойдясь с паном Ласским, владевшим молдавской крепостью Хотин и мечтавшим присоединить всю Молдавию к Польше, Д.И. Вишневецкий задумал новое дело: он решился овладеть Валахией и сделаться ее господарем. С формально-правовой точки зрения, согласно династическим традициям наследования того времени князь имел существенные шансы приобрести себе этот престол не только по праву силы, но и по праву крови: его мачеха (вторая жена князя Ивана Михайловича Вишневецкого) Магдалена Деспот происходила из рода молдавских господарей, также как и ее сестра Елизавета, состоявшая в замужестве за князем Федором Михайловичем, родным дядей нашего героя, и захваченная крымскими татарами в плен вместе с мужем в 1549 году. Однако род Деспотов к тому времени по мужской линии уже пресекся, и страна погрузилась в междоусобную войну за власть сторонников двух партий – самозваного господаря Якова Василида и боярина Томши, ставшего более известного истории под именем молдавского господаря Стефана IX.

Пан Ласский, староста Серадзский, по сути посадивший с помощью наемных войск из Западной Европы на престол Якова Василида в 1562 году, надеялся с помощью князя Вишневецкого еще больше укрепить свое влияние в этом регионе, и кандидатура князя для этого его вполне устраивала. Ольбрехт Ласский уже получал от молдавского господаря денежное вознаграждение за наемную пехоту, ставшую гвардией местного правителя, – так называемый «певный контракт з дешпотом o нагородку утрат своих» (денежное соглашение о компенсации затрат – О.К.), как о том свидетельствует Хроника Литовская и Жмойтская[70]. Однако вскоре наемники пана Ласского обманом были выведены из господарского замка Сучава сторонниками Томши при дворе Якова Василида и направлены на венгерскую границу, где в одну из ночей были поголовно вырезаны молдаванами. Вскоре приверженцы партии боярина Томши осадили и сам Сучавский замок.

Именно в этот момент борьбы за власть над Молдавией и Валахией на сцену региональной междоусобицы появился князь Вишневецкий, за спиной которого находился Ольбрехт Ласский. Последний преследовал исключительно меркантильные цели, содержание которых дошло до нас в литовской летописной традиции: поскольку господарь Яков Василид, по словам все той же Хроники Литовской и Жмойтской, «не будучи вдячным добродейства пана Лаского, же великие скарбы для него утратил, не сполнил обетницы, которую приобещал пред всаженем на панство» (не будучи достойным добродетелей пана Ласского, потратившего на него значительные средства, не исполнил обещаний, данных перед восшествием на престол – О.К.), «розгневавшийся пан Лаский за слушную причину, мыслил, як бы его с того панства яко невдячника выгнати, и злучився з князем Дмитрием Вишневецким, мужем славным и мужным, хотел его на тое панство, выгнавши деспота, посадити»[71] (разгневавшись на неудачника, решил того из государства изгнать, а сойдясь с князем Дмитрием Вишневецким, человеком славным и честолюбивым, того на освободившийся престол посадить – О.К.).

Будучи на Петраковском (Пиотроковском) сейме 1563 года, князь Д.И. Вишневецкий и пан О. Ласский договорились об организации совместной интервенции в молдавские и валашские земли, для чего начали вербовать наемные войска: «… и зобрал зараз люду пан Лаский 6000, a князь Вишневецкий также 6000 и тягнули до Волох; и мелися зыйти тые войска обе сполечне» (собрал сразу людей пан Ласский 6000, и князь Вишневецкий также 6000, и выступили до Валахии, рассчитывая объединить отряды и действовать совместно – О.К.).

Однако князь Вишневецкий нарушил план коллективных действий и в одиночку выступил в поход к молдавской границе, где стал поджидать войска пана Ласского: «Але князь Вишневецкий тягнул впрод на границу и там мел пана Лаского чекати» (но князь Вишневецкий выступил вперед на границу и там стал ждать пана Ласского – О.К.), как о том повествует Хроника Литовская и Жмойтская. Этим решили воспользоваться сторонники боярина Томши, осаждавшие Сучавский замок: они направили к князю Дмитрию своих послов, предлагая тому, не дожидаясь второй волны подкреплений под началом пана Ольбрехта Ласского, самому прийти к Сучаве и занять господарский трон.

Об этом Хроника Литовская и Жмойтская сообщает так: «B том волохи выправили послов своих до князя Вишневецкого, пишучи, абы не чекал пана Лаского, поневаж мы все волохове знаем тебе, князя Вишневецкого, и жадаем тебе самаго, a не пана Лаского мети на панстве, гды жес ты есть князь Вишневецкий, здавна славный рицер, если пана Лаского чекаеш, не будет твоя слава самого, але наполы з паном Ласким, же на панство впровадит (тем временем молдаване направили к князю Вишневецкому послов, написав ему, чтобы он не ждал пана Ласского, поскольку все они знают его и желают его самого, а не пана Ласского, видеть своим правителем, и если он, князь, издавна славный рыцарь, будет ждать пана Ласского, то вся слава восшествия на престол достанется не ему самому, а напополам с паном Ласским, который его на престол возведет – О.К.). A так князь Вишневецкий на лихо свое дался намовити, не чекаючи пана Лаского, яко были з собою постановили бо пан Лаский тягнул за ним з своим людом. Волохове теж, не чекаючи войска пана Ласкаго, мыслили o Вишневецком и его здоровю (на свою беду, князь Вишневецкий поддался уговорам не ждать пана Ласского, как они между собой договорились, [распорядился], чтобы пан Ласский выступил вслед за ни со своими людьми; молдаване же, не дожидаясь отрядов пана Ласского, стали замышлать зло против Вишневецкого и его жизни – О.К.). Дешпот, будучи в облеженю от волохов, почал трактовати з князем Вишневецким, жадаючи, абы зоставил свои жолнере при нем, обецуючи жолнером плату, а князеви Вишневецкому на кождый рок трибут давати, певную суму гроший и килка тисячий волов и килка сот коней, и до Полщи их потым вернути c покоем (находящийся в осаде Яков Василид начал переговоры с Вишневецким, ожидая, что тот оставит при нем пехоту, обещая солдатам плату, а самому князю обещая ежегодно оброк выплачивать деньгами, домашним скотом и лошадьми – О.К.). Але пан Пясецкий, будучи при князю Вишневецким поручником, сам з своей доброй воли, без инших памовы, провадил до того князя Вишневецкого, абы жадного постановеня не чинил з дешпотом, «поневаж тебе волохи сами доброволне приймуют на панство», который, в том услухавши его, ехал до волох, a в тым наготовалися волохи на зраду и повидели князю Вишневецкому, абы ся назавтрее наготовал там на поле, где его все панове будут чекати и приймовати за господаря своего…»[72] (но пан Пясецкий, доверенное лицо князя, по доброй воле, без чьей-либо подсказки убедил Вишневецкого, чтобы он не заключал товарно-денежного соглашения с господарем, поскольку молдаване добровольно провозгласят его своим правителем, и князь, послушавшись, поехал к ним, а те готовились к встрече и сообщили князю, чтобы он прибыл на смотр, где все землевладельцы будут ждать его и принимать за своего правителя – О.К.).

Однако это посольство оказалось хорошо расставленной ловушкой, в которую попался легковерный и тщеславный князь Д.И. Вишневецкий. Выслав вперед основные силы, князь Дмитрий с небольшим эскортом поехал вслед за ними, путь его лежал по мосту через болото, на котором сторонники боярина Томши устроили засаду. Охрана Вишневецкого оказалась перебитой, а сам князь, воспользовавшись предрассветной осенней мглой, бежал с поля боя и спрятался в копне сена вместе со своим адъютантом, паном Пясоцким, где их нашел местный крестьянин, который, обещая им помощь, выдал их за вознаграждение сторонникам побеждающей в борьбе за господарский престол партии боярина Томши. Эти события в Хронике Литовской и Жмойтской описаны так: «И там засадили войска свои волоскии, часть едну з той стороны мосту, a другую з другой стороны мосту, куды князь Вишневецкий мел ити, a на щасте его княжее мгла была великая споранку (бо то было в осени), гды князь Вишневецкий тягнул там з людом. A скоро мост минул, волохи з обудвух сторон ударили на него прикро, которому на том месте волохи люд збили, a сам князь Вишневецкий утекл и скрился в одной копици сена, a потым хлоп приехал по сено и нашол его, a князь Вишневецкий просил его, мовячи: «Брате, ратуй мене теперь, a я тобе потом обецую нагородъку великую». Казал ему той хлоп: «Всяд на воз, повезу тебе до своего дому», и прикрил его сеном. Не везучи его додому, але везл его до Томши и Мочана, котрые были переднейшийми вожами волоскими…»[73] (и посадили в засаду войска свои молдавские, одну часть с одной стороны моста, другую с другой чтороны моста, по которому князь Вишневецкий должен быть двигаться, и на счастье его, князя, был утренний осенний туман, когда князь пошел на мост со своими людьми. Как только он мост проехал, молдаване ударили на его отряд с двух сторон, охрану перебили, но сам князь сбежал и спрятался в стогу сена, а потом приехал за сеном местный слуга и нашем его; князь Вишневецкий просил его спасли, говоря: «Брат мой, спаси меня, за что я обещаю тебе награду великую»; и ответил ему тот холоп: «Садись на воз, отвезу тебя к себе домой», прикрыл его сеном, но домой не повез, а отвез его до Томши и Мочана, которые были предводителями у молдаван… – О.К.).

С момента пленения князь Д.И. Вишневецкий стал разменной монетой во внутриполитической борьбе за власть в Молдавии: он был выдан на казнь турецкому султану Сулейману I Кануни (Великолепному), за что боярин Томша стал молдавским господарем Стефаном IX. Сама процедура казни вызвала широкий резонанс во всем европейском обществе, поскольку по-восточному изощренная жестокость экзекуции столкнулась с беспримерной стойкостью и мужеством самого князя, достойного только за одно это поведение тернового венца мученика за христианскую веру. Князь Дмитрий мог бы избежать казни, если бы принял мусульманство и поступил на службу к турецкому султану, однако он этого делать не стал и предпочел смерть позору вероотступничества. Султан и его приближенные не карали своего заклятого и успешного врага, они, по сути, мстили ему за одержанные победы, свои поражения и собственный страх, который он внушал им на протяжении целого десятилетия.

22 октября 1563 года князь вместе со своим доверенным лицом паном Пясоцким был подвешен за ребро на мясницкий крюк и сброшен вниз с крепостной башни в порту Галата: в таком положении он провисел три дня, истекая кровью и не переставая при этом проклинать султана, его семейство, всех турок и мусульманскую веру, за что был расстрелян, в конце концов, из луков. Его сподвижник пан Пясоцкий, напротив, скончался быстро, поскольку, падая с башни, он повис на крюке вверх ногами, и кровь, прилив к голове, вызвала скорую смерть. Хроника Литовская и Жмойтская описывает экзекуцию довольно-таки подробно и натуралистично: султан «… казал обудвух скинути на гаки з вежи над одногою морскою ку Галате, где князь Вишневецкий до трох дний висел живо, аж его турки устреляли, гды проклинал их Махомета, але их цесарь за тое карал, гды жь болш рад был муце его. A Пясецкий сконал рихло, бо летячи з вежи, зависл до горы ногами; и так его залила кровь»[74].

Что же касается третьего главного действующего лица и организатора последней в жизни князя Д.И. Вишневецкого военной авантюры – пана Ольбрехта Ласского, то он, узнав о поражении отряда и пленении самого князя, решил больше не ввязываться во внутримолдавские дела и отвел свои вооруженные силы в Польшу. «Учувши тую новину злую, пан Лаский ишол що прудшей до Полщи и войшол додому в целости»[75], – повествует от этом Хроника Литовская и Жмойтская.

Казнь князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого вызвала широкий отклик если не в общественном сознании представителей «высшего света» стран Восточной Европы, то у некоторых из них. Как отмечал Д.И. Эварницкий (Яворницкий), некоторые из восточноевропейских авторов демонизировали саму процедуру казни и палачей: некий Леонард Горецкий писал о том, что турки, желая приобрести мужество и храбрость князя, вырвали у него сердце и, разрезав его на куски, съели[76]. Конечно, никакого каннибализма не было, этот сюжет – не более чем литературная выдумка, но он в полной мере отражает представление о казни князя Вишневецкого в среде образованной, а поэтому – религиозно-экзальтированной части польско-литовского высшего общества, в сознании которой турки (как и все мусульмане) отождествлялись с библейскими силами зла.

Однако наиболее интересной в исторической ретроспективе с морально-этической и психологической точки зрения представляется документально зафиксированная реакция на мученическую кончину князя Дмитрия Вишневецкого московского царя Ивана IV Васильевича, ярко характеризующая его религиозно-мистическое мировоззрение. Как следует из записей 1563 года во вкладной книге Новопечерского Свято-Успенского Свенского мужского монастыря, «в лето 7070 пожаловал благочестивый Царь и Великий Князь всея России, дал по князе Дмитрии Вишневецком в дом Пречистыя Богородицы отчину в белевском уезде, в домоглажской (точнее – Домогощской – О.К.) волости, друцком стану сельцо Студениково, а в том сельце церковь Пречистыя Богородицы да шесть деревень. И игумен с братиею учинили по князе Димитрии и по его слугах Кононе и Иване новокрещеном братиею корм болшой месяца октября 26 день: на память великомученика Димитрия Солунского и панихиду поют и обедню служат игумен собором. И имя князя Димитрия и слуг его Конона и Ивана в синодики в большой и в рядовой записано и поминают, доколи благословит Бог монастырю быть»[77].

Царь Иван IV Васильевич оказался, пожалуй, единственным из восточноевропейских монархов, которым в разные годы служил князь Дмитрий Вишневецкий, отдавшим все необходимые церковно-религиозные почести памяти своего слуги и его сподвижников. И место вечного поминовения князя он выбрал не случайно: Новопечерский Свято-Успенский Свенский монастырь в Брянском уезде считался подворьем Киево-Печерской Лавры, а его главный храм Успения Пресвятой Богородицы был посвящен памяти первой жены царя Ивана IV Анастасии Романовны Захарьиной-Юрьевой. В результате князь Дмитрий был поминаем и при Рюриковичах, и при их преемниках на царском престоле…

Поминается его память и в наши дни монахинями восстановленного Новопечерского Свято-Успенского Свенского монастыря.

Посмертная жизнь князя Вишневецкого

Жизнь и трагическая смерть князя Дмитрия Вишневецкого оказали огромное влияние на формирование мировоззрения малороссийского субэтноса, и особенно – той его части, которую во второй половине XIX столетия было принято именовать разночинной интеллигенцией. Именно в среде этого образованного, но лишенного сословных устоев слоя населения юго-запада европейской части Российской империи, входившего в состав Киевского генерал-губернаторства, зародилась идея украинской национальной самостийности, нуждавшаяся в апостолах сепаратистской идеологии – мучениках и легендарных героях «национально-освободительной борьбы» за формирование и существование местечковой квазигосударственности.

В результате многолетней субкультурной интеллектуальной селекции князь Дмитрий Иванович Вишневецкий был выдвинут в число основателей запорожского казачества, являющихся, согласно идеологии украинской национально-государственной самостийности, основоположниками украинского этноса.

Во введении к нашей работе мы уже говорили о том, каким образом в XIX столетии происходило постепенное «оказачивание» личности князя. Особую роль в этом процессе сыграли А.И Ригельман, Д.Н. Бантыш-Каменский и Н.А. Маркевич, с легкой руки которых образ князя стал ассоциироваться в общественном сознании просвещанной части населения юго-западных губерний Российской империи того времени с днепровским казачеством и его сословно-корпоративной организацией – королевским реестром, его полками и их антитезой – запорожским казачьим войском. Именно они провозгласили его «гетманом» запорожских казаков, которых во время жизни князя как самостоятельного социального явления еще не существовало, именно они впервые отождествили укрепления на острове Хортица, именуемые во всех делопроизводственных документах Великого княжества Литовского не иначе как «замком» (не «сечью» или «сiчью» и не «кошем») с более поздними местами концентрации представителй казачьей корпорации. Как представляется, сделали они это не намеренно, а скорее, в силу морфологической ограниченности термиологии исторической науки того времени.

По сути, они попытались описать своим современником понятным им обывательским языком (на уровне ретроспективного бытописания) события и социальные явления из жизни их предков, отстоящие от них вглубь веков на два с половиной и даже три столетия. Фактически, в трудах указанных авторов мы наблюдаем перенос понятий и понимания их содержания из более позднего времени в более раннюю историческую эпоху: для их слуха и сознания термин «гетман» был более привычным для обозначения предводителя днепровских казаков чем «староста Черкасский и Каневский».

Этот «сдвиг парадигмы сознания» был с их стороны скорее непроизвольным, чем осознанным, и носил скорее адаптивный, чем идеологический характер, чего нельзя сказать о малороссийских историках более позднего времени. Но именно это «упрощение» (если не сказать, примитивизация) места и роли личности князя Д.И. Вишневецкого в истории Поднепровья позволило в дальнейшем представителям националистически настроенной украинской профессуры последней трети XIX столетия превратить его в идола этнической самобытности украинцев и отца-основателя (чуть ли не апостола) их государственности.

Одним из ключевых аспектов идеологии украинской национально-государственной самостийности, заложником которой стал образ Д.И. Вишневецкого, является происхождения названия «Украина». Волей судеб имя князя спустя три столетия после его смерти оказалось вовлечено в процесс локализации территориального ядра, своего рода «сердца», современного одноименного национально-государственного образования. Сегодня не вызывает споров факт того, что во времена князя Дмитрия понятие «Украина» или «Вкраина» использовалось как в единственном, так и во множественном числе для обозначения совокупности порубежных земель Великого княжества Литовского с Диким полем, турецкими и крымско-татарскими владениями в Северном Причерноморье. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать приведенный практически в полном объеме в нашем исследовании лист (послание) Сигизмунда II Августа литовским панам радам от 6 мая 1559 года об угрозе строительства московскими служилыми людьми замка на Днепре[78].

Фактически, мы можем с полным правом говорить о том, что понятие «Украина» уже в середине XVI века в Короне Польской и Великом княжестве Литовском, как составных частях федеративного польско-литовского государства, уже начало активно употребляться для обозначения некой территориальной общности, которую образовывали земли Киевского воеводства (включая Подолию и Волынь), отличительной чертой которой являлся специфический уклад хозяйственной жизни местного населения и его православное вероисповедание. Именно два этих фактора – «казакование» как форма бытия и ведения хозяйства, и Православие как религиозно-нравственное мировоззрение, – стали рассматриваться в исторической литературе XIX столетия как доминантные черты «малороссийского казацкого этноса» (по Н.А. Маркевичу) в противовес шляхетско-крестьянскому населению западных и северных поветов Великого княжества Литовского.

Личность Д.И. Вишневецкого объективно была наиболее яркой среди первых двух поколений старост на Волыни после прекращения существования там собственного княжества, вассального от польско-литовского государства. В отличие от прочих ранних предводителей днепровского казачества – П. Лянскоронского, Б. Претвича, Е. Дашковича, являвшихся представителями польской, а не литовско-русской шляхты, исповедывающими католичество, князь Дмитрий, будучи местным уроженцем и адептом православия, являл собой образ автохтонтного лидера, своего рода «суть от сути народной». Поэтому не удивительно, что именно он в сознании малороссийской разночинной интеллигенции интуитивно был избран в качестве харизматичного основоположника украинского этноса, равно как и Богдан Хмельницкий в то же самое время стал считаться отцом-основателем украинской государствепнности, хотя ни тот, ни другой на самом деле таковыми не являлись.

Тем не менее, появление подобного социокультурного феномена, можно сказать – стереотипа общественного сознания, не было спонтанным и явилось результатом целенаправленного идеологического воздействия на умы просвещенной части населения, проживавшего в то время на территории современной Украины. Министерство народного просвещения Российской империи и Святейший Правительствующий Синод, в ведении которых находился Главный цензурный комитет, ведавший официальным одобрением научных, литературных и богословских произведений перед их опубликованием, приложили немало усилий к формированию у жителей этой части исперии идей «украинофильства» в противовес идеологии польского национализма и государственного возрождения расчлененной в конце XVIII столетия Речи Посполитой.

Верховная власть Российской империи, потопившая в крови польские восстания 1830-1831 и 1863 годов, прекрасно понимала, что одними военными и полицейскими мерами сепаратистские настроения в западных губерниях не остановить, и поэтому необходима целенаправленная воспитательная работа с той частью общества, которая может и способна инициировать «брожение умов и душ». Поэтому не удивительно, что сразу же после подавления восстания 1863 года начала в полной мере финансироваться и активно действовать «Временная комиссия для разбора ​древних актов, Высочайше утвержденная при Киевском военном, ​Подольском и Волынском генерал-губернаторе», главным результатом деятельности которой стало не только издание 35-ти томов документов «Архива Юго-Западной России», но и привлечение к этому делу интеллектуальной элиты, в первую очередь, из числа малороссийского населения Российской империи, наиболее выдающиеся представители которой (В.Б. Антонович, М.Ф. Владимирский-Буданов, М.С. Грушевский, М.В. Довнар-Запольский, К.Е. Козловский, О.И. Левицкий и др.) являлись редакторами-составителями отдельных томов и авторами вступительных статей к ним.

Тематика и содержание каждого из томов «Архива» не имели никакого отношения к истории Речи Посполитой, а тем более – Короны Польской, все они касались исключительно документально зафиксированного прошлого юго-востока Великого княжества Литовского и отбирались по тенденциозному признаку: могло быть опубликовано только то, что касалось хозяйственной и административной жизни этих земель, православия и греко-униатства, а также казачества. В том же 1863 году начинают издаваться «Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссиею», выпуск которых приходит на смену изданию «Актов, относящиеся к истории Западной России…», прекратившемуся с началом польского восстания. Словом, «украинофильство» в Российской империи не только не преследовалось, но и активно поощрялось официальными властями, видящими в нем инструмент идеологического воздействия на значительную часть населения европейской части страны в противовес идеям польского национализма.

Поэтому не удивительно, что мифологизация личности князя Д.И. Вишневецкого и его места в истории малороссийского этноса в бытописательских и культурологических работах А.А. Скальковского, Д.И. Эварницкого (Яворницкого) и М.С. Грушевского не встретила протеста со стороны представителей российской академической исторической науки или противодействия официальных властей, ибо все понимали, что ими выполняется вполне определенный социальный заказ. Их трудами были заложены основы широко распространенного в современной Украине историко-культурологического и политико-правового мифа, в основу которого была положена малороссийская фольклорно-этнографическая, можно сказать – «лубочная», традиция отождествления личности князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого с героем популярной украинской народной думы (баллады) о «Байде-казаке»[79].

Результатом этого уже вполне осознанного «сдвига парадигмы» общественного сознания в официальной версии украинской национальной истории появился новый фантасмагорический персонаж – «Байда-Вишневецкий» – некий, по нашему мнению, национально-культурный фенотип, отражающий культурологические представления и социальные ожидания украинской интеллигенции периода становления государственной самостийности об «идеальном украинце».

Мы позволим себе привести здесь полный текст этого сказания вместе с построчным переводом на русский язык, чтобы можно было понять и представить, в каком виде и за какие именно подвиги народная память малороссиян и их этнических потомков – современных украинцев сохранила память о князе Д.И. Вишневецком:

В Цареграді на риночку

Та п'є Байда мед-горілочку;

Ой, п'є Байда та не день, не два,

Не одну нічку, та й не годиночку.

Ой, п'є Байда та й кивається,

Та на свого джуру поглядається:

«Ой, цюро ж мій молодесенький,

Та чи будеш мені вірнесенький?».

Цар турецький к ньому присилає,

Байду к собі підмовляє:

«Ой, ти, Байдо, та славнесенький!

Будь мені лицар та вірнесенький,

Візьми в мене царівночку,

Будеш паном на всю Вкраїночку!».

«Твоя, царю, віра проклятая,

Твоя царівночка поганая!».

Ой крикнув цар на свої гайдуки:

«Візьміть Байду добре в руки,

Візьміть Байду, ізв'яжіте,

На гак ребром зачепіте!».

Ой, висить Байда, та й не день, не два,

Не одну нічку, та й не годиночку.

Ой, висить Байда, та й гадає,

Та на свого джуру споглядає,

Та на свого джуру молодого,

І на свого коня вороного:

«Ой, джуро ж мій молодесенький,

Подай мені лучок та тугесенький,

Подай мені тугий лучок

І стрілочок цілий пучок!

Ой, бачу я три голубочки —

Хочу я убити для його дочки.

Де я мірю – там я вцілю,

Де я важу – там я вражу!»

Ой як стрілив – царя вцілив,

А царицю – в потилицю,

Його доньку – в головоньку.

«Отож тобі, царю,

За Байдину кару!».

В Цареграде на базарчике,

Ой, пьет Байда водочку-горилочку;

Ой, пьет Байда, да не день, не два,

Не одну ночку, да и не часочек.

Ой, пьет Байда, да головой кивает,

Да на своего служку поглядывает:

«Ой, друг мой молодесенький!

Да будешь ты мне вернесенький?».

Султан турецкий к нему присылает,

И Байду к себе подзывает:

«Ой, ты, Байда, славненький!

Будешь ли ты мне рыцарем верным?

Возьми у меня царевну,

Будешь господином на всей Украине!».

«Твоя, султан, вера проклятая,

А дочка твоя поганая!».

Ой, как крикнул царь своим гайдукам:

«Хватайте Байду крепко руками,

Возьмите Байду и свяжите,

На крюк ребром зацепите!».

Ой, висит Байда, да и не день, не два,

Не одну ночку, да и не часочек.

Ой, висит Байда, да гадает,

На своего служку погядывает,

На служку своего молодого,

И на коня своего вороного:

«Ой, друг ты мой молодой,

Подай мне лук тугой,

Подай мне тугой лучок

И стрел целый пучок!

Ой, вижу я трех голубочков –

Хочу их убить для его дочки!

Да как я мерю, – так я целюсь,

Куда прицелюсь, – туда и попадаю!»

Ой, как стрельнул – султана убил,

А царицу – в затылок,

Его дочку – в головочку.

«Это тебе, султан,

За Байдину казнь!».

Если непредвзято проанализировать текст этого широко известного сказания, то становится видно, что главными достоинствами этого фольклорного персонажа, превратившегося стараниями и благодаря академическому авторитету профессоров Д.И. Яворницкого (Эварницкого) и М.С. Грушевского в образ украинского национального героя, было умение пить «горилочку» в общественном месте и в пьяном угаре совершать противоправные действия, квалифицирующиеся с точки зрения современного уголовного законодательства как злостное хулиганство при отягчающих обстоятельствах, разжигание национальной и религиозной розни, убийство политического или общественного деятеля и оказание сопротивления сотрудникам правоохранительных органов, находящимся при исполнении служебных обязанностей.

Словом, из талантливого полководца, заставившего считаться с собой правительство одной из могущественных империй Старого Света эпохи Средневековья и всех ее вассалов в Восточной Европе, истово верующего православного христианина и, по сути, мученика за веру князь Дмитрий Иванович Вишневецкий спустя три с половиной века после своей мученической кончины трудами малороссийских «благодарных потомков» превратился в лубочно-карикатурного персонажа, банального героя анекдота (в первоначальном значении этого слова), причиной жестокой казни которого в турецком плену сталпьяный дебош на стамбульском базаре, а не месть за тот страх, который переживала в середине XVI века Оттоманская Порта и ее восточноевропейские вассалы – Крым, Буджак (Молдавия) и Валахия только при одном упоминании имени нашего героя.

Справедливости ради следует сказать, что упомянутые выше украинские медиевисты не были «первооткрывателями» образа «Байды-казака» применительно к личности князя Д.И. Вишневецкого. За них это сделал один из основоположников украинской этнографии, литератор и переводчик Пантелеймон Александрович Кулиш (1819-1897), которого, вместе с Т.Г. Шевченко, современная украинская публицистика называет одним из «людей, яким Україна забов’язана своєю духовністю, які малоросів перетворили на українців» (кому Украина обязана своей духовностью, кто малороссов превратил в украинцев – О.К.). П.А. Кулиш первым записал, литературно обработал и опубликовал эту фольклорную балладу в двухтомнике «Записок о Южной Руси», вышедшем в Петербурге в 1856-1857 гг., а на ее основе сочинил драму «Байда, князь Вишневецкий». В ней князь Вишневецкий предстает не как своевольный феодал, мятущийся между трех монархов в поисках власти, богатства, славы и почестей, а уже как герой-тираноборец, для которого ни одна верховная власть (даже казацкая войсковая старшина) не является авторитетом:

«У мене в грудях серце б’ється рівно...

Султане, цісарю, королю, царю!

Ваш гнів довіку не злякає,

І ваші милості мене не куплять.

Чи жизнь, чи смерть, чи рай,

чи пекло люте,

Про все байдуже Байді Запорожцю...».

«У меня в груди серце бьеться ровно...

Султан, цесарь, король, царь!

Ваш гнев вовек не испугает,

И ваши милости меня не купят.

Иль жизнь, иль смерть, иль рай, иль ад,

Все безразлично Байде Запорожцу...».

Получается, что волею судеб князь Вишневецкий прожил как бы две жизни – одну реальную, со всеми взлетами и падениями, победами и неудачами, яркую и суматошную, и вторую – ту, которую для него и за него придумали «благодарные потомки» через несколько веков после его смерти. В первой он являлся талантливым военачальником, храбрым командиром на поле боя, истово верующим православным христианином, мучеником за веру, что, однако, не мешало ему одновременно быть честолюбивым мздоимцем, казнокрадом и, как принято говорить сегодня, коррумпированным администритором как на польско-литовской, так и на русской службе. Во второй же он оказался вынужден играть роль маргинального субъекта, спившегося князя-тираноборца и мелкого дебошира, ставящего во главу угла лишь собственные амбиции и самолюбие, за что в конечном итоге он поплатился жестокой казнью в турецкой столице.

Именно этот карикатурно-лубочный образ князя, созданный во второй половине XIX столетия фантазией П.А. Кулиша, Д.И. Эварницкого (Яворницкого) и М.С. Грушевского и др. и мало имевший общего с реальной личностью князя Д.И. Вишневецкого, оказался наиболее востребованным в идеологии сталинской национальной политики по «украинскому вопросу». Расчленение Польши и присоединение к СССР территории западной Украины и западной Белоруссии, получившее в советской историографии наименование «освободительного похода своетских войск», потребовало культурологических и идеологических объяснений причин этих действий как для населения вновь присоединенных («воссоединенных») земель, так и для всех граждан СССР. Для этого был использован тезис «восстановления» исторической справедливости, в основу которого была положена идея «векового единства» русского и украинского народов. Персонифицированным олицетворением этой идеи идеологами ВКП(б) был назначен гетман запорожских казаков Богдан Хмельницкий, а его исторической предтечей – князь Байда-Вишневецкий, образ которого благополучно перекочевал в украинскую историческую науку и культуру новейшего (постсоветского) времени.

С провозглашением государственного суверенитета Украины среди историков и культурологов этой страны возникла дискуссия о том, был ли князь Дмитрий Вишневецкий тем самым легендарным «Байдой-казаком» или нет? В этой полемике приняли участие даже такие имеющие международную известность историки как Н.Н. Яковенко[80] и В.И. Сергийчук[81]. Однако очень скоро все научные споры вокруг этого вопроса выдохлись сами собой по причине отсутствия предмета обсуждения. В итоге все сошлись в одном: Д.И. Вишневецкий мог быть, но мог и не быть тем самым «Байдой-казаком», о котором была сложена украинская народная баллада. Тем более что основное содержание этой думы (баллады) касается описания не жизни, а смерти ее героя.

В принципе реальным прототипом данного фольклорно-этнографического персонажа, по мнению ведущего научного сотрудника Института истории Украины НАН Украины и директора Научно-исследовательского института казачества профессора Тараса Васильевича Чухлиба, мог оказаться любой из многих тысяч пленников османов, сброшенный в наказанье или для развлечения турецкого султана с крепостной стены на крючья. Факт того, что подобный вид казни в Стамбуле в середине XVI столетия практиковался весьма широко, доказывает распространенность темы мученической смерти народного героя в турецком плену подобным образом у многих славянских народов – не только у украинцев, но и у болгар, поляков, словаков, сербов, македонцев и чехов. У всех перечисленных христианских народов Восточной и Юго-Восточной Европы данный сюжет фольклорной традиции варьируется только в частностях, тогда как его канва остается неизменной, что позволяет говорить о наличии единой общеславянской традиции трактовки этого образа, к возникновению или появлению которого у украинцев князь Д.И. Вишневецкий непосредственного отношения не имел[82].

Культурологические изыскания современных украинских исследователей выявили пути проникновения в среду украинской интеллигенции мифологических представлений о «Байде-казаке», которые на поверку оказались не такими уж аутентичными для украинского этноса. По утверждению Т.В. Чухлиба, впервые один из вариантов «Пісні про Байду» записал в середине 60-х гг. XVI столетия известный польский этнограф профессор Краковской академии Матвей Пийонтек[83], что позволяет сомневаться в автохтонтности данного сюжета для украинского устного народного творчества. В пользу данного умозаключения свидетельствует также исследование Н.Н. Яковенко, установившей и доказавшей факт создания первой поэмы про смерть христианского рыцаря немцем Иоганном Зоммером, прослужившим ландскнехтом или кондотьером более двадцати лет в Речи Посполитой[84]. Таким образом, мы вполне определенно можем говорить, что с точки зрения даже украинских профессиональных историков и культурологов тезис об идентичности личности князя Дмитрия Вишневецкого и этнографического образа «Байды-казака» не имеет под собой никакой сколько-нибудь серьезной доказательной базы.

Тем более не может идти речи о реальном существовании когда-либо князя Дмитрия Ивановича Байды-Вишневецкого. Наличие такого персонажа в украинской исторической науке является результатом целенаправленной фальсификации содержания и оценки событий, происходивших в среднем течении Днепра в 50-60-е гг. XVI века, производившейся малороссийской, а затем и украинской интеллигенцией на протяжении полутора столетий в угоду власть придержащим, – сначала в угоду чиновникам Цензурного комитета Министерства внутренних дел Российской империи, а столетие спустя – чиновникам администрации президента Украины. Тем не менее, волей судеб и академической конъюнктуры мифический князь Байда-Вишневецкий стал неотъемлемой частью современного украинского политического мейнстрима…

Апологетизация искусственно созданного образа «Байды-Вишневецкого», имеющего мало общего с реальной личностью князя Д.И. Вишневецкого, достигла своего апогея в самые первые годы украинской государственной самостийности. Пропаганда карикатурно-лубочного образа стало делом государственной политики Украины: в составе украинских военно-морских сил появился фрегат «Гетман Байда Вишневецкий» (бывший советский пограничный сторожевой корабль «Лацис»), возведено несколько бюстов-памятников и памятников-барельефов, в 1999 году была отчеканена одноименная монета достоинством в 10 гривен и выпущена почтовая марка, в городах Тарнополь, Черкассы, Коломыя появилась улицы им. Байды Вишневецкого, в честь образа «Байды» был переименован остров Малая Хортица, и даже в поселке городского типа Вишневец Тернопольской области Украины был учрежден «традиционный турнир по шашкам-64 памяти основателя Запорожской Сечи Дмитра Байды-Вишневецкого».

Полного абсурда политика прославления образа «Байды-Вишневецкого», а не памяти реального исторического лица князя Дмитрия Вишневецкого, достигла на Украине при возведении в городе Кривой Рог Днепропетровской области паиятника Героям Украины, на котором этот мифологический образ открывает перечень весьма реальных исторических деятелей – Богдана Хмельницкого, Ивана Мазепы, Костя Гордиенко, Петра Калнышевского, Симона Петлюры, Юрко Тютюнника, Евгена Коновальца, Елены Телига, Романа Шухевича, Ярослава Стецько, Степана Бандеры, Василя Стуся, Вячеслава Черновила. Впрочем, так даже к лучшему: настоящий князь Дмитрий Иванович Вишневецкий не попал в один ряд с разного рода изменниками присяге и нацистскими военными преступниками украинского происхождения, хотя к числу первых он, безусловно, относился. Пусть хоть в этом судьба оказалась к нему благосклонной.

Но полизированный в современной Украине полумифический-полулегендарный образ «Байды-Вишневецкого» не смог прижиться в материальном мире: боевой корабль «Гетман Байда Вишневецкий» в конце ХХ века был списан на металлолом, монета и марка превратились в нумизматическую и филателистическую редкость, шашешный турнир, задумывавшийсмя изначально как международный, таковым не стал, памятник в Кривом Роге в 2007 году был осквернен вандалами, а табличка с именами «Героев Украины», прикрепленная к нему, – разбита. Словом судьба этого образа оказалась не менее трагичной, чем и его исторического прототипа.

Но это в полной мере объясняет, почему за почти 20 лет существования украинской государственности историками этой страны так и не был выполнен социальный заказ по созданию достоверной биографии князя Д.И. Вишневецкого: его реальная жизнь, которую мы постарались здесь воссоздать исключительно на основании документальных источников, мало чем похожа на ту лубочную карикатуру, которая активно пропагандируется в современной Украине. Профессиональные историки, являющиеся гражданами этой страны, не могли позволить себе опуститься до выполнения абсурдного идеологического заказа только из чувства самоувадения, а практикующие идеологи украинского национализма не смогли придать достаточный академический лоск карикатурно-анекдотическому образу «Байды», окончательно отождествив его с личностью князя Д.И. Вишневецкого, из-за отсутствия у них достаточного уровня гуманитарного образования.

Не оттого ли сегодня вся Украина и задается вопросом: а был ли Байда?

Заключение

Сложно в нескольких десятках предложений проанализировать и охарактеризовать все то влияние, которое князь Дмитрий Иванович Вишневецкий оказал на исторические судьбы народов Юго-Восточной Европы в середине XVI века. Тем более что параллельно придется ломать искусственно созданные стереотипы оценки роли этой личности в истории, во многом размытые и отретушированные навязанным образом «байды-казака».

Князь Д.И. Вишневецкий вошел в историю как талантливый для своего времени военачальник, храбрый и умелый полевой командир иррегулярного воинства, которым тогда являлись не знавшие правильной организации, военной дисциплины и субординации днепровские казаки. Для них он был, безусловно, харизматичный лидером, который в силу субъективных свойств характера смог завоевать их доверие, системно организовать их не на грабительские набеги на окраины Крымского ханства, как это вполне успешно до него делали другие польско-литовские воеводы и старосты, получавшие свои «бутынки» (долю) с этих предприятий, а на ведение полномасштабных боевых действий со штурмом крепостей, захватом кораблей и артиллерии, обороной собственных укреплений. Именно при нем казаки (самостийные днепровские и служилые московские) превратились в подобие самостоятельного средневекового рода войск – легкой кавалерии, предназначенной для ведения разведки местности, организации боевого охранения и прикрытия регулярных войск, порубежной (пограничной) службы.

Именно с князем Вишневецким мы можем связывать превращение «казакования» из образа существования в своего рода социальный статус: благодаря его военным успехам образ казака из бездомного бродяги, живущего за счет найма на работу, промысла или грабежа превращается в вольного степного воина, искателя приключений и удовольствий, защитника христианской веры. Благодаря своей пассионарности и харизме истово верующего человека, Д.И. Вишневецкий смог объединить вокруг себя практически все маргинальные элементы сословной иерархии восточноевропейского средневекового общества, привив им идею подвижничества в вооруженной борьбе с иноверческой агрессией, благодаря чему впоследствии усилиями короля Стефана Батория в Речи Посполитой и князя Михаила Ивановича Воротынского в Московском царстве организационно оформилось и получило социальный статус сословие служилого или реестрового казачества. Подобная социокультурная трансформация оказала определяющее влияние на формирование мировоззрения малоросийского народа, на основе которого сформировался современный менталитет украинской нации.

Князь Д.И. Вишневецкий был первым, кто смог поставить днепровское казачество на службу интересам сначала в польско-литоского государства, а затем – Московского царства, и, опираясь на его людские ресурсы, в полном объеме воплотить в жизнь тактику так называемой «наступательной партизанской войны» (по Б. Претвичу), способной сдержать своей жестокой эффективностью не менее жестокие и опустошительные набеги отрядов крымских татар и ногаев на окраинные земли польско-литовского государства и Московской Руси.

Военный талант князя и его непреклонная воля к борьбе с крымско-татарской и турецкой агрессией стали, на наш взгляд, основной движущей силой начала славянско-православной колонизации земель в среднем и нижнем течении Днепра, явившейся главным содержанием истории Юго-Восточной Европы со второй половины XVI до третьей четверти XVIII столетия, военно-политическим проявлением которой стала почти двухвековая вооруженная борьба Российского государства с Османской империей за геополитическое господство в Северном Причерноморье и на Северном Кавказе.

И, конечно же, нельзя недооценивать того огромного нравственного влияния, которое оказала мученическая смерть князя Дмитрия за православную веру и одержанные во имя нее военные подвиги на поле боя и стоически перенесенные физические и нравственные страдания в турецком плену, когда во время трехдневной казни-пытки он продолжал отстаивать свои религиозные идеалы. Только одного этого перечисление его заслуг перед историей и Православием, как представляется, было бы вполне достаточно современным идеологам украинской политики державной самостийности и сочувствующим им иерархам украинской православной автокефалии для того, чтобы канонизировать князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого как святого благоверного князя или хотя бы как мученика, а не превращать его в персонажа пошлых исторических анекдотов, как мы это видим в современной исторической и культурологической науке Украины.

Вместе с тем нельзя и отрицать, что князю Д.И. Вишневецкому были присущи и свойственные всем людям недостатки – сребролюбие и мздоимство, превратившиеся на государственной службе Великого княжества Литовского в казнокрадство и самоуправство. Справедливости ради надо отметить, что эти черты князь не изжил в себе и с переходом на службу к московскому царю. Словом, князь был типичным представителем восточноевропейской средневековой феодальной аристократии, для которой частный интерес всегда превыше государственного, а вассальная присяга сохранялась до тех пор, пока власть сюзерена защищала интересы землевладельца.

По сути, вся жизнь князя свелась к поиску всеми доступными (в том числе и нетрадиционными для своего времени) способами власти, государственных почестей, богатства и личного благополучия, в достижении которых он не ограничивал себя этическими правилами, что также было свойственно эпохе, в которой он жил (достаточно сказать, что в 1532 году увидел свет трактат Никколо Макиавелли «Principe» или «Государь», латинское название которого легло в основу слова «беспринципный»). По нашему мнению, спорить о морали в политической и государственной жизни не разумно в принципе, говоря как о XVI столетии, так и о наших днях, а поэтому винить князя в исторической ротроспективе в ее отсутствии будет не менее аморально.

Нельзя укорять князя и за то, что потомки его сподвижников связали с его именем многие исторические мифы и включили его образ в число их главных персонажей. В украинской исторической науке (так современной, так и досоветской) таких мифов бытует два, которые путем логических манипуляций можно свести в один: князь Д.И. Вишневецкий является основоположником запорожского казачества и создателем Запорожской Сечи. Известные нам и приведенные выше исторические документальные источники не позволяют нам согласиться ни с одним из данных утверждений.

Ко времени назначения князя Д.И. Вишневецкго старостой Черкасским и Каневским в 1550 году местные казаки представляли собой полуоседлое население подчиненных ему территорий, социальную категорию населения, находившегося от него как лица, единолично представляющего верховную власть, в административной зависимости. Они были обязаны ему ежегодным денежным оброком, натуральными повинностями (сенокосом), десятиной от всего добытого на промыслах, частью военной добычи.

При этом следует понимать и помнить, что отсутствие у днепровских казаков регулярного хозяйства и недвижимости исключало по законам того времени несение ими «стражи польной» и «службы военной», которой были государству обязаны исключительно землевладельцы и домовладельцы – бояре и мещане. Казаки привлекались на военную службу исключительно самим князем как наемники, вспомогательная сила, обеспечивающая совместные ударные действия его княжеской феодальной дружины и состоящих на государственной службе гранизонных отрядов драбов (польско-литовский аналог московских стрельцов). Попытка князя Д.И. Вишневецкого превратить казаков в самостоятельную военную силу, сплотив их вокруг Хортицкого замка, успехом не увенчалась, и как только все материальные ресурсы островной крепости летом 1557 года были исчерпаны, и князь прекратил их снабжение, «казаки от него разошлися» в поисках более привольной, сытой и, главное, безопасной доли.

Это обстоятельство не позволяет нам отождествлять хортицкие укрепления князя Вишневецкого с первой Запорожской (или «Хортицкой») Сечью, как это делают многие современные украинские историки. Ни в одном из известных нам польско-литовских или русских источников мы не встречаем понятия «сечь» или «кош». И это не значит, что их тогда не существовало: московские Никоновская и Лебедевская летописи, как мы указывали выше, употребляют понятие «кош» (т.е. укрепленный лагерь) в описании похода князя во главе московских служилых людей на Днепр в 1558 году. Везде и всегда при их описании мы стречаем термин «замок» – фортификационное укрепление, используемое исключительно в военных целях, а инженерные сооружения, предназначенные для повседневной защиты мирного населения, назывались «острогом».

По сути, укрепления на Хортице были типичным казенным пограничным замком с гарнизоном, содержащимся за счет доходов с имений, находящихся в собственности князя, а также за счет иных его личных средств, полученных не всегда законным или честным путем (правда, построенный в нетипичном для полевого пограничного укрепления месте, что принципиального значения не имеет). По крайней мере, как только Сигизмунд II Август публично отказался от сюзеренитета над князем и объявил его предателем, тем самым отмежевавшись и от Хортицкого замка, представленного как частная инициатива, хан Девлет-Гирей I осенью 1557 года уничтожил его.

Таким образом, мы можем смело говорить о том, что князь Д.И. Вишневецкий на всем протяжении своей военно-административной деятельности на службе у двух монархов всегда действовал в русле существовавших тогда феодальных традиций, не позволяя себе оставаться без чьего-либо высочайшего покровительства. Это прекрасно понимали все восточноевропейские монархи, которым он служил, используя военные таланты и организаторские способности князя только в той мере и до той поры, которая была выгодна исключительно им. Как только действия князя, зачастую весьма успешные в локальном масштабе, противоречили или мешали их военно-стратегическим или геополитическим интересам, Сигизмунд II Август и Иван IV Васильевич препятствовали развитию успеха, отказывая в материально-техническом снабжении, подкреплениях служилыми людьми, меняя театр военных действий или выдавая планы военной кампании эвентуальному противнику, или даже прямо запрещая всякую военную активность. Это значит, что князь никогда не был свободен в выборе стратегии действий, его прерогативой оставалась тактика исполнения поставленных задач. Именно поэтому он так и не вырос из талантливого военачальника в настоящего полководца, хотя и в качестве командира войскового соединения он оставил о себе память в веках.

Так кем же все-таки был князь Дмитрий Иванович Вишневецкий? По нашему мнению, лучше всего его место в восточноевропейской средневековой истории определил неизвестный художник, написавший его портрет (предположительно в конце XVII века), ныне хранящийся в киевском Музее истории Украины. На нем имеется надпись, которая наиболее адекватно отражает его место в восточноевропейской и украинской истории: «Дмитрий Корибут Вишневецкий, повелитель Днепровских островов, господарь Волошский». Под этим законным титулом он и должен быть известен потомкам…

Именной указатель

Адашев, Даниил Федорович, воевода, 130, 151, 189

Александр Казимирович, великий князь Литовский, 82

Амияк, черкесский князь, 159

Андрей, протопоп, духовник царя Ивана IV, 11

Антонов А.В., 139

Антонович В.Б., 15, 28, 29, 31, 44, 79, 80, 86, 203

Апанович О.А., 36

Афанасий, митрополит Московский (см. Андрей, протопоп)

Багалей Д.И., 33, 39

Бантыш-Каменский Д.Н., 24, 27, 199

Баторий, Стефан, король, 213

Белек-мурза, военачальник Крымского ханства, 53

Белевский, Иван Иванович, князь, 136, 137

Бельский, Мартин, польский хронист, 86

Беляев И.В., 72

Беклемишев, Федор Григорьевич, боярин, 163

Бердибяка, князь, 54

Березовский, поручик, 81

Бобоед, пан, староста Киевский, 90

Бона Сфорца, королева Речи Посполитой, 61, 72, 78, 103

Боплан Г.Л. де, 73

Булгаков, Михаил Матвеевич, воевода, 176

Булгаков, Юрий Михайлович, воевода, 73, 142, 143

Буганов В.И., 11, 12

Ваза, Ян Казимир, 58

Василид, Яков, господарь Валашский, 7, 191, 192

Василий III, великий князь Московский, 85

Веселовский С.Б., 8, 33, 137

Вешняков, Игнатий Михайлович, боярин, 154, 159

Винар Л., 46

Виноградов А.В., 11, 18, 41, 141, 159, 162, 167

Витовт Ольгердович, великий князь Литовский, 49

Вишневецкая, Екатерина Ивановна, княжна, 59

Вишневецкий, Адам Александрович, князь, 57, 58

Вишневецкий, Александр Александрович, князь, 55, 168

Вишневецкий, Александр Михайлович, князь, 55, 57

Вишневецкий, Андрей Иванович, князь, 55

Вишневецкий, Дмитр-Ежи Янушевич, князь, 57, 59

Вишневецкий, Дмитрий Александрович, князь, 166, 174

Вишневецкий, Иван Михайлович, князь, 55, 61, 63, 79, 87, 90, 105, 191

Вишневецкий, Иеремия-Михал Михайлович, князь, 57, 58, 65

Вишневецкий, Зигмунд Иванович, князь, 55

Вишневецкий, Константин Иванович, князь, 55, 56

Вишневецкий, Константин Константинович, князь, 56, 58, 59

Вишневецкий, Кшиштоф Янушевич, князь, 57,

Вишневецкий, Максим Александрович, князь, 55

Вишневецкий, Михаил Александрович, князь, 55, 165, 166, 168, 174, 178, 179, 190

Вишневецкий, Михаил Васильевич, князь, 48, 52,

Вишневецкий, Михаил Михайлович, князь, 58

Вишневецкий, Михаил Корибут, король Польский и великий князь Литовский, 39, 45, 58, 59

Вишневецкий, Михаил-Серваций Кшиштович, князь, 57

Вишневецкий, Федор Михайлович, князь, 53, 61, 63, 79, 92, 191

Вишневецкий, Януш Константинович, князь, 56

Вишневецкий, Януш-Антоний Кшиштович, князь, 43

Владислав II Ольгердович Ягелло, король польский, 49

Владимирский-Буданов М.Ф., 65, 203

Водопьян, казачий атаман, 166

Вокшерин, Федор Васильевич, боярин, 163, 164

Воронцов, Иван Михайлович, боярин, 123

Воротынский, Михаил Иванович, князь, 213

Ворыпаев, Роман (Ромашка), казак, 166

Вяземский, Александр Иванович, князь, 117

Габсбург, фон, Екатерина, королева-консорт Речи Посполитой, 102

Габсбург, фон, Мария-Элеонора, герцогиня, 58

Гаштольды, панский род, 54

Гваньини А., 22, 23, 118

Гедимин, великий князь Литовский, 25, 26, 48

Гедроцкие, княжеский род, 37

Голубуцкий В.А., 8, 37, 61, 124, 134, 146, 147, 148, 170

Горецкий, Леонард, хронист, 197

Горностай, Оникей, пан, 88

Горобец В., 46, 209

Гребельский П.Х., 48, 57, 59

Грушевский М.С., 9, 16, 28, 31, 32, 35, 36, 45, 203, 204, 205, 207

Гудавичус Э., 49, 51, 55

Гуслистый К.Г., 8, 9, 36, 37

Данилович И., 13

Дашкович Евстафий (Остап), пан, 85, 101, 108, 201

Девлет-Гирей I, крымский хан, 106, 110, 115, 120, 125, 126, 131, 141, 145, 152, 154, 169, 176, 185

Дешпот, Елизавета Александровна, княгиня, 191

Дешпот, Магдалина Александровна, княгиня, 105, 191

Дмитрий (Корибут) Ольгердович, великий князь Литовский, 48,

Довгир, Размус Богданович, пан, 106, 120, 130, 131, 185, 187

Довнар-Запольский М.В., 203

Драгоманов М.П., 45

Думин С.В., 48, 57, 59

Дячок О.А., 17

Евсеев И.Е., 16, 139, 198

Елагин Н.С., 16, 138,

Ескович (Есков), Михаил, атаман, 121, 142

Жанэ, черевсский род, 154, 155, 159, 164

Жданов Н.А., 35

Жеславские, княжеский род, 37

Жигмонд (Сигизмунд) Кейстутович, великий князь Литовский, 51

Загоровский В.П., 39, 40, 167, 177

Заболотский, Игнатий Ушакович, думный дворянин, 142, 146, 148

Загряжский, Федор Дмитриевич, князь, 122

Захарьина-Юрьева, Анастасия Романовна, царица, 163, 198

Заславская, Теофила, княгина, 59

Збражские, княжеский род 48, 51

Збражский, Николай Андреевич, князь, 153, 188, 189

Звенигородский, Афанасий Андреевич, князь, 176

Зоммер, Иоганн, менестрель, 209

Иван IV Васильевич (Грозный), царь и великий князь Московский, 6, 19, 25, 27, 39, 41, 54, 74, 112, 113, 115, 121, 124, 125, 132, 135, 136, 140, 142, 143, 144, 149, 152, 154, 157, 166, 168, 171, 178, 187, 190, 191, 197, 198, 217

Иван новокрещеный, сподвижник Вишневецкого, 197, 198

Исмаил, хан Большой Ногайской орды, 159

Калашникова С.Ф., 35

Кансук, вождь черкесского рода Жане, 155

Карл IX, французский король, 162, 165

Каргалов, В.В., 5, 11

Карпов Г.Ф., 13

Карпов, Никита Алексеевич, думный дворянин, 146, 147, 149

Каширский, Иван Михайлович, князь, 88, 89

Кезгайло, княжеский род, 54

Кириллов, Михаил (Михалка), казак, 166

Киров С.М., 35

Клобуков, Андрей Федорович, думный дворянин, 178

Кобяков, Ширяй Васильевич, сын боярский, 142, 146, 148

Козловский К.Е., 15, 79, 203

Конон, сподвижник Вишневецкого, 197, 198

Кордт В., 93, 132

Корецкий, Богуслав, князь, 76, 78

Корибут-Вишневецкие, княжеский род, 51

Корнякт, Екатерина, княгиня, 59

Костомаров Н.И., 11, 18, 19, 20, 24, 25, 44

Котовский Г.И., 46

Кулиш П.А., 35, 44, 206, 207

Курбский, Андрей Михайлович, князь, 19, 103, 143

Кузнецов О.Ю., 43, 156

Кушева Е.Н., 40, 164, 167

Лаппо-Данилевский А.С., 16

Ласский, Ольбрехт, пан, 191, 192, 193, 194, 196, 197

Лашинский, Онуфрий (Онофрей), стрелецкий голова, 142, 145

Левицкий О.И., 203

Левшин, Григорий Жукович, литовский дворянин, 123

Лемерсье-Келькеже Ш., 5, 8, 17, 111, 116, 117, 124, 134, 141, 132, 153, 154, 155, 159, 160, 161

Лисовский, Александр Юзеф, пан, 56

Лыко, княжеский род, 54

Лызлов А.И., 11, 22, 23, 116, 117, 118

Луцив В., 46

Любавский М.К., 32, 54, 57, 64

Любомирский И.Т., 18, 73, 78

Ляскоронский В.Г., 35

Лянцкоронский, Предслав, пан, 26, 83, 85, 201

Макарий, митрополит, 11

Малай, царевич, 52

Малой, Денис (Дениска), казак, 126

Мальцов, Иван, стрелецкий голова, 110

Маркевич Н.А., 18, 24, 27, 28, 31, 199, 201

Мафтафаров А.В., 140

Менгли-Гирей, хан, 52, 83

Миллер Г.Ф., 9, 18, 19, 24, 25, 85

Милюков П.Н., 48

Млынский, Михаил (Мина), атаман, 114, 117, 119, 127

Мнишек, Юрий Николаевич, пан, 59

Мнишек, Марина Юрьевна, 59

Мнишек, Урсула Юрьевна, 59

Мнишек, Урсула-Терезия, 59

Могила, Петр, митрополит Киевский, 58

Могилянка, Раина, княгиня, 58

Морозов, Михаил Яковлевич, боярин, 53

Мухаммед-Гирей (Магмет-Гирей), царевич, 148, 150

Нагой, Афанасий Федорович, боярин, 169, 177, 178

Новиков Н.И., 13

Оболенский М.А., 13

Одинцевич, Андрей Семенович, князь, 127

Олизар, Анастасия Семеновна, княгиня, 55,

Ольгерд Гедиминович, великий князь Литовский, 48,

Олферьев, Роман Васильевич, боярин, 136, 148

Острожские, княжеский род, 54

Острожский, Константин Константинович, князь, 52

Отрепьев, Григорий, беглый монах, он же Лжедмитрий I, 56, 58, 59

Петров П.Н., 46

Павлов, Михаил Андреевич, сын боярский, 142

Патий (Паций), Лев, пан, 62

Петремоль, де, посланник французского короля, 162, 165

Пийонтек, Матвей, профессор Краковкой академии, 209

Порыцкие, княжеский род, 51

Претвич, Бернард Иоганн, пан, 18, 19, 72, 73, 74, 76, 77, 78, 85, 118, 201, 213

Пронские, княжеский род, 54

Пронский, Андрей Семенович, князь, 90

Пронский, Семен Данилович, князь, 76

Пясоцкий, пан, 194, 195, 196

Радзивилл, Николай-Христофор Янович (Черный), князь, 105, 133

Радзивилл, Николай-Христофор Николаевич (Сиротка), князь, 59

Радзивилл, Михаил-Казимир Станиславович (Рыбонка), князь, 59

Радзивиллы, княжеский род, 4, 54

Реис-паша, Али, адмирал, 153

Ржевский, Михаил Иванович, дьяк, 73, 110, 111, 112, 114, 117, 118, 122, 133, 142, 143, 145, 146, 148, 149, 183

Ригельман А.И., 9, 18, 24, 26, 27, 199

Розбистский, Николай, ротмистр, 81

Ртищев, Нечай, сын боярский, 121, 142

Ружинские, княжеский род, 29

Рыбаков Б.А., 11

Рябцевич В.Н., 51, 52

С Збража Воронецкие, княжеский род, 51

Саадат-Гирей, хан, 68

Саиб-Гирей, хан, 84

Сангушко, Федор Андреевич, князь, 76

Сапега, Ян Петр, пан, 56

Свидригайло, князь, 51

Сенявский, Николай Александрович, пан, 72, 77, 78, 107

Сенявский, Николай Николаевич, пан, 78

Сенявский Ярослав Николаевич, пан, 78

Сербина К.Н., 8

Сергийчук, В.И., 21, 208

Сёгобочный (Гетманец) Г., 45

Сибок, черкесский князь, 159

Сигизмунд I Казимирович (Старый), король Польский и великий князь Литовский, 18, 27, 61, 63, 77, 78, 79, 84, 85, 87, 88, 89, 103, 107

Сигизмунд II Август, король Польский и великий князь Литовский, 6, 13, 37, 53, 62, 78, 103, 105, 106, 115, 118, 119, 120, 121, 124, 125, 126, 129, 130, 132, 133, 134, 135, 136, 145, 158, 165, 170, 172, 173, 176, 180, 182, 183, 187, 188, 189, 190, 201, 216, 217

Сигизмунд III Ваза, король Польский и великий князь Литовский, 49

Синан-паша, бей бейлика Кафа Оттоманской Порты, 154, 157

Скальковский А.А., 44, 203, 204

Совин, Петр Григорьевич, сын боярский, 159

Соколинские, княжеский род, 54

Соловьев С.М., 84, 119

Солтович, Огрет, литовский дворянин, 89

Сталин (Джугашвили) И.В., 35

Стефан Баторий, король Речи Посполитой, 172

Стефан IX Томша, молдавский господарь, 191, 192, 195, 196

Сукин, Борис Иванович, окольничий, 164

Сукин, Федор Иванович, боярин, 163

Сулейман I Кануни (Великолепный), султан, 18, 77, 105, 106, 196

Сулейман-паша, бей бейлика Вульчитрин Оттоманской Порты, 152

Сунбулов, Михаил Федорович, воевода, 176

Сущев, Никита (Микита), стрелецкий голова, 142

Таптыков, Петр, стрелецкий голова, 142

Ташбузрук, черкесский князь, 116

Тетерин, Василий, стрелецкий голова, 142

Тихомиров М.Н., 11

Тишков, Афанасий (Офоня), литовский земянин, 123

Тишков, Юрий (Юшко), литовский земянин, 123

Тулусупов С., русский служилый татарин, 141

Упин, Семен Александрович, воевода, 176

Фердинанд III, австрийский император, 58

Фомин Н.К., 127

Халецкий, Осип, пан, 105, 188, 189

Хмельницкий, Богдан Михайлович, гетман, 35, 58

Хмельницкий, Венцеслав, гетман, 27

Ходкевич, Григорий Александрович, князь, 59

Ходкевич, Ян-Кароль Григорьевич, князь, 59

Хорошкевич А.Л., 73

Хрщонович, Иван, державец Черкасс и Канева, 65

Чарторыйские, княжеский род, 41, 48, 61

Черкасская Мария (Кученей) Темрюковна, жена царя Ивана IV, 41, 158

Черкасский, Чюрук-мирза, черкесский князь, 155

Черкашенин Т., гонец крымского хана в Москву, 141

Чулков, Даниил Иванович, воевода, 110, 142, 143

Чухлиб Т.В., 46, 208, 209

Шереметьев, Никита Васильевич, окольничий, 112

Шишковский, Василий, литовский дворянин, 127, 184

Шумаков С., 16, 139

Щепотев, Андрей Федорович, думный дьяк, 121, 142, 146, 148

Южаков С.Н., 48

Ющенко Е.Н., 73

Яблоновский А.В., 15

Яворницкий (Эвардницкий) Д.И., 9, 22, 23, 24, 25, 30, 31, 32, 35, 36, 64, 83, 86, 105, 107, 170, 172, 197, 203, 204, 205, 207

Яковенко Н.Н., 41, 42, 55, 62, 107, 208, 209

Ян III Собесский, король польский, 59

Dworzaczek, Wladislaw, 51, 55, 57, 60

Komuda, Jacek, 42, 43,

Piaseri, Pavel, 83

Serczyk, Wladislaw, 38

Wojcik, Zbigniew, 5, 9, 29, 30, 37, 38

[1] Сборник Императорского русского исторического общества. Т. 59. С. 543.

[2] ПСРЛ. Т. XIII, ч. I-II. С. 286; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 259.

[3] Веселовский С.Б. Последние уделы в Северо-Восточной Руси. С. 121.

[4] Белевская вивлеофика, издаваемая Николаем Елагиным: Собрание древних памятников об истории Белева и Белевского уезда: В 2-х т. Т. I. С. 38-40.

[5] РГАДА. Ф. 1209, Столбцы по Белеву, № 375/39818. Л. 16-17. Список 1620 г. Антонов А.В. Выпись из писцовых книг 1568/69 года на земли в округе Белева // Белевские чтения. Вып. 2. М., 2002. С. 33-34.

[6] Евсеев И.Е. Описание рукописей, хранящихся в Орловском древлехранилище. Вып. 2. Орел: Тип. Хализева, 1906. С. 228.

[7] РГАДА. Ф. 281, Белев, № 1/1461. Л. 2-3. Шумаков С. Сотницы (1537-1597 гг.), грамоты и записи (1561-1696 гг.): Издание Императорского общества истории и древностей российских при Московском университете. М.: Университетская тип., 1902. С. 81; Маштафаров А.В. Акты XVI в. Спасо-Преображенского монастыря г. Белева из собрания РГАДА // Белевские чтения. Вып. 2. М., 2002. С. 52.

[8] Писцовые книги, издаваемые Императорским Русским Географическим обществом. Ч. I. Отд. II. С. 1264-1299.

[9] Виноградов А.В. Русско-крымские отношения: 50-е – вторая половина 70-х годов XVI века: В 2-х тт. М.: Институт российской истории РАН, 2007. Т. 1. С. 111.

[10] Лемерсье-Келькеже Ш. Литовский кондотьер XVI в. – князь Дмитрий Вишневецкий и образование Запорожской Сечи по данным оттоманских архивов. С. 50-51.

[11] Разрядная книга 1475-1598 гг. С. 166.

[12] ПСРЛ. Т. XIII, ч. I-II. С. 288; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 260.

[13] Разрядная книга 1475-1598 гг. С. 161.

[14] Курбский А.М. История о великом князе Московском // Российская историческая библиотека. Т. 31. СПб., 1914. Стб. 240.

[15] Сборник Императорского русского исторического общества. Т. 59. С. 543.

[16] ПСРЛ. Т. XIII, ч. I-II. С. 288; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 260.

[17] ПСРЛ. Т. XIII, ч. I-II. С. 296; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 265.

[18] Разрядная книга 1475-1598 гг. С. 167.

[19] ПСРЛ. Т. XIII, ч. I-II. С. 296; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 265.

[20] ПСРЛ. Т. XIII, ч. I-II. С. 296; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 265.

[21] Голубуцкий В.А. Запорожское казачество. – Киев: Наукова думка, 1957. – С. 82.

[22] ПСРЛ. Т. XIII, ч. I-II. С. 292.

[23] ПСРЛ. Т. XIII, ч. I-II. С. 314-315; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 276.

[24] ПСРЛ. Т. XIII, ч. I-II. С. 315; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 276.

[25] Лемерсье-Келькеже Ш. Литовский кондотьер XVI в. – князь Дмитрий Вишневецкий и образование Запорожской Сечи по данным оттоманских архивов. С. 52.

[26] ПСРЛ. Т. XIII, ч. I-II. С. 318; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 279.

[27] Лемерсье-Келькеже Ш. Литовский кондотьер XVI в. – князь Дмитрий Вишневецкий и образование Запорожской Сечи по данным оттоманских архивов. С. 55.

[28] Лемерсье-Келькеже Ш. Литовский кондотьер XVI в. – князь Дмитрий Вишневецкий и образование Запорожской Сечи по данным оттоманских архивов.С. 52-56.

[29] Разрядная книга 1475-1598 гг. С. 179.

[30] Лемерсье-Келькеже Ш. Литовский кондотьер XVI в. – князь Дмитрий Вишневецкий и образование Запорожской Сечи по данным оттоманских архивов. С. 52-56.

[31] Там же. С. 56.

[32] Там же. С. 56-57.

[33] ПСРЛ. Т. XIII, ч. I-II. С. 320; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 281.

[34] Писцовые книги, издаваемые Императорским Русским Географическим обществом. Ч. I. Отд. II. СПб., 1877. С. 1268-1271.

[35] Кузнецов О.Ю., Фомин Н.К. Казачья военно-хозяйственная колонизация Дедиловского и Епифанского уездов Тульского края во второй половине XVI в. // Тульский край: история и современность: Сб. материалов научной конференции, посвященной 220-летию образования Тульской губернии. Тула: Изд-во ТулГУ, 1997. С. 49.

[36] ПСРЛ. T. XIII, ч. I-II. – C. 324; ПСРЛ. T. XXIX. C. 284.

[37] Лемерсье-Келькеже Ш. Литовский кондотьер XVI в. – князь Дмитрий Вишневецкий и образование Запорожской Сечи по данным оттоманских архивов. С. 60.

[38] ПСРЛ. Т. XXIX. С. 298.

[39] Виноградов А.В. Русско-крымские отношения: 50-е – вторая половина 70-х годов XVI века. Т. 1. С. 154.

[40] Там же. С. 154-155.

[41] Лемерсье-Келькеже Ш. Литовский кондотьер XVI в. – князь Дмитрий Вишневецкий и образование Запорожской Сечи по данным оттоманских архивов. С. 60.

[42] Лемерсье-Келькеже Ш. Литовский кондотьер XVI в. – князь Дмитрий Вишневецкий и образование Запорожской Сечи по данным оттоманских архивов. С. 60.

[43] ПСРЛ. T. XIII, ч. I-II. C. 339; ПСРЛ. T. XXIX. C. 297.

[44] Перевод документа цит. по: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения: 50-е – вторая половина 70-х годов XVI века. Т. 1. С. 164.

[45] ПСРЛ. T. XIII, ч. I-II. C. 324.

[46] Кушева Е.Н. Политика Московского государства на Северном Кавказе… С. 264-265.

[47] Прибавления к первому и второму тому Актов для истории Южной и Западной России // Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссиею. Т. II. 1599-1637. С. 156. № 143.

[48] ПСРЛ. T. XIII, ч. I-II. C. 341; ПСРЛ. T. XXIX. C. 298

[49] ПСРЛ. T. XIII, ч. I-II. C. 343; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 300.

[50] ПСРЛ. T. XIII, ч. I-II. C. 343; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 300.

[51] Загоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Московского государства в XVI веке. С. 141.

[52] Кушева Е.Н. Политика Московского государства на Северном Кавказе… С. 265.

[53] Виноградов А.В. Русско-крымские отношения: 50-е – вторая половина 70-х годов XVI века. Т. 1. –С. 165-166.

[54] Там же. Т. II. С. 15.

[55] Прибавления к первому и второму тому Актов для истории Южной и Западной России // Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссиею. Т. II. 1599-1637. С. 155-156. № 142.

[56] Эварницкий (Яворницкий) Д.И. История запорожских казаков. Т. II. С. 31.

[57] Прибавления к первому и второму тому Актов для истории Южной и Западной России // Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссиею. Т. II. 1599-1637. С. 157-158. № 144.

[58] Прибавления к первому и второму тому Актов для истории Южной и Западной России // Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссиею. Т. II. 1599-1637. С. 156. № 143.

[59] Разрядная книга 1475-1598 гг. С. 169.

[60] Разрядная книга 1550-1636 гг. С. 84, 93.

[61] Разрядная книга 1475-1598 гг. С. 178.

[62] Цит. по: Загоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Московского государства в XVI веке. С. 142.

[63] Сборник Императорского русского исторического общества. Т. 71. С. 156.

[64] Виноградов А.В. Русско-крымские отношения: 50-е – вторая половина 70-х годов XVI века. Т. 1. С. 9, 12.

[65] Прибавления к первому и второму тому Актов для истории Южной и Западной России // Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссиею. Т. II. 1599-1637. № 143. С. 157.

[66] Прибавления к первому и второму тому Актов для истории Южной и Западной России // Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссиею. Т. II. 1599-1637. № 130. С. 148.

[67] Прибавления к первому и второму тому Актов для истории Южной и Западной России // Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссиею. Т. II. 1599-1637. № 130. С. 148.

[68] Книга посольская Метрики Великого Княжества Литовского… № 88. С. 139.

[69] Прибавления к первому и второму тому Актов для истории Южной и Западной России // Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссиею. Т. II. 1599-1637. № 134. С. 151.

[70] ПСРЛ. Т. XXXII. С. 112.

[71] Там же.

[72] ПСРЛ. Т. XXXII. С. 113.

[73] ПСРЛ. Т. XXXII. С. 113-114.

[74] ПСРЛ. Т. XXXII. С. 114.

[75] ПСРЛ. Т. XXXII. С. 114.

[76] Эварницкий (Яворницкий) Д.И. История запорожских казаков. Т. II. С. 28.

[77] Евсеев И.Е. Описание рукописей, хранящихся в Орловском древленхранилище. Вып. 2. Орел: Тип. Хализева, 1906. С. 228.

[78] Прибавления к первому и второму тому Актов для истории Южной и Западной России // Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссиею. Т. II. 1599-1637. № 134. С. 151.

[79] См.: Скальковський А.А. История Новой Сечи или последнего коша Запорожского. Т. II. C. 14; Эварницкий (Яворницкий) Д.И. История запорожских казаков. Т. II. С. 28; Грушевский М.С. Байда-Вишневецкий в поезii и iсторii // Записки Украiнського Наукового товариства в Киевi. Т. III.

[80] Яковенко Н.Н. Нарис історії України з найдавніших часів до кінця ХVІІІ століття. К.: Генеза, 1997. С. 117-118.

[81] Сергійчук В.I. Байда-Вишневецький – ратник української землі // Дніпро. 1989, № 2. С. 122, 132; Он же. Дмитро Вишневецький. К.: Україна, 2003.

[82] Чухліб Т.В. Середньовічна шлягерна пісня та пригоди її персонажа // Горобець В.П., Чухліб Т.В. Незнайома Кліо. Таємниці, казуси і курйози української історії. Козацька доба. К.: Наук. думка. 2004. С. 8-11.

[83] Там же. С. 12.

[84] Яковенко Н.Н. Нарис історії України з найдавніших часів до кінця ХVІІІ століття. С. 118.