Олег Кузнецов "Рыцарь Дикого поля. Князь Д.И. Вишневецкий"

На протяжении двух столетий – XVI-XVII вв. – огромные пространства степных просторов, прилегающих к Северному Причерноморью, многозначительно назывались «Диким полем». В то время это была практически незаселенная и в хозяйственном отношении совершенно не освоенная огромная территория, на которой сталкивались интересы четырех главных военно-политических сил Восточной Европы того времени – Оттоманской империи, Крымского ханства, Московского царства и Польско-Литовского государства. Степи являлись ареной постоянных стычек их вооруженных отрядов, и от военных походов и набегов противоборствующих сторон страдало, в первую очередь, население окраин всех этих государств.

Дикое поле (по-польски «dzikie pola») простиралось от русской лесостепи на севере до прибрежных районов Черного моря на юге и от низовьев Дуная на западе до среднего и нижнего течения Волги на востоке. На северо-востоке, в верхнем течении Дона, оно заканчивалось легендарным Куликовым полем, которое широким языком степи далеко вклинивалось вглубь лесистых земель Московского государства и было извечным направлением агрессии крымских татар на русские окраины. К середине XVI века степные просторы днепровско-волжского междуречья со всех сторон были опоясаны цепью пограничных крепостей, линия которых демаркировала их естественную границу, а сами они являлись (в первую очередь, для Московского и Польско-Литовского государств) центрами колонизации плодородных, но еще неосвоенных просторов.

На западе и северо-западе Дикого поля располагались передовые польские и литовские крепости: Бар (Bar), Канев (Kanev), Черкассы (Čerkasy), Брацлав (Braclaw), Киев (Kiev), Каменец-Подольский (Kamenetz-Podolski), защищавшие украинские, главным образом, волынские и подольские земли, являвшиеся польско-литовскими владениями в среднем Поднепровье, от набегов крымских татар.

На северной и северо-восточной окраине степей, в землях Московского государства, стояли передовые русские крепости и остроги Стародуб, Новгород-Северский, Путивль, Рыльск, образовывавшие так называемую «Северскую Украйну» Московской Руси или «Северу» (в середине XVI века под «Украйной», т.е. окраиной, понимались приграничные земли, непосредственно прилегающие к Дикому полю, которые в несколько более позднее время еще называли «порубежьем» – О.К.). Далее на восток, в верхнем течении Оки и ее притоков, располагались Новосиль, Мценск, Белев, Одоев – владельческие или административные центры так называемых Верховских княжеств, располагавшихся в верхнем течении Оки, которые в первой половине XVI столетия (точнее, с 1492 по 1550 год) одно за другим перешли под руку Москвы, – все они составляли русскую «Верховскую Украйну». Еще далее на восток, по бассейну реки Упы, лежали города Великого княжества Московского: Крапивна, Тула, Венев и возведенный в 1554 году Дедиловский острог, прикрывавшие русское степное пограничье со стороны Куликова поля, – это была так называемая «Польская Украйна». Вслед за этими городами линию пограничных крепостей в верховьях Дона и его протоков продолжали города Михайлов, Пронск, Переяславль-Рязанский (нынешняя Рязань), Данков, Лебедянь – административные центры бывшего Рязанского великого княжества, присоединенного к Москве в 1521 году, и составлявшие «Рязанскую Украйну» Московского царства. Далее в одном направлении на Нижний Новгород, а в другом – на Тамбов простиралась «Казанская Украйна».

На юго-западе Дикого поля в конце XV – начале XVI века турки-османы для защиты находившихся от них в ленной зависимости княжеств Молдавии (по-турецки Buğdan) и Валахии (Eflak), располагавшихся в дунайско-днестровском междуречье, возвели крепости Азю или Озю (Ozu, современный Очаков) и Джан-Керман (Žan-Kirman, в настоящее время Каховка), которые заперли устье Днепра (по-турецки Ozu), а также Аккерман (Ak-Kirman, ныне Белгород-Днестровский, по-румынски Cetatea Alba) и Килию (по-румынски Chilia), преградившие доступ в район низовьев Днестра (по-турецки Tűrla) и Прута. Кроме того, Оттоманская империя контролировала территорию Бессарабии (Budjak), расположенную между Днестром и Прутом, и переправы на Днестре, для чего турки, начиная с 1491 года, построили там мощную крепость Бендер (Tiagin, нынешние Бендеры, по-румынски Tighina). На юге две мощные турецкие крепости – Кафа или Кефе в Крыму (Kafe, современная Феодосия) и Азак (Azak, ныне Азов), расположенный в устье Дона, защищали Крымское ханство, которое с конца XV века находилось под протекторатом Блистательной Порты (так еще иначе называли Оттоманскую империю).

Также в Северном Причерноморье в низовьях Днепра по соседству с Литвой и Польшей Крымскому ханству принадлежало несколько крепостей, которые служили отправными пунктами всех его набегов и походов в земли Польско-Литовского и Московского государств, а также убежищами на случай ответных действий северных соседей, зачастую дававших резкий отпор степной агрессии. К крепостям, принадлежавшим этому сателлиту Блистательной Порты, относились Ферах-Кермен (Ferah-Kirman, в настоящее время Перекоп) на Перекопском перешейке, Кизи-Кермен (Kyzy-Kirman, современный Береслав) и Ислам-Кермен (Islam-Kirman, ныне Аслан-городок).

Кроме того, степи, простиравшиеся в обе стороны от низовий Дона, находились во владении кочевых племен – Большой (к востоку) и Малой (к западу) Ногайской орды. Однако сам речной путь по Дону не контролировался никем, и здесь проходили только участники набегов – татары, поляки и литовцы или русские[1].

В первой половине XVI века на громадном пространстве Дикого поля, заключенном между этими крепостями, сложилась парадоксальная, по сравнению с Западной и Центральной Европой, военно-политическая и социально-экономическая ситуация. Огромный массив плодороднейших черноземных земель не мог быть не только освоен, но даже и захвачен, так как ни у одной из претендовавших на него сторон не было в достаточной степени ни людских, ни материальных, ни финансовых ресурсов. Реальным, а зачастую и номинальным хозяином того или иного участка степи было то государство, чей вооруженный отряд в данный момент контролировал эту территорию. Фактически, вплоть до середины XVIII столетия основным, если не единственным, содержанием истории Дикого поля была каждодневная партизанская война этих отрядов друг с другом, а также против оседлого или полукочевого населения степных окраин, своеобразная «bellum omnium contra omnes» – война всех против всех. Победительницей в ней, как это и оказалось впоследствии, могла стать только та из противоборствующих сторон, которая оказалась бы способной в своей военно-хозяйственной экспансии выйти к естественным границам Дикого поля и закрепиться на них. Ей стало Московское государство, превратившееся в начале XVIII столетия в Российскую империю, которой сначала для установления своей гегемонии в Диком поле, а затем для завоевания и хозяйственной колонизации его степных просторов потребовалось почти два с половиной века.

Самым известным героем этой степной войны, безусловно, являлся князь Дмитрий Иванович Вишневецкий (? – 1563). Ни один из военачальников середины XVI столетия не добивался столь редкой привилегии быть лично известным всем коронованным особам стран, прилегавших к Дикому полю, на службе у которых он состоял или с которыми по личной инициативе враждовал насмерть. Польский король Сигизмунд II Август, московский царь Иван IV Васильевич, валашский господарь Яков Василид поочередно звали и принимали к себе на службу князя Д.И. Вишневецкого, полагая его острием оружия, которое они намеревались использовать против своих соседей и внешнеполитических противников. Турецкий султан и крымский хан, от которых он, как говорили в то время, тоже «знал ласку», были им вынуждены вести войну не против государства (унии Короны Польской и Великого княжества Литовского или Московского царства, на службе которых он состоял), а персонально «против отдельной личности, названной величайшим врагом Блистательной Порты»[2]. Едва ли найдется еще один такой же пример в восточноевропейской средневековой военной истории, когда одному человеку оказалось под силу успешно вести многолетнюю личную войну против столь могущественного государства, которым была Оттоманская империя того времени, а она, в свою очередь, для организации отпора была вынуждена мобилизовать силы и ресурсы в масштабах, сопоставимых с затратами на ведение боевых действий против других своих сильных европейских противников, которыми традиционно были Венеция и Священная Римская империя. Тем интереснее выяснить, какую же роль в истории Московского государства (и не только) сыграла эта масштабная в исторической ретроспективе и чрезвычайно интересная сама по себе личность.

Уникальность этой исторической личности не только для своей, но и для последующих эпох подтверждается еще и тем, что князю Д.И. Вишневецкому удалось (вполне вероятно, что еще при жизни) запечатлеть свое имя в веках в наименованиях целого рядя географических объектов на территории современных России и Украины. Так, например, Книга Большому Чертежу – первый отечественный атлас территории Московского государства, Дикого поля и прилегающих к ним сопредельных стран, составленный предположительно в последней трети XVI в., содержит фамилию князя в гидрониме Вишневецкий колодезь – наименовании левого притока Северского Донца («… ниже Митякина пал в Донец Вишневецкий колодезь, а от Митякина до Вишневецкого верст з 20. А ниже Вишневецкого пала в Донец река Глубокая, а от Вишневецкого до Глубокие верст с 5»[3]), при впадении которого ныне расположен поселок Вишневецкий Каменск-Шахтинского района Ростовской области России. Кроме того, в окрестностях Черкасс, приблизительно в 5-ти милях (или 7-ми километрах – О.К.) на северо-запад, Книга Большому Чертежу упоминает город Мошна Вишневецкого («… ниже Домантова по правой стороне Днепра, на реке на Мошне, от Днепра с 3 версты, город Мошна Вишневецкого. А ниже Мошны 4 мили, на Днепре, город Черкасы»[4]), – сохранившийся до наших дней поселок Мошны Черкасской области Украины.

Ни один из государственных или военных деятелей середины XVI столетия «второго плана» (т.е. не правителей и не приближенных к ним царедворцев), оставивших яркий след в истории Восточной Европы эпохи позднего Средневековья, не вызывал столь громких и противоречивых оценок у исследователей разных стран и народов, как он. Так, французский источниковед и археограф Ш. Лемерсье-Келькеже называла его «литовским кондотьером»[5] (предводителем военных наемников или ландскнехтов). Академик С.Б. Веселовский характеризовал князя Д.И. Вишневецкого «крупным польским авантюристом» и «своевольным паном»[6]. Украинский исследователь запорожского казачества В.А. Голубуцкий именовал его «ясновельможным магнатом», ярым врагом казачества[7], а его коллега К.Г. Гуслистый наоборот считал князя основателем Запорожской Сечи и отождествлял его с «Байдой-казаком» – героем известной народной украинской думы (эпического сказания)[8]. Того же мнения придерживается и польский историк Збигнев Вуйцик в своем труде «Дикое поле в огне. Казачество в давней Речи Посполитой»[9], а также анонимный автор статьи о Д.И. Вишневецком в Большой советской энциклопедии (1-го издания), который определенно называет его «руководителем казачества в их походах против турок и татар, основателем крепости на Днепре, которая позднее станет Запорожской Сечью»[10]. Подобная точка зрения, ставшая энциклопедической аксиомой, оказалась возможной благодаря целенаправленной просветительской и публицистической деятельности малороссийских историков второй половины XIX – начала XX столетия (от Г.Ф Миллера и А.И. Ригельмана до М.С. Грушевского и Д.И. Эвардницкого (Яворницкого)), стремившихся в контексте процесса поиска национального самосознания украинского субэтноса создать соответствующую ему историю малороссийского народа, в которой герою нашего повествования – князю Дмитрию Ивановичу Вишневецкому – отводилась одна из ключевых ролей. Естественно, после обретения Украиной государственного суверенитета в 1991 году усилиями представителей националистически настроенной научной интеллигенции роль личности князя Д.И. Вишневецкого была вовсе апологетизирована, а он сам был причислен к сонму отцов-основателей украинского этноса и государственности и, фактически, стал объектом внутренней политики (было установлено несколько памятников, выпущена в обращение юбилейная монета, его именем назван боевой корабль и улицы во многих украинских городах).

Тем не менее, мы с полной уверенностью можем говорить об идеологической ангажированности и, следовательно, ошибочности подобных представлений о личности князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого и его роли в украинской, российской и, вообще, восточноевропейской истории, что и беремся доказать в данной монографии. Мы утверждаем, что князь Дмитрий Вишневецкий никогда не имел никакого отношения к Запорожской Сечи, и уж тем более – к Запорожскому казачьему войску, если и предводительствовал днепровскими казаками – так называемыми «черкасами», то не как атаман или гетман, а исключительно как королевский наместник в этих землях, а сами днепровские казаки в середине XVI века не имели никакой корпоративной организации или самоуправления и находились от князя Вишневецкого в личной административной и имущественной зависимости, как и иные категории населения тех мест. Однако князь вошел в историю как талантливый военачальник и ревнитель Православия, но при этом и как весьма посредственный администратор и беспринципный политик, словом, как человек своего далеко непростого времени – Средневековья – со всеми его достоинствами и недостатками. А поэтому предметом нашего исследования стали не оценки последствий деяний этого, безусловно, выдающегося человека, на основе которых спустя века строились разного рода идеологические конструкции, а непосредственное содержание и прямые последствия этих деяний в контексте соответствующих им исторических условий. Иными словами, данная монография посвящена жизни и деятельности князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого, а не ангажированным представлениям о них.

Основным способом получения информативного материала о событиях и деятелях восточноевропейского позднего Средневековья являются источниковедческие исследования. В первую очередь, их объектом стали произведения русского, белорусского и литовского летописания – летописи, летописцы, хроники, в совокупности представляющих собой комплекс нарративных источников, богатый информационно и фактологически, но зачастую крайне неоднозначный в оценках и суждениях их авторов (составителей или редакторов). Наиболее широко используемой среди этих памятников исторической литературы является знаменитая «Книга степенная царского родословия»[11], сведения которой широко использовались большинством всех исследователей, начиная с А.И. Лызлова и заканчивая В.В. Каргаловым, А.В. Виноградовым и автором этих строк (зачастую ее материалы приводились в печати без указания источника, чем особо отличался Н.И. Костомаров). И это не удивительно, поскольку она была составлена в 1563 году по инициативе митрополита Макария царским духовником протопопом Андреем (впоследствии – митрополитом Афанасием), и по дате своего составления максимально приближена ко времени жизни князя, погибшего в год завершения ее написания. Многочисленные упоминания о походах и битвах князя Вишневецкого мы также находим в Никоновской[12], Лебедевской[13] и Евреиновской[14] летописях, Мазуринском летописце[15], хронике Литовской и Жмойтской[16]. Часть из них (например, Никоновская и Лебедевская летописи) за единичными и частными исключениями текстуально копируют друг друга, другие (как, например, Мазуринский летописец по отношению к Лебедевской летописи) представляют собой компиляции из текстов более ранних по происхождению памятников летописания, третьи (как хроника Литовская и Жмойтская) являются единственным известным нам летописным источником о деятельности князя Вишневецкого до и после его службы Московскому государству.

Следует отметить весьма разный качественный уровень этих источников. По итогам текстологического анализа памятников русского и отчасти восточноевропейского летописания можно утверждать, что все они, даже будучи составленными в разное время и в разных местах страны, достаточно одинаково описывают и оценивают деятельность князя Вишневецкого, а если в них встречаются ошибки и неточности (в том числе в датировке и определении содержания событий, о которых мы будем говорить ниже), то они не носят принципиального характера и легко устранимы за счет имеющегося сегодня научного знания. Однако этого нельзя сказать о хронике Литовской и Жмойтской, текст которой буквально изобилует хронологическими несоответствиями, которые вряд ли могут быть объяснены описками, вкравшимися при ее тиражировании: например, ее автор датирует Грюнвальдскую битву 1418 годом вместо 1410 года, а покорение Астраханского ханства – 1553 годом вместо 1556 года, хотя в целом верно передает последовательность и сюжеты исторических реалий. Поэтому ниже при каждом обращении к тексту этой хроники мы особо будем оговаривать нашу датировку описываемого в ней события.

Другую группу официальных нормативных по своему происхождению и делопроизводственных по содержанию источников Московского царства, составляют разрядные записи[17], сохранившиеся, несмотря на «большой московский пожар» 3 мая 1626 года, в огне которого погибли здания и архивохранилища царских приказов. Они позволяют с большой степенью достоверности (особенно при сопоставлении со сведениями, почерпнутыми из летописных источников) определить количественный и качественный состав вооруженных отрядов русских служилых людей, находившихся в разные годы под командованием Д.И. Вишневецкого, характер и порядок его оперативно-тактического и стратегического взаимодействия с другими русскими военачальниками во время многочисленных походов, их географию и результаты. Кроме того, разрядные записи достаточно четко фиксируют место князя в феодальной иерархии Московского государства середины XVI столетия, а также изменение его социального статуса в результате его службы, внутри- и внешнеполитических событий того времени.

Отдельную группу официальных делопроизводственных источников, содержащих объективную информацию о содержании и характере службы князя Дмитрия Вишневецкого Московскому государству, а также детализирующих отдельные события этой службы, являются материалы дипломатических сношений (7 комплексов документов) середины XVI столетия между Московским царством, Польско-литовским королевством и Крымским ханством, опубликованные в сборниках документов Императорского русского исторического общества (№№ 59 и 71) в конце XIX века[18]. Аналогичные по характеру и содержанию документы (8 комплексов), но уже польско-литовского происхождения, включает в себя Книга посольская Метрики Великого княжества Литовского[19], вышедшая в свет в середине XIX столетия. Источники аналогичного содержания, но уже российского происхождения (2 комплекса), в отношении южных кочевых соседей из региона Предкавказья и Северного Кавказа, содержит одна из так называемых «Посольских книг», содержащая в себе сведения о дипломатических связях Московии с Ногайской Ордой (№ 6), опубликованная Н.И. Новиковым в своем «Продолжении древней российской вивлиофики»[20].

Материалы дипломатических сношений того времени содержат политические оценки отдельных действий и демаршей князя, косвенно показывают, какие международные военно-политическое последствия и значение они имели, и объясняют, почему именно личность Д.И. Вишневецкого оказалась столь востребованной и значимой для своего времени. Одновременно эти материалы поднимают хрестоматийный вопрос философии о роли личности в истории и заставляют размышлять над тем, что было бы, если на месте князя оказался другой человек, как развивались бы в то время русско-татарско-литовско-польские отношения. Конечно, занятия ретропрогностикой – дело весьма неблагодарное, но сам факт наличия такой возможности в отношении одного человека свидетельствует о масштабности личности князя как колоритной и значимой фигуры Восточной Европы середины XVI столетия.

В качестве ценного источника средневекового законодательства, позволяющего детально рассмотреть социально-имущественное положение представителей рода князей Вишневецких в сословной иерархии Польско-Литовского государства, является «Статут Великого княжества Литовского» в редакции 1588 года[21]. Этот памятник юридической мысли XVI столетия предоставляет возможность дать сословно-правовую оценку и анализ служебного положения, выполняемых государственно-политических и военно-административных функций, имущественных владений Д.И. Вишневецкого и его родственников во время их пребывания на службе в Речи Посполитой. К числу официальных по своему происхождению источников относятся разного рода нормативно-распорядительные акты верховной власти Великого княжества Литовского – уставные грамоты, универсалы, привелеи (великокняжеские именные указы), которые в XIX столетии были собраны и опубликованы в ряде сборников Археографической комиссией Императорской Академии наук[22], Временной комиссиею для разбора ​древних актов, Высочайше утвержденной при Киевском военном, Подольском и Волынском генерал-губернаторе[23], а также отдельными малороссийскими историографами[24].

Этот комплекс административно-распорядительных источников официального делопроизводства Великого княжества Литовского может быть дополнен актами государственных ревизий земель и замков Волынского княжества при его преобразовании в воеводство в 1548 году, в связи с чем имя князя Дмитрия Вишневецкого впервые появляется в официальных документах, которые были опубликованы под редакцией Александра Валериана Яблоновского в 6-м томе многотомного издания «Zródía dziejowe» в 1877 году[25]. Также отдельные сведения по истории родя князей Вишневецких и их службы польско-литовскому государству содержат «пописы войску» (войсковые росписи или реестры – О.К.) Великого княжества Литовского за 1528, 1565 и 1567 гг., опубликованные в 33-м томе «Русской исторической библиотеки»[26], издававшиеся в 1872-1927 гг. Археографической комиссией Императорской Академии наук и АН СССР (в контексте нашего повествования наиболее интересны данные о численности феодальной дружины этого княжеского рода, с которой они должны были по первому требованию монарха выступить на королевскую службу).

Еще одной группой источников нашего исследования являются писцовые книги отдельных уездов Московского государства – Белевского[27] и Дедиловского[28], находившихся некоторое время в вотчинном владении князя Вишневецкого, когда он состоял на службе у русского царя, а также разного рода выписи из них, касающиеся, главным образом, поместного землевладения[29]. Они фиксируют размеры земельного жалования сподвижникам князя за их участие и боевые отличия в походах, увеличение окладов их поместных владений за военные подвиги, позволяют сделать выводы о субординации отношений между правительством Московского государства, самим князем и его служилыми людьми, а также с определенной степенью достоверности дают возможность определить состав и численность отрядов князя Д.И. Вишневецкого (пусть даже в исторической ретроспективе), с которыми он наводил ужас на кочевое население причерноморских степей. Также указанные писцовые книги позволяют реконструировать сословно-имущественный статус служилый людей князя во время и после его службы Московскому государству, а также в совокупности с другими источниками оценить результаты его военной и внешнеполитической деятельности на службе у московского царя.

К сожалению, этим ограничивается известный нам круг восточноевропейских (в самом широком понимании содержания этого слова) источников, касающийся службы князя Вишневецкого Московскому царству и Польско-литовскому королевству. В условиях относительного дефицита источниковой базы, относящейся к XVI веку, особое значение приобретают исследования французского историографа и археографа Шанталь Лемерсье-Келькеже, которая обработала и перевела на французский и русский языки, а также проанализировала и опубликовала обнаруженные в стамбульских архивах весьма ценные материалы – так называемые «реестры важных дел», которые содержат копии всех указов, изданных Большим султанским советом и самим султаном. Она насчитала, по меньшей мере, 62 акта верховной турецкой власти, непосредственно связанные с ее реакцией на деятельность князя Д.И. Вишневецкого и возглавляемых им русских служилых людей, а также отрядов ряда северокавказских народов в годы нахождения его на службе у московского царя. Эти документы существенно дополняют сведения отечественных источников, главным образом летописей, и содержат информацию о походах князя и его отрядов против Крымского ханства и турецких крепостей в Северном Причерноморье в 1556-1560 гг. (для похода 1560 года султанские «реестры важных дел» вообще являются единственным источником по причине отсутствия каких-либо записей в русских нарративах)[30]. Оттуда же нам известно, что Вишневецкий был персональным врагом Оттоманской империи, имеющим в турецких документах имя собственное – насмешливое прозвище «Дмитрашка», тогда как ни один другой русский и польско-литовский военачальник того времени или руководитель восстаний в причерноморских владениях Блистательной Порты не пользовался привилегией быть лично известным Большому султанскому совету и султану.

При обзоре источников иностранного происхождения также нельзя не упомянуть имени А.В. Виноградова, который перевел со старофранцузского на русский язык и ввел в отечественный научный оборот материалы официальной и частной переписки французских дипломатов и торговых агентов, проживавших в середине XVI в. в Стамбуле при султанском дворе и имевших возможность составить собственное мнение о действиях «капитана Дмитрашки» и реакции на них руководства Оттоманской Порты[31]. Именно эти донесения обеспечили князю Д.И. Вишневецкому известность в европейских кругах того времени, а для нас являются ценным источником, позволяющим посмотреть как бы «с другой стороны» на военные усилия князя и объективно оценить их результаты.

Среди официальных источников нарративного характера мы не можем не упомянуть известную «Апологию» Бернарда Претвича, старосты Барского и Теребовлянского, «стены Подольского края», руководителя порубежной службы Великого княжества Литовского на границе с Диким полем – защитительную речь от 14 декабря 1550 года на заседании Коронного Сената в Кракове, созванном по требованию короля Сигизмунда I Казимировича (Старого) в ответ на жалобы двора турецкого султана Сулеймана I Кануни (Великолепного) на враждебные действия приграничных польско-литовских старост. «Апология» была опубликована И.Т. Любомирским в Варшаве в 1866 году[32]. В ней содержатся сведения, сообщаемые очевидцем и непосредственным начальником, о боевой деятельности самого Д.И. Вишневецкого и его боевых товарищей в 1548-1549 гг. в низовьях Днепра и у турецкой крепости Озю (ныне – Очаков), а также об общих принципах организации проводимой ими против крымских татар для защиты оседлого населения приграничных территории тактики так называемой «наступательной партизанской войны», которые не могут не быть интересны нам в качестве частного объекта нашего исследования.

Близким к «Апологии» Б. Претвича по характеру происхождения и содержанию источником нашего исследовния является литературно-публицистический труд современника и военного руководителя Д.И. Вишневецкого на московской службе князя Андрея Михайловича Курбского «История о великом князе Московском»[33]. Нам она интересна с точки зрения его оценки как выдающегося военачальника своего времени военно-технических вопросов организации и обеспечения ведения боевых действий против Крымского ханства героем нашего повествования.

Комплекс описанных выше источников сведений о жизни и деятельности князя Д.И. Вишневецкого позволяет нам воссоздать подлинный образ этого незаурядного для своего времени человека, далекий от фольклорно-этнографической карикатуры на него, тщательно создававшейся на протяжении полутора столетий солидарными усилиями малороссийских, «галицийских», украинских «радзянських та державших» историков. Историографический обзор литературы о князе Дмитрии Ивановиче Вишневецком позволяет нам проследить, как на основании одних и тех же источников исследователи разной идеологической ориентации формулировали и доказывали нередко диаметрально противоположные выводы, исходя из требований сиюминутной политической конъюнктуры того или иного периода новейшей истории. Поэтому было решено посвятить ему отдельный параграф нашей работы.

Пользуясь случаем, автор выражает благодарность за ценные научные советы и критические замечания по содержанию монографии своим коллегам-историкам – А.В. Шекову, доценту кафедры истории России Тульского государственного педагогического университета им. Л.Н. Толстого, А.В. Виноградову и А.В. Малову, старшим научным сотрудникам Института российской истории РАН, А.Б. Григорьеву, доценту кафедры истории Московского пограничного института ФСБ России, а также администрации Государственного военно-исторического и природного музея-заповедника «Куликово поле» (директор – лауреат Государственной премии РФ В.П. Гриценко) – за оказанную в свое время административную и моральную поддержку.

На перекрестке мнений историков

Несмотря на обилие официальных нарративных и делопроизводственных источников, не взирая на всю харизматичность и пассионарность личности князя Дмитрия Вишневецкого, ее апологетику во внутренней политике современной Украины, значимость его деятельности для истории Московского и Польско-Литовского государств или их отдельных регионов (окско-донского междуречья или Куликова поля в его широком географическом понимании, западной Черкессии, среднего Поднепровья), на всем протяжении существования отечественной исторической науки не было осуществлено ни одного специального биографического исследования его жизни и деятельности. Рассматривать в этом качестве монографию директора Центра украиноведения Киевского национального университета им Т.Г. Шевченко Владимира Ивановича Сергейчука «Дмитро Вишневецький»[34] мы не можем по причине реферативности и компилятивности ее содержания, культурологического подхода к подбору и оценке источниковой базы исследования, тенденциозности и политической ангажированности выводов.

Сам факт отсутствия в восточноевропейской исторической науке единого взгляда на личность Д.И. Вишневецкого свидетельствует о многоплановости и противоречивости характера князя, а также влияния и последствий его деятельности на исторические процессы в регионе днепровско-донского междуречья в середине XVI века, невозможности дать им однозначную оценку с тем, чтобы она приобрела какую-то стереотипную социально-идеологическую окраску, нежелании отечественных и зарубежных историков взяться за такую работу. Поэтому с уже середины XVII столетия князь и его деяния рассматривались историками и бытописателями исключительно как колоритная и самобытная составляющая какого-либо дипломатического процесса или военно-политической ситуации, сложившейся в определенном месте и в определенное время, которая при этом всегда действует по собственной воле, внося элемент интриги или неопределенности в процесс развития событий. Поэтому деятельность Д.И. Вишневецкого всегда оценивалась отдельными исследователями, исходя из их частного и нередко пристрастного взгляда на то или иное историческое событие, участником или персонажем которого являлся князь, чем, собственно, и объясняется многополярность оценок, о которой мы писали выше.

Первым русским историком, обратившим свое внимание (среди прочих фактов и событий отечественной медиевистики) на личность и судьбу Д.И. Вишневецкого, был хрестоматийно известный А.И. Лызлов (ок. 1655-1697), труд которого под названием «Скифская история» впервые увидел свет в 1692 году (правда, тогда он назывался «История скифийская…»)[35]. Сведения о князе и его походах автор почерпнул у польского хрониста и кондотьера итальянского происхождения Алессандро Гваньини (1534-1614), прославившегося историко-географическим исследованием, которое в духе того времени многословно называлось «Sarmatiae Evropeae Descriptio, quae Reghum Poloniae, Lituaniam, Samogitiam, Russiam, Masouiam, Prussiam, Pomeraniam, Liuoniam & Moschouiae, Tartaiaeque partem completitur» («Описание Европейской Сарматии, которое охватывает королевство Польши, Литву, Самогитию, Русь, Мазовию, Пруссию, Померанию, Ливонию и Московию и часть Татарии») и было издано на латинском языке в 1578 году, а затем переиздано на польском в 1611 году в Кракове под названием «Kronika Sarmacyey Europseiey» («Хроника Европейской Сарматии»)[36]. А.И. Лызлова преимущественно интересовали сообщения А. Гваньини по «мусульманской» тематике (в предисловии он указал Хронику среди других источников и на полях привел точные ссылки), а поскольку князь Вишневецкий был непримиримым врагом Блистательной Порты и Крымского ханства, то, естественно, упоминания о них мы находим на страницах первого отечественного исторического труда. Сочинение А. Гваньини и компиляции из него А.И. Лызлова особо интересны для нашего исследования, поскольку они являются наиболее хронологически близкими ко времени бурной жизни и военно-административной деятельности князя Д.И. Вишневецкого (более того, А. Гваньини являлся современником князя и, возможно, свидетелем его походов, поскольку в польско-литовском войске имел чин ротмистра, а на Люблинском сейме 1569 года за боевые подвиги получил индыгенат, т.е. дворянство Речи Посполитой).

Дальнейшее отражение (но не научный анализ) отдельных событий жизни и деятельности князя Д.И. Вишневецкого в исследованиях историков последующих столетий при всей их субъективности и фрагментарности может быть разделено на три периода: условно назовем их «доакадемический», «академический» и «советский и постсоветский». Первый из них охватывает вторую треть XIX века до начала массовой публикации источников по истории Великого княжества Литовского; второй – период активного их активного опубликования, продолжавшийся до начала Первой Мировой войны; третий – с окончания Второй Мировой войны, когда на Украине, наконец, была восстановлена собственная научная историческая школа. В каждый из этих периодов ярко прослеживается субъективное отношение авторов трудов к личности князя Дмитрия Вишневецкого как отражение своеобразного «коллективного бессознательного» восприятия исторических процессов.

Так, в первый выделенный нами период развития исторической мысли (применительно к теме нашего исследования его типичными представителями являются А.И. Ригельман, Г.Ф. Миллер, Н.А. Маркевич, Н.И. Костомаров, Д.Н. Бантыш-Каменский) отдельным авторам трудов было свойственно крайне вольное обращение с источниками и историческими свидетельствами, их ничем необъяснимая интерпретация, следствием чего в некоторых случаях явилась мифологизация личности князя Д.И. Вишневецкого, которая оказалась не преодолена до сих пор. В частности, в целом ряде исследований указанных авторов мы находим совершенно фантастические характеристики деятельности героя нашего повествования, которые представляются их авторами как аксиома, не требующая доказательств, хотя в других научных работах оценки более взвешены и объективны. На этом основании их можно разделить на две большие группы: назовем их условно «классическими» и «украинофильскими», хотя труды представителей обоих течений так или иначе восходят к Книге степенной царского родословия, которая, как известно, впервые была опубликована в 1791 году в XX томе первого Полного собрания русских летописей, что и позволяет их объединить в литературу о князе Вишневецком так называемого «доакадемического периода».

В качестве примера «классического» академического этикета в рассматриваемом нами вопросе мы можем привести «малороссийские записки» академика С.-Петербургской Академии наук профессора Герхарда Фридриха Миллера (1705-1783), в которых князь Дмитрий Вишневецкий лаконично и совершенно объективно называется четвертым по счету назначаемым польским королем предводителем днепровских казаков, о котором Миллер, путая даты, пишет буквально следующее: «После него следовал князь Дмитрий Вишневецкий, коему помощь чинил царь Иван Васильевич, дабы тем сильнее он мог действовать против Крымцов. Храбрые его дела, как воевал Очаков и Крым водою, описаны в Степенной книге при конце. В рассуждении сих действий в 1568 году Молдавцы выбрали были его в свои Господари, но он пойман был Турками и в Цареграде смерти предан»[37]. В своих записках первый историограф России по-немецки точен и похвально корректен в обращении с используемыми источниками (неточность в указании года смерти князя вполне могла иметь характер чисто технической ошибки при наборе текста брошюры, поскольку цифры «3» и «8» весьма сходны в своем начертании).

Образец умения сохранять паритет между собственными либеральными политическими взглядами и исторической объективностью, свойственный любому интеллигентному человеку, продемонстрировал профессор истории Петербургского университета Николай Иванович Костомаров (1817-1885). В своей «Русской истории в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» в главе, посвященной биографии царя Ивана IV Васильевича, он характеризует героя нашего исследования так: «В союзе с Москвой были днепровские казаки, которые тогда усиливались с каждым годом. Предводителем у них был князь Димитрий Вишневецкий, один из потомков Гедимина, человек храбрый, предприимчивый и до чрезвычайности любимый подчиненными. Он просил прислать ему войско и предлагал московскому царю свою службу со всеми казаками, с Черкассами, Каневом, казацкой Украиной на правом побережье Днепра, составлявшую ядро той Малой России, которая через столетие поклонилась другому московскому царю»[38]. Как мы видим, Н.И. Костомаров вполне адекватен в оценке личности и социально-правового статуса князя Вишневецкого, хотя соседствующие с ней взгляды на исторические судьбы Украины в контексте развития московско-польско-литовских отношений вполне либеральны по отношению к существовавшей тогда точке зрения официальной исторической науки.

Начало «оказачиванию» личности князя Д.И. Вишневецкого положил генерал-майор инженерной службы Александр Иванович Ригельман (1720-1789), который в своем «Летописном повествовании о Малой России и ее народе и казаках вообще…» буквально одной строчкой указал: «После Лянцкоронского имели козаки гетмана князя Димитрия Вишневецкого»[39]. Он, будучи высокопоставленным военным администратором своего времени, фактически, «обособил» управление казаками в середине XVI века от деятельности государственной администрации союзного Польско-литовского королевства, что было в корне неверно с исторической точки зрения. И этот пример оказался пагубным с научной точки зрения: авторитет А.И. Ригельмана стал довлеть над следующими поколениями исследователей, которыми князь Дмитрий Иванович Вишневецкий стал apriori рассматриваться не как военно-административный деятель Великого княжества Литовского, а как самостоятельный предводитель малороссийских (черкасских и запорожских) казаков, свободный от каких-либо вассальных обязательств по отношению королевской власти (хотя он сам генетически принадлежал к королевскому роду Гедеминовичей).

Подобное влияние со стороны авторитета А.И. Ригельмана на восприятие событий истории, надо полагать, претерпел на себе известный историк Малороссии, член совета Министерства внутренних дел тайный советник Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский (1788-1850). В «Истории Малой России со времен присоединения оной к Московскому государству при царе Алексее Михайловиче с кратким обозрением первобытного состояния сего края», изданной в 1822 году, мы встречаем пересказ сведений, почерпнутых из упомянутого выше сочинения Г.Ф. Миллера, с той только разницей, что в них князь Вишневецкий уже именуется не предводителем, а гетманом малороссийских казаков, а сами они – «воинственным народом», которому король Сигизмунд I Казимирович (Старый) уже «даровал разные преимущества»[40]. Фактически, у Д.Н. Бантыш-Каменского (как и у А.И. Ригельмана) князь Дмитрий перестает ассоциироваться с административной иерархией Великого княжества Литовского и начинает восприниматься как самостоятельный харизматичный вождь-атаман, собравший вокруг себя необузданную и воинственную малороссийскую казачью вольницу.

Однако одновременно с этими достаточно корректными оценками князя Д.И. Вишневецкого возникает и «украинофильская» точка зрения на его статус, личность и деятельность, основоположником которой следует считать, на наш взгляд, выпускника пансиона при педагогическом институте в С.-Петербурге отставного поручика Николая Андреевича Маркевича (1804-1860) с его многотомной «Историей Малой России». Уже в ее первом томе, вышедшем из печати в 1842 году, он без представления каких-либо обоснований и доказательств, пишет и о существовании в середине XVI столетия Запорожской Сечи и даже самостоятельной Малороссии, и о введении в ней гетманства, и о подчиненности князя Д.И. Вишневецкого гетману Венцеславу Хмельницкому, от которого он уходит на службу московскому царю: «Он, кажется, взял только одних охотников из Запорожцев, отделился от Малороссии и поддался Иоанну Грозному…». Далее следует еще одно «откровение» отставного украинского офицера и педагога: «В 1558 году Иоанн, как союзник Короля, позвал Вишневецкого, дал ему 5000 жильцов, детей боярских, стрельцов и козаков и приказал, соединясь с Князьями Черкесскими, итти войною на Крым. Бывший Гетман доходил до устья Днепровского и не встретил в поле никого…»[41]. Очевидно, что за последние полтора столетия историческая наука ушла далеко вперед, а поэтому данные умозаключения вряд ли нуждаются в комментарии: достаточно сказать, что в них практически все, за исключением численности и состава отрядов московских служилых людей, некогда подчиненных князю Дмитрию, – неправда. Тем не менее, именно полумифические идеи Н.А. Маркевича, не получившего, по сути, даже высшего образования, стали со временем нравственной базой для формирования украинской национальной исторической школы, анализ содержания взглядов представителей которой (в контексте нашего исследования) будет осуществлен ниже.

Последняя треть XIX столетия стала временем активных архивных изысканий по истории Великого княжества Литовского, в результате чего в научный оборот оказался введен огромный комплекс официальных делопроизводственных документов польско-литовского государства, структурно оформленных в три фундаментальных собрания – Архив Юго-Западной России, Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, Акты, относящиеся к истории западной России (и это – не считая многочисленных частных публикаций), на основании которых историки выделенного нами «академического» периода (к их числу следует отнести, прежде всего, профессоров В.Б. Антоновича, Д.И. Эварницкого (Яворницкого) и М.С. Грушевского) стали проводить свои изыскания, правда, уже на ранее заложенной методологической основе «оказачивания» князя Д.И. Вишневецкого и общего «украинофильства». Следует отметить, что в это время формируется научная специализация исследователей, которые акцентируют свое внимание на изучении конкретных частных вопросов истории Малороссии и Великого княжества Литовского, а поэтому на смену обобщающим работам предыдущего периода приходят специализированные монографии. В это время историков, интересовавшихся жизнью и судьбой князя Дмитрия Вишневецкого, оказалось значительно меньше, зато их интерес был глубже и профессиональнее.

Основоположником украинской медиевистики традиционно считается профессор Киевского университета Владимир Бонифатьевич Антонович (1834-1908), который в 1863-1880 гг. являлся главным редактором и составителем девяти томов Архива Юго-Западной России, издаваемого Временною комиссиею для разбора ​древних актов, Высочайше утвержденною при Киевском военном, ​Подольском и Волынском генерал-губернаторе». Однако особый интерес в контексте тематики нашего исследования представляет его работа «Про казацкие времена на Украине» (1897), в которой он рассматривает процесс генезиса днепровского казачества как целенаправленную деятельность должностных лиц административной иерархии Великого княжества Литовского в порубежье с Диким полем, направленную на колонизацию свободных земель[42]. Он называет князя Дмитрия Вишневецкого, в то время – старосту Черкасского и Каневского, одним из основоположников и проводников данной политики, особенно подчеркивая факт того, что влияние представителей княжеско-панской аристократии Великого княжества Литовского (князей Вишневецкий, Ружинских и др.) было чрезвычайно высоко. Фактически, в этой работе В.Б. Антонович пересматривает свои ранние взгляды на днепровское казачество как на специфическое сословие украинского народа, демократическое по социальному происхождению, и приходит к выводу о его государственно-служивой природе его происхождения в союзном государстве Короны Польской и Великого княжества Литовского, а впоследствии – Речи Посполитой.

Наиболее известным исследователем истории украинского казачества, который первым дал весьма подробный биографический очерк князя Д.И. Вишневецкого в контексте эволюции корпорации запорожских казаков, стал академик АН Украинской ССР Дмитрий Иванович Эварницкий (Яворницкий) (1855-1940). Во втором томе «Истории запорожских казаков», опубликованном в 1894 году, он прямо именует князя «предводителем козаков, впервые соединившим их в одно для общей цели, – борьбы с мусульманами, и положившим начало столице их, называемой Сичею»[43]. Как мы видим, этот украинский академик вслед за Н.А. Маркевичем повторяет тезис о создании князем Вишневецким Запорожской Сечи, в которой он является вождем-атаманом, дополняя идеи своего малообразованного предшественника идеологическим подтекстом – религиозной борьбой между православным и мусульманским миром, но делает он все это на более высоком профессиональном уровне, привлекая в доказательство своих умозаключений практически весь известный в его, да и в нынешнее время массив источников, которые цитирует и анализирует более чем тенденциозно, представляя на суд читателей только те фрагменты документов, которые доказывают его весьма сомнительную теорию. Подобную же «аргументацию» он позволял себе и в более ранних произведениях, цитировать и анализировать содержание которых мы здесь не будем по причине их стереотипности к «Истории запорожских казаков», но в целях полноты историографического обзора укажем их наименования – «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» (1888), «Очерки по истории запорожских казаков и Новороссийского края» (1889), «Вольности запорожских казаков» (1890). Но, как бы то ни было, именно на работах Д.И. Эварницкого (Яворницкого) сформировалась современная украинская историческая школа и ее взгляды на жизнь и деятельность князя Д.И. Вишневецкого.

Кроме того, Д.И. Эварницкому (Яворницкому) принадлежит весьма сомнительная честь дальнейшей мифологизации личности князя Дмитрия, которого он без всяких на то оснований начинает абсолютно произвольно отождествлять с легендарным «Байдой-казаком» – персонажем народной украинской баллады (думы), главное достоинство которого, по мнению автора ее слов, заключается в способности героя сравнительно продолжительное время потреблять крепкие алкогольные напитки, находясь в столице вражеского мусульманского государства, устроить там пьяный дебош, за который впоследствии принять мученическую смерть. Нисколько не смущаясь, академик заявляет, что именно так – созданием скабрезной песни – украинский народ в своей культурной традиции отреагировал на жестокую казнь Д.И. Вишневецкого в турецком плену. Благодаря именно этим культурологическим «изысканиям» в современной Украине фамилия князя Дмитрия, мученика за Православие, официально пишется как «Байда-Вишневецкий».

Вторым «украинофильствующим» культурологом и историком конца XIX – начала XX столетия, кто немало поспособствовал укоренению в массовом общественном сознании образа «Байды-казака» применительно к личности Д.И. Вишневецкого, стал профессор Львовского и Киевского университетов Михаил Сергеевич Грушевский (1866-1934), наиболее известный идеолог украинского национализма начала XX века (о его культурологическом эссе «Байда-Вишневецкий в поезii и iсторii» мы уже говорили выше). Вслед за Н.А. Маркевичем, В.Б. Антоновичем и Д.И. Эварницким (Яворницким) в своих работах «История Украины-Руси», «Очерк истории украинского народа» и «Иллюстрированная история Украины» он последовательно проводит мысль о том, что князь Дмитрий Иванович являлся создателем Запорожской Сечи и организатором украинского казачества как особой социальной общности, отличающейся в этническом и организационно-хозяйственном отношении от представителей русского, польского, белорусского, еврейского элементов населения Малороссии-Украины, и являющейся основой самостоятельной украинской нации. Наиболее ярко эти взгляды были сформулированы в «Очерке истории украинского народа», опубликованном в 1906 году в С.-Петербурге, и «Иллюстрированной истории Украины»[44], впервые вышедшей в свет в Киеве в 1917 году.

В конце XIX столетия альтернативу «украинофильству» Д.И. Эварницкого (Яворницкого) и М.С. Грушевского составил академизм исторических исследований ректора Московского государственного университета, академика АН СССР, профессора Матвея Кузьмича Любавского (1860-1936). Исходя из контекста нашего исследования, наибольший интерес представляют его ранние работы, посвященные истории социальной иерархии Великого княжества Литовского, – «Областное деление и местное управление Литовско-русского государства ко времени создания Литовского статута», увидившее свет в 1892 году, и «Литовско-русский сейм: опыт по истории учреждения в связи с внутренним строем и внешней жизнью государства», изданный в 1900 году, а также один из последних его трудов «Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно», опубликованный через три четверти столетия после смерти автора в 2004 году[45].

В своих исследованиях М.К. Любавский рисует широкую картину сословного и административно-территориального устройства Великого княжества Литовского, показывает место рода князей Вишневецких в иерархии аристократии этого государства и последующей Речи Посполитой, дает научное представление о тех областях польско-литовского государства, которые были переданы в управление князю Дмитрию Вишневецкому. В отличие от своих «украинофильствующих» визави он максимально полно насыщал свои работы конкретной исторической информацией, не позволяя себе купировать «неудобные» места публикуемых источников, что придает его трудам особую методологическую значимость и ценность.

Аналогичный методологический подход мы стречаем в трудах академика АН СССР, профессора Степана Борисовича Веселовского (1876-1952), посвященных в основном эпохе царствования Ивана IV Васильевича (Грозного). Имя князя Д.И. Вишневецкого втречается в них фрагментарно, главным образом, при изучении феодального землевладения того времени[46]. В контексте нашего исследования отдельные работы С.Б. Веселовского интересны тем, что позволяют понять, какое именно место занимал князь в сословно-имущественной иерархии княжеско-боярской аристократии Московского государства в недолгий период своего нахождения на царской службе и какие материальные причины заставили его вернуться в Речь Посполитую.

Первым среди профессиональных отечественных историков, кто попытался проанализировать военно-политические и военно-стратегические последствия службы князя Д.И. Вишневецкого московскому царю, стал академик С.-Петербургской Академии наук и АН УССР, профессор Дмитрий Иванович Багалей (1857-1932), который в целом ряде своих работ начал рассматривать вопросы военно-хозяйственной колонизации порубежных с Диким полем земель, роли и месте в этом процессе служилого казачества Московского государства. В контексте нашего исследования наибольший интерес представлеют его диссертация на соискание степени доктора наук «Очерки по истории колонизации и быта степной окраины Московского государства», защищенная в Московском университете в 1887 году[47]. По сути, Д.И. Багалей стал первым среди отечественных историков-медиевистов, кто объединил в комплексное научное исследование изучение административных, военных и хозяйственных вопросов присоединения порубежных земель региона Дикого поля к российскому государству в XVI-XVIII вв. Поскольку князь Д.И. Вишневецкий стоял у самых истоков этого процесса, то содержание и последствия его деятельности привлекли внимание этого ученого, который в своих взглядах был весьма далек от идей «украинофильства».

События отечественной истории 1917 года и последовавшая за ней вторая Смута 1918-1922 гг., результатами которых стало установление политической власти партии большевиков и создание на большей части бывшей Российской империи советского государства, ознаменовали начало 30-летнего периода полного забвения и фальсификации предшествовавшей им истории нашей страны. «Красный террор», политика расказачивания населения юго-восточных и ряда сибирских областей СССР, «культурная революция» 1929-1932 гг. должны были вытравить в массовом общественном сознании историческую память о национальном прошлом, которое было неразрывно связано с монархией, государственной, военной и политической деятельностью родовой аристократии, верным служением основной массы населения идеалам «самодержавия, православия, народности». В первые десятилетия существования советской власти личности князя Д.И. Вишневецкому объективно не было и не могло найтись места в идеологических конструкциях теорий классовой борьбы, пролетарского интернационализма и проч., для историков из числа «красной профессуры», обслуживавших идеологические потребности высшего руководства советского государства и трубивших о неизбежности «всемирной пролетарской революции», он был «социально чуждым элементом», а поэтому его имя подлежало забвению. Не следует забывать и того факта, что особый научный интерес к личности князя Дмитрия в начале ХХ века проявлял уже не раз упоминавшийся выше идеолог «украинского буржуазного национализма» профессор М.С. Грушевский, являвшийся одним из основателей украинской партии социалистов-революционеров и председателем Центральной Рады Украины в 1917-1918 гг., работы которого были запрещены в Советском Союзе. Таким образом, практически до 70-х гг. ХХ столетия имя князя Д.И. Вишневецкого представителями официальной советской исторической науки в работах, предназначенных для широкой публики, было «забыто».

Однако, праведливости ради, следует отметить, что «в узком кругу» или «среди своих» деятельность князя изучалась советскими идеологами-пропагандистами еще с конца 1930-х гг.: так, в 1939 году, выполняя указания, сделанные еще в 1934 году И.В. Сталиным, С.М. Кировым и Н.А. Ждановым относительно недооценки роли Богдана Хмельницкого, преподаватель Высшей школы пропагандистов им. Я.М. Свердлова при ЦК ВКП(б) С.Ф. Калашникова подготовила сборник документов и фрагментов историографических сочинений по истории присоединения Украины к России, который вышел «на правах рукописи» «только для слушателей и преподавателей» этого полузакрытого специализированного учебного заведения[48], готовившего кадры функционеров коммунистической партии и органов советской власти. В него были включены отрывки из работ М.С. Грушевского, П.А. Кулиша, В.Г. Ляскоронского, Д.И. Эварницкого (Яворницкого), то есть всех тех авторов, которые в 40-70-е годы ХХ века были полузапрещенными в пределах РСФСР и полностью запрещенными в УССР. В результате подобного реферирования в советской исторической науке после Второй Мировой войны князь Дмитрий Иванович Вишневецкий оказался окончательно «оказачен», стал восприниматься официальной партийно-коммунистической историографией не иначе как предтеча «национально-освободительной войны украинского народа» против власти Речи Посполитой и был включен в мейнстрим украинского этногенеза как один из «отцов-основателей нации».

Начиная с 70-х гг. ХХ столетия имя князя стало постепенно «всплывать» из исторического небытия и для широкого круга читающей публики в контексте изучения наследия украинского народа. Но оно в силу идеологической традиции советского периода отечественной истории оказалось неразрывно «связано» с запорожским казачеством как социальным явлением и Запорожским казачьим войском как способом его существования и формой административной организации. В украинской исторической школе советского периода сложилось две точки зрения на личность и деятельность князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого, которые можно охарактеризовать как «pro» и «contra». Поскольку мы не ставили перед собой цели создать развернутую историографию истории днепровского (запорожского или украинского) казачества, то ниже мы охарактеризуем наиболее важные работы основоположников каждой из них.

Ярким представителем первой из указанных выше точек зрения являлся член-корреспондент АН УССР, профессор Константин (Кость) Григорьевич Гуслистый (1902-1973), содержание работ которого полностью соответствовало сформировавшимся под влиянием сталинских идей национальной политики взглядам на личность и место Д.И. Вишневецкого в украинской истории[49]. Как уже было сказано выше, он вслед за Д.И. Эварницким (Яворницким) и М.С. Грушевским считал князя наиболее выдающимся из ранних предводителей запорожского казачества, основоположником Запорожской Сечи и предвозвестником появления украинской государственности, отождествляя его с легендарной личностью «Байды-казака». Работы К.Г. Гуслистого имеют ярко выраженный историко-этнографический, а не проблемно-поисковый характер и во многом представляют собой адаптированный к реалиям советского времени пересказ содержания трудов «буржуазных» историков-«украинофилов» конца XIX века, поэтому представляют для нас интерес не с фактологической, а исключительно с историографической и историософской точки зрения.

Полную противоположность взглядам К.Г. Гуслистого на место и роль князя Д.И. Вишневецкого в истории запорожского казачества представляли выводы профессора Владимира Алексеевича Голубуцкого (1903-1987), который писал в монографии «Запорожское казачество»[50], выдержавшей несколько изданий и переведенной на украинский язык, акцентируя внимание на классовом антагонизме князя и казаков, что тот, объединяя на Хотице днепровских казаков, преследовал цель их административного подчинения и закабаления Великому княжеству Литовскому и себе лично, действовал сугубо в интересах аристократической верхушки польско-литовского государства, не допуская массовых переходов крепостных крестьян в казачество. По его мнению, все противоречия между князем и Сигизмундом II Августом представляли собой результат трений между суровым монархом и его строптивым честолюбивым вассалом, постоянно требовавшим от своего сюзерена больших почестей и наград, чем он того реально заслуживал. Исходя из этих взглядов, он отрицал существование в 1556-1557 гг. так называемой «Хортицкой Сечи» (еще иногда именуемой «первой»), справедливо считая ее частной инициативой князя Д.И. Вишневецкого, подразумевая ее орудием в руках князя в деле организации набегов за добычей на окраины Крымского ханства и турецкое владения в Северном Причерноморье (хотя нигде прямо об этом не пишет).

Своеобразную попытку примерить эти две антагонистические точки зрения предпринял в 60-е гг. прошлого столетия польский медиевист, член Польской академии наук, профессор Збигнев Вуйцик (Zbigniew Wojcik) в своей монографии «Дикое поле в огне. О казачестве в древней Речи Посполитой» («Dzikie Pola w ogniu. O Kozaczyznie w dawnej Rzeczypospolitey»)[51]. В данной работе, опираясь на средневековые польские источники, он попытался дать взвешенную оценку имевшей место быть во времена князя Д.И. Вишневецкого практики сосуществования казачества и полько-литовской территориальной администрации в порубежных воеводствах и староствах Великого княжества Литовского, оценить организационно-правовые механизмы управления представителями Речи Посполитой полуоседлым казацким населением порубежных областей с Диким полем, которые к середине XVI в. в административно-делопроизводственной традиции понятийно обособились в «Украйну» или «Вкраину». Данная работа нам интересна тем, что анализирует историко-правовые вопросы юрисдикции должностных лиц польско-литовского государства в отношении казаков как обособленной части податного населения порубежных областей Великого княжества Литовского, исследует правила и принципы их корпоративной самоорганизации, которые в совокупности регламентировали повседневную жизнь казачьих общин («ватаг») в то время. По сути, З. Вуйцик первым среди восточноевропейских историков-медиевистов стал изучать днепровское казачество не только как социально-структурный и организационно-правовой результат исторических процессов и событий, но и как объект управленческой деятельности государственной администрации Великого княжества Литовского, а затем и Речи Посполитой. Поскольку князь Д.И. Вишневецкий был одним из ее представителей, выводы автора оказались полезны нам для более полного и правильного понимания юридических основ государственного управления казачеством в Великом княжестве Литовском.

Выводы З. Вуйцика о правовых основах государственного управления окраинным казачеством были расширены и дополнены польским историком профессором Владиславом Серчиком (Wladislaw Serczyk) в работе «На далекой Украине. Старинные казаки до 1648 года» («Na dalekej Ukrainie. Drieje kozaczyzny do 1648 roku»)[52]. В. Серчик акцентировал свое внимание на изучении роли должностных лиц государствепнной администрации Речи Посполитой в южноукраинских землях – старост в организации военно-хозяйственной колонизации порубежных земель с Диким полем, управлении местным населением, существенную часть которого составляли казаки. Поскольку Д.И. Вишневецкий являлся одним из наиболее харизматичных представителей княжеско-панской аристократии Великого княжества Литовского, осуществлявшим подобные функции, первым предпринявший попытку строительства укрепленного замка с гарнизоном, состоявшим из казаков, то он не мог не привлечь внимания этого исследователя, хотя его деятельность была рассмотрена как частная исслюстрация общей научной проблемы.

Пока советские украинские историки спорили между собой о роли князя Д.И. Вишневецкого в этногенезе национального большинства УССР, а польские медиевисты изучали и анализировали аргументацию сторон, их российские коллеги весьма подробно изучали влияние результатов деятельности князя Д.И. Вишневецкого на развитие государственности Московии в середине XVI века. Несмотря на то тематика их исследований напрямую не касалась жизни князя, тем не менее, его служба царю рассматривалась ими как самостоятельный исторический сюжет или существенный аспект изучаемой научной проблемы. Среди них мы должны назвать профессора Воронежского государственного университета Владимира Павловича Загоровского (1925-1994) и его монографию «История вхождения Центрального Черноземья в состав Московского государства в XVI веке»[53], три параграфа которой посвящены военным усилиям отрядов Д.И. Вишневецкого против Крымского ханства во время его службы московскому царю Ивану IV Васильевичу.

Продолжая традиции, заложенные Д.И. Багалеем, автор достаточно подробно пересказывает имеющиеся в его распоряжении опубликованные русские письменные источники о содержании службы Д.И. Вишневецкого, вводя, по сути, полный их комплекс в научный оборот, но никак не анализиует военно-стратегические последствия военных усилия князя против Крымского ханства и его сюзерена – Блистательной Порты. Фактически, пересказ В.П. Загоровским содержания московских делопроизводственных источников и нарративных свидетельств, изложенный полно и даже скрупулезно, о походах, боях и победах князя Дмитрия представляет собой компилированную хронику боевых действий отрядов русских служилых людей, находившихся под его началом, но, к сожалению, не содержит никакого анализа оперативно-тактических планов и достигнутых при их выполнении результатов, а также не рассматривает военно-исторического аспекта влияния боевого опыта князя на изменение характера и содержания тактики ведения боевых действий служилыми людьми Московского государства и их военачальниками в условиях степной войны.

Не менее скрупулезный анализ русских и иностранных источников о военно-политической деятельности князя на службе Московскому государству, но уже в контексте тематики собственного исследования, осуществила профессор Марийского государственного университета Екатерина Николаевна Кушева (1899-1990). Среди ее работ, имеющих непосредственное отношение к исследуемой нами теме, следует назвать раннюю академическую статью «Политика Русского государства на Северном Кавказе в 1552-1572 гг.» (1950), а также фундаментальный труд «Народы Северного Кавказа и их связи с Россией: Вторая половина XVI – 30-е годы XVII века» (1963)[54]. Применительно к теме нашего исследования особое значение имеют те разделы указанных выше научных работ Е.Н. Кушевой, которые посвящены отправке князя Д.И. Вишневецкого наместником московского царя к народам Западной Черкессии в 1559-1561 гг., а также событиям, предшествовавшим этому назначению и последовавшим сразу же после его ухода из «Пятигорской земли». Однако особенный интерес вызывает анализ дипломатической деятельности князя на Северном Кавказе, результатом которого стала женитьба царя Ивана VI Васильевича на черкасской княжне Кученей (в крещении – Марии) Темрюковне в 1560 году.

Иные аспекты дипломатии Московского государства, связанные с личностью Д.И. Вишневецкого, в отношениях с Речью Посполитой и Крымским ханством стали одним из сюжетов уже выше упоминавшейся в источниковедческом обзоре монографии старшего научного сотрудника Института российской истории РАН А.В. Виноградова «Русско-крымские отношения: 50-е – вторая половина 70-х годов XVI века»[55], в которой он весьма подробно анализирует влияние военных успехов князя во время его пребывания на царской службе на содержание внешнеполитической деятельности Московского государства, направленных на обеспечение военно-стратегических интересов на нижней Волге, в Предкавказье и Северном Причерноморье накануне и на первом этапе Ливонской войны 1558-1583 гг. В рамках тематики нашего исследования эта работа интересна тем, что ее автор использует документы стамбульского и бахчисарайского дворов, переписки дипломатических представителей западноевропейских государств при дворе турецкого султана, которые позволяют оказаться «по ту линию фронта» и посмотреть на военную деятельность князя Вишневецкого глазами его противников.

Среди современных украинских историков, в наши дни поддерживающих «украинофильскую» точку зрения в оценке жизни и деятельности князя Д.И. Вишневецкого следует назвать профессора Киево-Могилянской академии Наталью Николаевну Яковенко, научные взгляды которой на интересующий нас вопрос изложены в монографии «Украинское дворянство с конца XVI до середины XVII столетия: Волынь и Центральная Украина» («Українська шляхта з кінця XIV до середини XVII століття: Волинь і Центральна Україна»)[56]. Рассматривая социально-имущественный и правовой статус феодалов юго-востока Великого княжества Литовского, Н.Н. Яковенко выделяет князя Д.И. Вишневецкого из общего ряда представителей родовой аристократии этих земель, акцентируя внимание на неординарные качества его личности и заслуги перед союзным государством Короны Польской и Великого княжества Литовского на военном и административном поприще.

В числе научных работ, частично освещающих жизнь и деятельность князя Д.И. Вишневецкого, вышедших в свет в последнее десятилетие, мы должны назвать краткий биографический очерк, принадлежащий перу польского медиевиста доктора Яцека Комуды «Dymitr Wisniowieski, zwany Bajda, starosta Czerkaski i Kaniowski» («Дмитрий Вишневецкий, прозванный «Байда», староста Черкасский и Каневский) в сборнике статей и биографий «Hetmani zaporoscy w sluzbie krola i Rzeczypospolitej» («Гетманы запорожские на службе короля и Речи Посполитой»), изданном в 2010 году[57]. Научные статьи, вошедшие в этот сборник, подвели своеобразный итог изысканиям польских исследователей по истории служилого казачества в Великом княжестве Литовском, главный, но далеко не бесспорный, вывод которых может быть сформулирован так: по мере эволюции централизованной власти в польско-литовском государстве в сторону ее поэтапного ослабления руководство порубежным казачеством из непременной обязанности должностного лица, возглавляющего приграничную административно-территориальную единицу, – староство, постепенно превращается в частную и вполне самостоятельную военно-политическую деятельность некоторых наиболее влиятельных магнатов Речи Посполитой. И в первых рядах исторических деятелей польско-литовского государства, положивших начало этой тенденции, по мнению Яцека Комуды и его коллег, стоит имя князя Дмитрия Вишневецкого. Однако мы не вполне разделяем данную точку зрения, считая князя слугой Вильно и Кракова, даже не мечтавшего ни о чем большем, чем о свободе действий во благо Православия и тех сюзеренов, кто был готов воспользоваться услугами его меча. Почему – об этом наша монография.

Военно-административная деятельность князя, но уже в интересах Московского государства, и ее влияние на обеспечение безопасности его границ и приграничных областей на протяжении более чем десяти лет является предметом научного интереса автора этих строк, который посвятил различным этой проблематики целый ряд статей[58]. Данное обстоятельство, а также отсутствие монографического исследования, специально посвященного жизни и деятельности князя Д.И. Вишневецкого, подвигли нас на создание данной работы.

Истиографический обзор исследований, посвященных жизни и деятельности князя Д.И. Вишневецкого, будет неполным, если мы обойдем вниманием работы культурологической направленностя ряда украинских авторов, стремившихся отождествить личность князя с былинно-лубочным образом «Байды-казака» – одного из наиболее популярных персонажей фольклора поднерповских украинцев и других южнославянских народов. Первым подобную историко-этнографическую параллель провел в 1885 г. украинский историк XIX столетия, член-корреспондент Императорской Академии наук Аполлон Александрович Скальковский (1808-1899), не давая при этом никаких объяснений своим умозаключениям[59]. Его идею поддержал и развил Н.И. Костомаров в своей работе «Об историческом значении русской народной поэзии», на страницах которой он не только назвал князя Дмитрия Вишневецкого реальным прототипом «Байды-казака», но и объяснил возможные причины возникновения этой аналогии в украинско-казачьем фольклоре[60].

Полное и окончательное совмещение реального и мифологического образов в единый виртуальный персонаж «князя Байды-Вишневецкого» осуществил малороссийский этнограф Пантелеймон Александрович Кулиш (1819-1897) в своей поэме «Байда, князь Вишневецкий»[61], начиная с которого в сознании украинской интеллигенции прозвище «Байда» стало составной частью родовой фамилии героя нашего повествования. Формированию и закреплению данного стереотипа немало способствовало культурологическое исследование В.Б. Антоновича и М.П. Драгоманова «Исторические песни малороссийского народа», авторы которого на основе фольклорно-этнографического материала доказали архитипичность образа «Байды» для большинства славянских народов Восточной и Юго-Восточной Европы, в очередной раз отождествив его (видимо, «по привычке») с именем князя Дмитрия Вишневецкого[62].

На рубеже XIX-ХХ столетий литературно-этнографический образ «Байды-Вишневецкого» стал рассматриваться некоторыми малороссийскими исследователями уже как историческая реальность. Об этом вполне определенно свидетельствуют статья А.В. Стороженко «Князь Дмитрий Иванович Вишневецкий, по народному прозвищу Байда» в журнале «Киевская старина» (№ 3 за 1897 год)[63], два культурологического эссе М.С. Грушевского «Дмитро Байда-Вишневецький» и «Байда-Вишневецкий в поезii и iсторii», вышедшего в 1908 и 1909 г. в «Записках Украiнського Наукового товариства в Киевi»[64], а также брошюра Г. Сегобочного (Гетьманца) «Славний лицарь. Козак-князь Дмитро Вишневецький (Байда)»[65], в которых личность князя Дмитрия Ивановича и песенно-фольклорный образ «Байды-казака» уже не разделяются, а само прозвище «Байда» рассматривается как имманентная персональная характеристика Вишневецкого, вследствие чего его фамилия трансформируется в «Байду-Вишневецкого».

Дальнейшая детализация фольклорно-мифологического образа «Байды-Вишневецкого» происходила в умах националистически настроенной интеллигенции, находившейся в эмиграции, – в среде так называемой «украинской диаспоры» (включая в их число представителей «галицийской» или западноукраинской научной школы, оказавшихся после 1939 года на территории УССР). Для них собирательный образ «Байды», олицетворявший собой идеал «самостийного украинца» и персонофицировавшийся в колоритной личности князя Д.И. Вишневецкого, представлял собой идеологическую альтернативу «пролетарскому интернационализму» официальной советской пропаганде, реинкранировавшему образ «Байды-казака» в другом историческом персонаже – «радянськом украинце» Григории Котовском. Среди работ историков украинского зарубежья мы должны отметить труды профессора университета Торонто Владимира Луцива[66] и доктора истории Любомира Винара[67], для которых князь Вишневецкий был не просто первым предводителем днепровского казачества, а создателем в их среде новой социальной общности – Запорожской Сечи, якобы близкой или тяготевшей по организации и духовному единству ее членов к средневековым рыцарско-монашеским орденам Западной Европы (именно казаки, по мнению данных исследователей, и стали именовать князя «Байдою»).

Следует отметить, что современная украинская культурологическая наука все-таки не отождествляет напрямую личность Д.И. Вишневецкого и фольклорный образ «Байды-казака». По мнению ряда ее представителей, материал для создания народной думы дала не жизнь, а мученическая смерть князя или какого-то иного «Байды-казака» в турецком плену, умерщвленного с особой жестокостью в традициях того времени[68].

Настоящее исследование имеет своей целью показать значение военно-административной деятельности Дмитрия Ивановича Вишневецкого для Московского государства, а также максимально объективно ответить на вопросы, являющиеся актуальными для современной российской и всей восточноевропейской медиевистики: что представляло собой днепровское и русское служилое казачество в середине XVI века и существовала ли запорожская Хортицкая Сечь в 1556-1557 гг., была ли построена русская крепость в устье реки Псел в 1557-1558 гг., какую миссию выполнял Д.И. Вишневецкий на Северном Кавказе в 1559-1561 гг., почему все-таки произошел разрыв между князем и царем Иваном IV Васильевичем в 1561 году, имеются ли историко-культурологические основания отождествлять князя с персонажем украинской народной о «Байде-казаке»? Думается, что данная работа также прояснит отдельные аспекты первых шагов военно-хозяйственной колонизации русскими служилыми людьми степных земель в районе Куликова поля, начавшейся в середине XVI столетия, а также поможет определить место новой корпорации в иерархии военно-служилого сословия Московского государства – русского служилого казачества, появление которого, на наш взгляд, непосредственно связано с ратной и государственной деятельностью князя Д.И. Вишневецкого.

Князья Вишневецкие:

краткий историко-родословный очерк

Восточноевропейская генеалогическая традиция относит угасший род князей Вишневецких, наряду с князьями Воронецкими и угасшим родом князей Збражских, к числу прямых потомков литовского великого князя Гедемина. Одни исследователи выводят родословную Вишневецких от великого князя литовского Ольгерда Гедеминовича[69], другие – от его сына Корибута (в крещении – Дмитрия) Ольгердовича[70]. Эти утверждения основываются на летописном свидетельстве Хроники Литовской и Жмойтской, которая неоднократно попеременно называет Дмитрия Корибута и его отца зачинателями этого русско-литовского княжеского рода[71]. В одном генеалоги едины – в самостоятельную княжескую фамилию род Вишневецких оформился в седьмом колене от Гедемина после 1463 года. Его основателем традиционно считается князь Михаил Васильевич (? – 1576), дед нашего героя, получивший при разделе наследства в доменное владение замок Вишневец на Волыни, к названию которого, собственно, и восходит эта фамилия[72].

Однако сведения некоторых белорусско-литовских источников позволяют не соглашаться с традиционной для российской генеалогии точкой зрения о времени появления этого княжеского рода. Впервые хроника Литовская и Жмойтская упоминает Вишневецких как самостоятельный княжеский род в связи с Городельской унией, составленной 2 октября 1413 года между Польшей и Литвой (сама же хроника почему-то датирует ее заключение 1424 годом), положившей конец междоусобной войне двух родных братьев – Ягайло (в крещении – Владислав II) и Витовта, являвшихся, как известно, королем польским и великим князем литовским соответственно. Хронист повествует: «Знова едность подтвердили поляки з литвою. Кроль Ягейло потым приехал до Литвы, а у Городла мел з Витолтом з[ъ]езд и з панами радными Великого князства Литовского, а также и с княжаты уделными, киевским, волынским, Гедроцким, Збразским, Вишневецким и Жеславским, и панами обоих панств»[73].

Данное нарративное свидетельство с позиции достижений исторической науки позволяет нам усомниться в объективности содержащихся в нем сведений: общеизвестно, что текст унии был составлен на латинском языке, и со стороны Великого княжества Литовского в его подписании принимали участие только бояре-католики северо-западных областей государства, тогда как на православные земли востока и юго-востока Литвы – Витебская, Полоцкая, Смоленская, Киевская, Волынская – не участвовали в Городельском съезде, акты унии их не касались, и они долгое время оставались автономными территориями[74].

Как уже было сказано выше, Вишневецкие были князьями Волынской земли, православными по своему вероисповеданию, а поэтому, естественно, принимать участия в подписании Городельской унии не могли. Таким образом, налицо типичный для средневекового летописания перенос представлений более позднего времени на более раннюю историческую эпоху, свидетельствующий, однако, о высоком социальном статусе князей Вишневецких во время создания Хроники Литовской и Жмойтской (летописание заканчивается восшествием на польско-литовский престол Сигизмунда III Вазы в 1588 году). Тем не менее, сам факт упоминания о князьях Вишневецких как об участниках судьбоносного для формирования государственности Речи Посполитой события, которым являлась Городельская уния, более чем через полтора века после ее подписания свидетельствует о той высокой роли и значимости этого рода во внутренней политике страны, которые были ему присущи на момент составления Хроники.

В пользу данного утверждения свидетельствует еще одно обстоятельство: Городельская уния 1413 года оказалась чрезвычайно выгодной для части русско-литовской феодальной знати Великого княжества Литовского, исповедующей католицизм, которая в результате получила «…волности, слободы и гербы обычаем полским…»[75], т.е. на них были юридически распространены привилегии и права дворянства Речи Посполитой. Польско-литовская уния была оформлена в виде трех договорных грамот, последняя из которых получила наименование «Городельского привелея», в котором было юридически закреплено уравнение в рыцарских правах польского дворянства и литовско-белорусского боярства, приписанного к 47 «гербовым братствам» феодалов Речи Посполитой (и только «природные» князья Великого княжества Литовского получили собственные родовые гербы)[76]. Перечень этих гербов хорошо известен, но в их числе мы не встречаем упоминания родового герба князей Вишневецких «Корибут». Следовательно, с историко-правовой точки зрения мы уверенно можем говорить о том, что в результате унии 1413 года князья Вишневецкие формально не были инкорпорированы в объединенное княжеско-панское сословие Короны Польской и Великого княжества Литовского, сохраняя до определенного времени религиозную, административную и сословную автономность, что позволило им пережить гонения на православную земельную аристократию, ставшие причиной феодальной войны 1432-1437 гг. в Великом княжестве Литовском.

Инкорпорирование рода князей Вишневецких в структуру сословной иерархии аристократии Речи Посполитой, как нам представляется, следует увязывать с распространением прав и привилегий, ранее дарованных литовским феодалам-католикам в 1413 году, в отношении православных землевладельцев Великого княжества Литовского, осуществленным великим князем Жигмонтом Кейстутовичем в условиях междоусобной войны против сторонников князя Свидригайло в форме издания 6 мая 1434 года Трокского привилея, согласно которому им позволялось иметь шляхетские гербы и привилегии. Жигимонт подчеркнул, что издал привилей для того, чтобы между народами Великого Княжества «не было никакого разлада и чтобы они пользовались равными милостями»[77]. Именно этим событием мы вполне определенно можем датировать официальное признание родового герба князей Вишневецких «Корибут», хотя это совсем не означает, что он не мог использоваться ими ранее неофициально.

Самое раннее известное нам изображение этого герба датируется 60-ми годами XVII столетия: полумесяц рогами вниз, на который водружен четырехконечный крест с такими же крестами на лучах; под полумесяцем – пятиконечная звезда, один луч которой направлен вниз[78]. Подобная геральдическая эмблематика использовалась князьями Вишневецкими вплоть до угасания их рода в 1744 году (род герба «Корибут», помимо князей этой фамилии, составляли также князья Збражские, Порыцкие, Корибут-Воронецкие, с Збража Воронецкие[79]). Более того, непродолжительное время, в годы королевского правления в Речи Посполитой Михаила Корибута Вишневецкого (1669-1673) этот герб являлся династическим символом Короны (т.е. Польши) и Великого княжества Литовского как составных частей Польско-Литовского государства, хотя его использование в качестве монетного чекана археологией или нумизматикой не зафиксировано[80].

Страницы Хроники Литовской и Жмойтской изобилуют сведениями о военных подвигах представителей этого княжеского рода – прямых предков Д.И. Вишневецкого. Так, в 1512 году его дед, князь Михаил Васильевич (1475—1517), являясь одним из военачальников союзной русско-литовской рати, предводительствуемой князем Константином Острожским, вместе со своими сыновьями участвовал в разгроме набега перекопских (крымских – О.К.) татар хана Менгли-Гирея под родовым замком Вишневец[81]. Пятнадцать лет спустя, в 1527 году, отец князя Дмитрия князь Иван Михайлович (вместе со своим родным братом князем Александром Михайловичем) был в числе русских, волынских, литовских и польских воевод «з рыцарством», нанесших жестокое поражение под Киевом крымскому царевичу, именуемому в летописной традиции «Малаем». После разгрома кочевники были преследуемы на расстоянии 40 миль, вплоть до местечка Ольшаницы, и у них было отбито до 80 тысяч угоняемых в рабство христиан «…з Руси, Подоля и Подгоря», все «добытки и здобытки», «…а татар на пляцу (на поле – О.К.) положили и побили всех 24.000, мижи которыми было и турков 10.000, а сам Малай царевич, утекаючий от двух литвинов, догнанный, зостал поиманным, которого Константин, гетман литовский (Константин Острожский – О.К.) казал обесити на голе едной и стрелами нашпиковати (привязать к столбу и расстрелять из луков – О.К.)»[82].

Ратная служба князя Ивана Михайловича нашла свое отражение также в Евреиновской летописи и Мазуринском летописце, которые называют его начальником «пенежных людей» (наемников, навербованных на военную службу за плату, по-польски «pieniądze» [пенёндзе] – деньги – О.К.) в составе гарнизона Киева при отражении набега крымских татар в «от сотворения мира 7038 году» (1530/1531)[83], и похода перекопских татар Белека-мурзы в 1538 году[84] на украинские земли.

Однако непрекращающиеся пограничные войны Речи Посполитой с Крымским ханством приносили княжескому роду не только ратную славу, но и горечь утрат кровных родственников. Так, находившийся с посольством при польском короле Сигизмунде II Августе боярин М.Я. Морозов доносил 24 сентября 1549 года царю Ивану IV Васильевичу о том, что «… пригнал в Краков гонец, а сказал, что приходили Крымские многие люди, и пришед, взяли князя Федора Вишневецкого в его новом замке с женой и со многими людьми, а замок сожгли, а до самого Вишневца не доходили»[85]. Об этом же пишет и Хроника Литовская и Жмойтская: «Року 1549. Татаре перекопские вторгнули на Волынь и много шляхты и розмаитого (разночинного – О.К.) люду набрали, и князя Вишневецкого з жоною поимали и до своей земли завели»[86]. Князь Федор был дядей князя Дмитрия, младшим братом его отца и являлся не единственным представителем этой фамилии, погибшим от рук крымских татар. Видимо, в том числе и жаждой кровной мести объясняется личная непримиримая и неукротимая вражда Д.И. Вишневецкого к роду ханов Гиреев и возглавляемому ими государству, вследствие которой частное лицо не только объявило личную войну суверенной стране, но и на протяжении нескольких лет довольно-таки успешно вело ее, умело используя в своих целях экономические, политические, военные, дипломатические противоречия между Московским царством, Польско-Литовским королевством и Крымским ханством.

В начале XVI века князья Вишневецкие были известны более своей военной доблестью, чем богатством и земельными латифундиями, которые они приобрели впоследствии. Так, по реестру 1528 года на службу Литовскому великому князю все Вишневецкие были обязаны выставить 84 конных воина, в том числе самое большое число среди них – 52 конника приводил с собой князь Иван Михайлович, отец героя нашего исследования. Это количество воинов не шло ни в какое сравнение с отрядами иных белорусско-литовских магнатов: личного войска князей Кезгайлов, насчитывавшего 768 служилых людей, дружины панов Радзивиллов, состоявшей из 621 воина, отрядов панов Гаштольдов и князей Острожских, имевших в своих рядах 466 и 426 конника соответственно; но, правда, превосходило число воинов князей Чарторыйских, выставлявших 55 человек, князей Соколинских – 40 конников, князей Пронских – 25 служилых людей, а тем более князей Лыко или Бердибяка, приводивших с собой всего по одному конному воину[87].

Количество воинов, которые все князья Вишневецкие выставляли на великокняжескую военную службу во второй трети XVI века, позволяет нам судить о размерах земельной собственности их рода на Волыни и в других частях Великого княжества Литовского. Общеизвестно, что до 1544 года в Литве один вооруженный воин – шляхтич – выставлялся с 8 крестьянских служб или одного фольварка, т.е. дворянского поместья. В экономическую основу организации государственной службы шляхты была положена так называемая «волочная помера», получившая свое окончательное юридическое закрепление в «Уставе на волоки» 1557 года, хотя начала она применяться в отдельных местностях еще задолго до этого времени. Суть ее заключалась в том, что 8 крестьянских семей 2 дня в неделю отрабатывали барщину на земле шляхтича, создавая ему тем самым материальные условия для полноценной службы: тренировок в воинском искусстве, приобретении вооружения, доспехов, лошадей и иного снаряжения, за что получали в пользование от великого князя или панов рады земельный надел четко определенной площади («волоку»), точно установленный размер которой пришел на смену условным мерным бочкам посевного зерна для исчисления пахотной земли и условным возам сена для исчисления размера лугов. Квадратура волоки зависела от качества земли (для плохой, или «подлой», земли она была большей, чем для хорошей), но в среднем по Великому княжеству Литовскому ее площадь, по подсчетам литовского историка Эдвардаса Гудавичюса, равнялась 21,3 гектара[88]. Таким образом, размер земельных угодий одного фольварка равнялся 9 волокам (1 шляхетской и 8 крестьянским), что в итоге составляло 191,7 га. Исходя из этого, мы с большой долей вероятности можем вычислить общую земельную собственность князей Вишневецких на конец первой трети XVI столетия, равно как и каждого представителя этого рода в отдельности: так, князь Иван Михайлович владел без малого 10 тыс. га пахотной земли (точнее – 9968,4 га), а вместе с братьями – чуть более 16 тыс. га (16102,8 га). Даже по современным меркам размер их латифундий впечатляет: он равен площади угодий 4-5 современных сельскохозяйственных предприятий средней полосы Центральной России. Значительную часть этих земель впоследствии унаследовал князь Дмитрий Вишневецкий.

По одним генеалогическим исследованиям, Дмитрий Иванович Вишневецкий был старшим сыном дворянина Короны Польской (1522) князя Ивана Михайловича и вдовы князя Януша Сангушко Анастасии Семеновны Олизар (Олизарич)[89] из рода смоленских князей. Другие исследователи возводят родословную его матери к румынским и даже сербским монархам[90], что, на наш взгляд, нуждается в дополнительном подтверждении после проведения источниковедческих исследований. Князь Дмитрий Иванович и его родные братья Андрей (? – 1563), Константин (? – 1574) и Зигмунд (? – 1552) и их наследники составили старшую ветвь рода князей Вишневецких, в то время как потомки его родного дяди, князя Александра Михайловича (? – 1555), – Михаил (1529–1584), Максим (? – 1565) и Александр (1543–1577) образовали младшую ветвь этой фамилии[91]. Князья Вишневецкие оставили глубокий след как в истории Московского и Польско-Литовского государств, так и в истории отношений между ними. Историю Восточной Европы второй половины XVI и всего XVII столетия невозможно представить без участия и влияния на ход событий выходцев из этого рода. Ниже укажем наиболее ярких представителей этой русско-литовской княжеской фамилии.

Из представителей старшей – княжеской – ветви (помимо князя Дмитрия Ивановича и его отца) более известны родной брат нашего героя князь Константин Иванович (?–1574) и его сын – князь Константин Константинович (1564–1641). Первый из них, воевода Киевский, староста (наместник, получивший в пожизненное кормление одно из воеводств Речи Посполитой – О.К.) Житомирский в 1571-1574 гг., в 1569 году присягал на унию Литвы с Польшей и от имени всех православных волынских магнатов подал прошение польскому королю, в котором они выставили сохранение их вероисповедания как условие продолжения существования Польско-Литовского государства (итогом унии стал Виленский привелей 1569 года, в очередной раз подтвердивший равенство политических прав католического и православного дворянства Польско-Литовского государства, дарованное Трокскимо привилеем 1434 года).

Его сын Константин, староста Кременецкий и Черкасский (1620–1638), а затем – воевода Белзский (1636-1638) и «Русский» (1638-1641), перешедший в 1595 году в католичество, принял деятельное участие в судьбе Григория Отрепьева, более известного нам под именем Лжедмитрия I: познакомил его со своим свояком Юрием Мнишеком и, собрав вольницу, последовал за Лжедмитрием I в Московию, а после гибели самозванца участвовал со своим отрядом в осаде Троице-Сергиевой лавры в составе сил Яна Петра Сапегии и Александра Юзефа Лисовского и походе королевича Владислава.

Потомки князя Константина-младшего, будучи католиками, занимали значительные административные должности в Речи Посполитой: его старший сын Януш (1598–1636) был сначала, как и отец, старостой Кременецким (с 1629 года), затем – с 1633 года – конюшим великим коронным (в XVII веке – почетная должность при польском королевском престоле – О.К.).

Оба внука князя Константина Константиновича – Дмирт-Ежи (1631–1682) и Кшиштоф (1633–1686) также являлись крупными сановниками: первый из них последовательно был воеводой (наместник в воеводстве – О.К.) Белским с 1660 года, гетманом коронным польным (командующий регулярным польским королевским войском на границе с Диким полем – О.К.)с 1667 года, великим гетманом коронным (главнокомандующим польской королевской армией – О.К.) с 1572 года, каштеляном Краковским, а второй – воеводой Подляшским (1673-1676), затем – Брацлавским (1676-1678) и, наконец, Белзским (1678-1682).

Старший сын князя Кшиштофа – Януш-Антоний (1678–1741), маршалок надворный Литовский (управляющий двором Великого князя Литовского – О.К.) с 1699 года, каштелян и воевода Виленский (с 1704 года), а затем Краковский (с 1726 года) не оставил потомства по мужской линии, и старшая ветвь князей Вишневецких пресеклась в 1744 году со смертью князя Михаила-Сервация (1680–1744), второго сына князя Кшиштофа, известного поэта и писателя, гетмана великого Литовского (главнокомандующий литовским дворянским войском – О.К.) с 1706 года и канцлера Великого княжества Литовского (гражданского управляющего Великим княжеством Литовским – О.К.) с 1735 года[92].

Основатель младшей – королевской – ветви рода Вишневецких князь Александр Михайлович, дядя героя нашего повествования по отцовской линии, являлся с 1534 года «державцем Режицким» (полномочным наместником великого князя в Режицком воеводстве – О.К.)[93]. Из его потомков в истории отношений Речи Посполитой и Московского государства наиболее яркий след оставили внук от младшего сына Адам Александрович (? – 1622) и правнук от старшего сына Иеремия-Михал (1612–1651).

Князь Адам Вишневецкий, известный ревнитель православия, вошел в историю благодаря Григорию Отрепьеву, который жил на его дворе и открыл ему свою «тайну», что он чудом спасшийся царевич Дмитрий, после чего тот был отослан к князю Константину Константиновичу.

Князь Иеремия-Михал, сын князя Михаила Михайловича и Раины Могилянки, внук молдавского господаря и двоюродный племянник киевского митрополита Петра Могилы, был крупнейшим магнатом Левобережной Украины и с 1640 года являлся старостой Перемышльским, Каневским и Прасмыцким. Приняв под влиянием иезуитов католичество в 1631 году, он являлся одним из инициаторов и активным участником войны Речи Посполитой с Московией 1632–1634 гг. (так называемой Стародубской войны), а когда вспыхнуло восстание малороссийских (запорожских) казаков под руководством Богдана Хмельницкого, и противостоявшие им польско-литовские войска потерпели поражение, то он один только на личные средства продолжал вести боевые действия против восставших, разгромил их в сражении под Берестечком, но после чего внезапно умер.

Последним и одновременно венценосным представителем младшей ветви князей Вишневецких был единственный сын князя Иеремии-Михала Михаил, избранный королем Польши в 1669 году (после отречения от престола Яна Казимира Вазы) под именем Михаила Корибута и женатый на дочери австрийского императора Фердинанда III, эрцгерцогине Марии-Элеоноре фон-Габсбург. Однако его четырехлетнее царствование не было удачным: 30 января 1667 года с Московией было заключено Андрусовское перемирие, по которому русские вернули себе Смоленские и Черниговские земли, а Польша признала воссоединение Левобережной Украины и России; в 1669 году в городе Острове был создана комиссия для выработки соглашения с запорожскими казаками, которые, будучи недовольны ее решениями, во главе с гетманом Дорошенко отдались под покровительство турецкого султана, что спровоцировало войну Речи Посполитой и Оттоманской Порты, итогом которой стали поражение под Каменец-Подольским и позорный Бучацкий мир 1672 года (спеша к войску, которое собралось против турок под Хотином, король Михаил умер в Львове)[94].

Столь высокого положения в Польско-Литовском государстве представители рода князей Вишневецких добивались не только своей успешной службой короне, но зачастую и благодаря весьма выгодным родственным узам и бракам, которые связывали их со многими известными княжескими и дворянскими фамилиями Речи Посполитой и иных стран Восточной Европы. Помимо названных выше владетельных австрийского и молдавского домов, их родственниками и свойственниками были многие польско-литовские магнаты. Так, сестра Д.И. Вишневецкого княжна Екатерина Ивановна была замужем за великим гетманом Литовским Григорием Александровичем Ходкевичем, сын которого (в католичестве) Ян-Кароль, также великий гетман Литовский, был одним из верховных руководителей польско-литовской интервенции в Московские земли в годы Смуты. На вдове последнего Екатерине Корнякт третьим браком был женат князь Константин Константинович (племянник князя Дмитрия Ивановича), сподвижник Я.-К. Ходкевича в войне с Московией. Активная поддержка князем К.К. Вишневецким авантюры Лжедмитрия I также объясняется их родственными отношениями: они оба были женаты на родных сестрах – Урсуле и Марине Мнишек (кстати, его внук Кшиштоф был женат на правнучке Юрия Мнишека Урсуле-Терезе).

В числе родственников князей Вишневецких был польский король Ян III Собесский, на племяннице которого княжне Теофиле Заславской был женат князь Дмитрий-Юрий (Дмитр-Ежи). Среди них назовем еще нескольких представителей рода князей Радзивиллов: князя Николая-Христофора (Миколая-Кшиштофа) по прозвищу «Сиротка», князя Священной Римской империи с титулом «князя на Олике и Несвиже», известного мецената, покровительствовавшего Виленской (ныне – Вильнюсской) Академии, и его правнука, князя Михаила-Казимира (Михал-Казимежа) по прозванию «Рыбонько», гетмана польного Литовского (командующего пограничными войсками против Московии и Крымского ханства)[95].

Князья Вишневецкие благодаря своему могуществу и авторитету, приобретенным государственной деятельностью и военными подвигами, а также родственными и даже династическими связями, являлись одной из наиболее влиятельных фамилий Восточной Европы во второй половине XVI и на всем протяжении XVII столетия. С их именами история связывает многие войны, которые вела Речь Посполитая со своими соседями – Московским государством, Блистательной Портой, Крымским ханством и Шведским королевством. В истории русского Средневековья их имена тесно переплелись с событиями Смутного времени (появлением Лжедмитрия I и последующей польско-литовской интервенцией), Ливонской войны 1558-1583 гг., русско-польских войн за Стародуб, Смоленск и Чернигов 1632-1634 и 1654-1667 гг.

Тем интереснее, как представляется, будет рассказ об одном из представителей этого русско-литовского княжеского рода – Дмитрии Ивановиче Вишневецком, военно-политическая деятельность которого и служба Польско-Литовскому и Московскому государству более чем на столетие определили ход событий в таком масштабном географическом регионе как причерноморские степи.

(Продолжение следует)

[1] Подобная точка зрения на пространство и границы Дикого поля является общепринятой в мировой исторической науке. Приведем некоторые работы отечественных и зарубежных авторов, придерживающихся аналогичной трактовки этого вопроса:

Каргалов В.В. На степной границе. Оборона «крымской украйны» Русского государства в первой половине XVI столетия. М.: Наука, 1974; Wojcik Zbigniew. Dzikie Pola w ogniu. O Kozaczyznie w dawnej Rzeczypospolitey. Warszawa, 1968; Лемерсье-Келькеже Ш. Литовский кондотьер XVI в. – князь Дмитрий Вишневецкий и образование Запорожской Сечи по данным оттоманских архивов // Франко-русские экономические связи. М.–Париж: Наука, 1970. С. 38-64.

[2] Лемерсье-Келькеже Ш. Литовский кондотьер XVI в. – князь Дмитрий Вишневецкий и образование Запорожской Сечи по данным оттоманских архивов. С. 63.

[3] Книга Большому Чертежу / под ред. К.Н. Сербиной. М.-Л.: Наука, 1950. С. 76.

[4] Там же. С. 108.

[5] Лемерсье-Келькеже Ш. Литовский кондотьер XVI в. – князь Дмитрий Вишневецкий и образование Запорожской Сечи по данным оттоманских архивов. С. 38.

[6] Веселовский С.Б. Последние уделы в Северо-Восточной Руси // Исторические записки. М., 1947. Т. 22. С. 121.

[7] Голубуцкий В.А. Запорожское казачество. Киев: Наукова думка, 1957. С. 87 и др.

[8] Гуслистый Г.К. Запорозьска Сiч та ii прогрессивна роль в iсторii украiнського народу. Киев: Наукова думка, 1954. С. 7-8 и др.

[9] Wojcik Zbigniew. Dzikie Pola w ogniu. O Kozaczyznie w dawnej Rzeczypospolitey. S. 20.

[10] Большая Советская энциклопедия. Изд. 1-е. Т. XI. М.: Советская энциклопедия, 1930. С. 358.

[11] Полное собрание русских летописей (далее – ПСРЛ). Т. XXI. Книга степенная царского родословия / отв. ред. М.Н. Тихомиров. М.: Наука, 1963.

[12] ПСРЛ, изданное по Высочайшему повелению Императорской Археологической комиссией. Т. XIII. Ч. I-II. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. СПб.: Тип. И.Н. Скороходова, 1904.

[13] ПСРЛ. Т. XXIX. Летописец начала царствования царя и великого князя Ивана Васильевича. – Александро-Невская летопись. – Лебедевская летопись / отв. ред. М.Н. Тихомиров. М.-Л.: Наука, 1965.

[14] ПСРЛ. Т. XXXV. Летописи белорусско-литовские / под ред. Б.А. Рыбакова, В.И. Буганова, Н.Н. Улащика. М.: Наука, 1980.

[15] ПСРЛ. Т. XXXI. Летописцы последней четверти XVII века / под ред. Б.А. Рыбакова и В.И. Буганова. М.: Наука, 1968.

[16] ПСРЛ. Т. XXXII. Хроники: Литовская и Жмойтская, и Быховца; Летописи: Баркулабовская, Аверки и Панцирного / под ред. Б.А. Рыбакова, В.И. Буганова. М.: Наука, 1975.

[17] Разрядная книга 1475-1598 гг. / под ред. В.И. Буганова. М.: Наука, 1966; Разрядная книга 1550-1636 гг. / под ред. В.И. Буганова. М.: Наука, 1976; Разрядная книга 1559-1605 гг. / Под ред. В.И. Буганова. М.: Наука, 1974.

[18] Сборник Императорского русского исторического общества. Т. 59: Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским (1533-1560) / под ред. Г.Ф. Карпова. СПб, 1887. С. 530, 541-543, 546-547, 549, 585, 613.

Сборник Императорского русского исторического общества. Т. 71: Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. 1560-1571. / под ред. Г.Ф. Карпова. СПб, 1892. С. 64, 156, 211.

[19] Книга посольская Метрики Великого Княжества Литовского, содержащая в себе дипломатические сношения Литвы в государствование короля Сигизмунда-Августа с 1545 по 1572 год: Издана по поручению Императорского Московского общества истории и древностей российских / ред. И. Данилович, М.А. Оболенский.: В 2-х тт. М.: Университетская тип., 1843. Т. 1. М., 1843.

[20] Продолжение древней российской вивлеофики, издаваемое Н.И. Новиковым: В 12-ми тт. СПб., 1791-1801. Т. 10. СПб., 1795.

[21] Статут Вялiкага княства Лiтоускага. 1588: Энциклопедический словарь-справочник. Минск: Белорусская советская энциклопедия им. П. Бровки, 1989.

[22] См.: Акты, относящиеся к истории западной России, собранные и изданные Археографической комиссией: В 5-ти тт. СПб.: Тип. II Отделения Собственной Е.И.В. канцелярии, 1848-1852; Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссиею: в 13-ти тт. СПб.: Тип. Э. Праца, 1863-1885.

[23] Архив Юго-Западной России, издаваемый Временною комиссиею для разбора ​древних актов, Высочайше утвержденною при Киевском военном, ​Подольском и Волынском генерал-губернаторе: В 35-ти тт. (ч. 1-8). – Киев, 1859-1914.

[24] Грамоты Великих князей Литовских с 1390 по 1569 год, собранные и изданные под редакцией Владимира Антоновича и Константина Козловского. Киев: Университетская тип., 1868.

[25] Zródía dziejowe. T. VI: Revizia zamkov ziemi Wolynskiej w polowie XVI wieku / Wydal A. Jablonowski. Warszawa: Sklad glowny w ksicgarny Gebethneva i Wolfa, 1877. S. 14-141.

[26] Русская историческая библиотека, издаваемая Археографической комиссией: В 39-ти тт. Т. 33. Пописы войска Великого княжества Литовского 1528, 1565, 1567 гг. / под ред. А.С. Лаппо-Данилевского. СПб.: Тип. Тип. II Отделения Собственной Е.И.В. канцелярии, 1915.

[27] Белевская вивлеофика, издаваемая Николаем Елагиным: Собрание древних памятников об истории Белева и Белевского уезда: В 2-х т. М.: Тип. В. Готье, 1858-1859. Т. I.

[28] Писцовые книги, издаваемые Императорским Русским Географическим обществом. Ч. I. Отд. II. СПб., 1877. С. 1264-1299.

[29] См. например: Евсеев И.Е. Описание рукописей, хранящихся в Орловском древлехранилище. Вып. 2. Орел: Тип. Хализева, 1906; Шумаков С. Сотницы (1537-1597 гг.), грамоты и записи (1561-1696 гг.): Издание Императорского общества истории и древностей российских при Московском университете. М.: Университетская тип., 1902.

[30] Лемерсье-Келькеже Ш. Литовский кондотьер XVI в. – князь Дмитрий Вишневецкий и образование Запорожской Сечи по данным оттоманских архивов. С. 51-62.

[31] Виноградов А.В. Русско-крымские отношения: 50-е – вторая половина 70-х годов XVI века: В 2-х тт. М.: Институт российской истории РАН, 2007.

[32] L[ubomirski] J. T. Bernard Pretwicz i jego apologia na sejme 1550 г. // Biblioteka Warszawska. Warszawa, 1866. Т. 3. S. 47-62.

[33] Курбский А.М. История о великом князе Московском // Российская историческая библиотека. Т. 31. СПб., 1914.

[34] Сергійчук В.I. Дмитро Вишневецький. К.: Україна, 2003.

[35] Лызлов А.И. Скифская история / Отв. ред. Е.В. Чистякова. М.: Наука, 1990. С. 143-145. Полное название труда А.И. Лызлова по старопечатному изданию в традициях того времени было многословно: «Скифийская история, содержащая в себе: о названии Скифии и границах ея; о народех Скифских, о начале и умножении Золотыя орды и о царех, бывших тамо; о Казанской орде и царех их, и о взятии города Казани; о Перекопской орде или Крымской, и о царех их; о Махомете, прелестнике Агарянском, и о прелести вымышленной от него; о начале турков и о султанах их, с приложением повести о поведении и жительстве турецких султанов в Константинополе. От разных иностранных историков, паче же от российских верных историй и повестей, от Андрея Лызлова прилежными труды сложена и написана лета от сотворения света 7200-го, а от Рождества Христова 1692».

[36] Дячок О.А. Восточная Европа в жизни А. Гваньини и его произведения «Хроника Европейской Сарматии» // Нестор: историко-культурные исследования: Альманах. Вып. 4. Свое и чужое: Россия на путях международного общения. Воронеж, 1999. С.19, 28.

[37] [Миллер Г.-Ф.] Исторические сочинения о Малороссии и Малороссиянах Г.Ф. Миллера, бывшего историографа российского, писанные на русском и немецком языках и хранящаяся в Московском Главном Архиве Министерства иностранных дел. М.: Университетская тип., 1846. С. 4.

[38] Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей: В 3-х кн. М.: Олма-пресс, 2003. Кн. 2. С. 502.

[39] Цит. по: [Ригельман А.И.]Летописное повествование о Малой России и ее народе и казаках вообще, отколь и из какого народа оные происхождение свое имеют, и по каким случаям они ныне при своих местах обитают, как то: черкаские или малороссийские и запорожские, а от них уже донские, а от сих яицкие, что ныне уральские, гребенские, сибирские, волгские, терские, некрасовские, и проч. козаки, как равно и слободские полки: Собрано и составлено чрез труды инженер-генерал-майора и кавалера Александра Ригельмана 1785-86 года. М.: Университетская тип., 1847. С. 55.

[40] Бантыш-Каменский Д.Н. Истории Малой России со времен присоединения оной к Московскому государству при царе Алексее Михайловиче с кратким обозрением первобытного состояния сего края: в 2-х ч. М.: Тип. С. Селивановского, 1822. Ч. I. С. XV-XVI.

[41] Маркевич Н.А. История Малой России: В 5-ти тт. М.: Тип. Императорской медико-хирургической академии, 1842-1843. Т. I. М., 1842. С. 47.

[42] Антонович В.Б. Про казацкие времена на Украине. Киев: Наукова думка, 1991. С. 46-48.

[43] Эвардницкий (Яворницкий) Д.И. История запорожских казаков: В 3-х кн. Киев: Наукова думка, 1992. Кн. 2. С. 24.

[44] Грушевский М.С. Очерк истории украинского народа. СПб.: Тип. Об-ва «Общественная польза», 1906. С. 217-220; Он же. Иллюстрированная история Украины. Киев: Левада, 1995. С. 179-182.

[45] Любавский М.К. Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства ко времени издания первого Литовского статута: Исторические очерки. М.: Университетская тип., 1892; Он же. Литовско-русский сейм: опыт по истории учреждения в связи с внутренним строем и внешней жизнью государства. М.: Университетская тип., 1900; Он же. Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно. М.: Наука, 2004.

[46] См., например: Веселовский С.Б. Последние уделы в Северо-Восточной Руси // Исторические записки. М., 1947. Т. 22. С. 121.

[47] Багалей Д.И. Очерки по истории колонизации и быта степной окраины Московского государства. М.: Университетская тип., 1887.

[48] Калашникова С.Ф. Борьба Украины с польским владычеством и присоединение ее к России: Материалы и документы. М.: Высшая школа пропагандистов им. Я. М. Свердлова при ЦК ВКП(б), 1939.

[49] Гуслистый Г.К., Апанович О.А. Запорозьска Сiч та ii прогрессивна роль в iсторii украiнського народу. Киев: Держполітвидав, 1954; Он же. Вопросы истории Украины и этнического развития украинского народа (период феодализма): Доклад о содержании основных опубликованных работ, представленных по совокупности на соискание ученой степени доктора исторических наук. Киев: Изд-во АН УССР, 1963.

[50] Голубуцкий В.А. Запорожское казачество. Киев: Наукова думка, 1957.

[51] Wojcik Zbigniew. Dzikie Pola w ogniu. O Kozaczyznie w dawnej Rzeczypospolitey. Warszawa, 1968.

[52] Serczyk Wladislaw. Na dalekej Ukrainie dzieje kozaczyzny do 1648 roku. Kraków, 1984.

[53] Загоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Московского государства в XVI веке. Воронеж: Изд-во Воронежского госуниверситета, 1991. С. 122-143.

[54] Кушева Е.Н. Политика Русского государства на Северном Кавказе в 1552-1572 гг. // Исторические записки. Т. 34. М.: Изд-во АН СССР, 1950. C. 236-287; Она же. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией: Вторая половина XVI – 30-е годы XVII века. М.: Изд-во АН СССР, 1963.

[55] Виноградов А.В. Русско-крымские отношения: 50-е – вторая половина 70-х годов XVI века: В 2-х тт. М.: Институт российской истории РАН, 2007.

[56] Яковенко Н.Н. Українська шляхта з кінця XIV до середини XVII століття: Волинь і Центральна Україна. Изд. 2-е. Київ: Критика, 2008.

[57] Komuda Jacek. Dymitr Wisniowieski, zwany Bajda, starosta Czerkaski i Kaniowski // Hetmani zaporoscy w sluzbie krola i Rzeczypospolitej / pod redaicja P. Krolla, M. Nagielskiego, M. Wagnera. Zabrze, 2010. S. 72-80.

[58] См.: Кузнецов О.Ю. Князь Дмитрий Иванович Вишневецкий и возникновение служилого казачества в середине XVI века // Научно-практическая конференция памяти Демидовых: Сб. материалов. – Тула: Изд-во ТГПУ им. Л.Н. Толстого, 1998. С. 10-15; Он же.Князь Д.И. Вишневецкий и оборона русских земель в районе Куликова поля в середине XVI столетия// Куликово поле: Вопросы изучения наследия. Тула: Тульский полиграфист, 2000. С. 300-315; Он же. Д.И. Вишневецкий – последний владелец Белева// Вопросы археологии, истории, культуры и природы Верхнего Поочья: Материалы VIII научной региональной конференции. Калуга, 2001. С.126-132; Он же. Социально-правовой статус служилого казачества в Московском государстве во второй половине XVI века// Общество, государство, верховная власть в России в Средние века и раннее Новое время в контексте истории Европы и Азии (Х-XVIII столетия): Сб. тезисов международной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения академика Л.В. Черепнина. М.: Институт всеобщей истории РАН, 2005. С. 196-198; Он же. Социально-правовые аспекты организации регулярной порубежной службы в Московском государстве в последней трети XVI века// Обеспечение государственной безопасности: история и современность: Материалы межведомственной научно-практической конференции. Ч. 1. М.: МПИ ФСБ России, 2007. С. 224-230.

[59] Скальковський А.А. История Новой Сечи или последнего коша Запорожского: В 3-х тт. Одесса, 1885-1886. Т. II. C. 14; Он же. Історія Нової Січі, або останнього Коша Запорозького. Дніпропетровськ: Січ, 1994. С.193.

[60] Костомаров Н.И. Об историческом значении русской народной поэзии // Слов'янська міфологія. К.: Либідь, 1994. С.403-405.

[61] Куліш П.А. Байда, князь Вишненвецький. Драма (1553-1564) // Твори: В 2-х тт. К.: Наук. думка, 1994. Т. 2. С. 62.

[62] Антонович В.Б., Драгоманов М.П. Исторические песни малороссийского народа с объяснениями В. Антоновича и М. Драгоманова. К., 1874. Т. 1 С. 155-156.

[63] Стороженко А.В. Князь Дмитрий Иванович Вишневецкий, по народному прозвищу Байда // Киевская старина. 1897, № 3. С. 514-532.

[64] Грушевский М.С. Дмитро Байда-Вишневецький // Записки Украiнського Наукового товариства в Киевi. Т. II. Киев, 1909; Он же. Байда-Вишневецкий в поезii и iсторii // Записки Украiнського Наукового товариства в Киевi. Т. III. Киев, 1909.

[65] Гетьманець (Сьогобочний) Г. Славний лицарь козак-князь Дмитро Вишневецький (Байда) // Біографична бібліотека. № 3. Киев: Украинская школа, 1918.

[66] Луців В. Князь Дмитро Вишневецький-Байда (Творець і провідник Козацького Ордену – Запорозької Січі) // Життя і школа. Торонто, 1968.

[67] Винар Л. Князь Дмитро Вишневецький // Козацька Україна. Вибрані праці. Киiв–Львів–Нью-Йорк–Париж, 2003. С. 130-139.

[68] Чухліб Т. Середньовічна шлягерна пісня та пригоди її персонажа // Горобець В., Чухліб Т. Незнайома Кліо. Таємниці, казуси і курйози української історії. Козацька доба. К.: Наук. думка. 2004. С. 7-12.

[69] Большая энциклопедия: Словарь общедоступных сведений по всем отраслям знания. / Под ред. С.Н. Южакова и П.Н. Милюкова: В 20-ти тт. СПб.: Тип. Т-ва «Просвещение», 1901-1905. Т. 5. СПб., 1901. С. 168.

[70] Гребельский П.Х., Думин С.В. Князья Вишневецкие // Дворянские роды Российской империи: В 10-ти тт. Т. 2. Князья. СПб.: Вести, 1995. С. 92.

[71] ПСРЛ. Т. XXXII. С. 63, 67, 70.

[72] Большая энциклопедия: Словарь общедоступных сведений… С. 168.

[73] ПСРЛ. Т. XXXII. С. 79.

[74] Гудавичюс Э. История Литвы с древнейших времен до 1569 года: В 2-х тт. / пер. Г.И. Ефромова. Москва: Фонд им. И.Д. Сытина, Batrus, 2005. Том I. С. 226.

[75] ПСРЛ. Т. XXXII. – С. 79.

[76] Статут Вялiкага княства Лiтоускага. 1588: Энциклопедический словарь-справочник. С. 474.

[77] Гудавичюс Э. История Литвы с древнейших времен до 1569 года. Т. I. С. 229.

[78] Рябцевич В.Н. О чем рассказывают монеты. Минск: Народная асвета, 1977. Табл. 7. С. 389.

[79] Dworzaczek W. Genealogia. Tablice. Tab. XXVIII.

[80] Рябцевич В.Н. О чем рассказывают монеты. С. 145.

[81] ПСРЛ. Т. XXXII. С. 104.

[82] ПСРЛ. Т. XXXII. С. 107.

[83] ПСРЛ. Т. XXXI. С. 129.

[84] ПСРЛ. Т. XXXV. С. 237.

[85] Сборник Императорского русского исторического общества. Т. 59. С. 330.

[86] ПСРЛ. Т. XXXII. С. 109.

[87] Русская историческая библиотека. Т. 33. С. 89-91; Любавский М.К. Литовско-русский сейм. С. 357.

[88] Гудавичюс Э. История Литвы с древнейших времен до 1569 года. Т. I. С. 297-298.

[89] Большая энциклопедия: Словарь общедоступных сведений по всем отраслям знания. – Т. 5. – С. 168.

[90] Яковенко Н.Н. Українська шляхта з кінця XIV до середини XVII століття: Волинь і Центральна Україна. С. 300.

[91] Dworzaczek W. Genealogia. Tablice. Tab. XXVIII.

[92] Dworzaczek W. Genealogia. Tablice. Tab. XXVIII. См. также: Гребельский П.Х., Думин С.В. Князья Вишневецкие. С. 92-94, 96.

[93] Любавский М.К. Литовско-русский сейм. – С. 247.

[94] Гребельский П.Х., Думин С.В. Князья Вишневецкие… С. 92, 94-95.

[95] Dworzaczek W. Genealogia. Tablice. – Tab. XXVIII. См. также: Петров П.Н. История родов русского дворянства. – Кн. 1. – С. 361-365.