Песня — это лекарство! Для души, для тела. Не случайно медики говорят, что хоровое пение буквально прочищает утробу человека. Возвращает здоровье и молодость. Поэтому песня так полезна для людей пожилых. Хору ветеранов Октябрьской железной дороги (Санкт-Петербург) — почти тридцать лет. Тридцать лет покоя, блаженства и праздника, как говорят они сами. Именно об участниках хора — ветеранах войны и детях той страшной поры — и хотелось бы сегодня сказать несколько слов.
"Вот такая война"
— Нас было семеро детей, я — старшая, — рассказывает 86-летняя Анна Дмитриевна Лисютина. — После школы поступила в машиностроительный техникум в Ленинграде. Отучилась два курса, и тут — война. Мы, студентки, собрались и пришли в военкомат: "Пошлите на фронт. Будем выносить раненых". Нам ответили: "Вы сами дети! Уходите". Мы ни в какую. Расскандалились, разругались. В итоге нам сказали: "Хорошо, раз такие настырные, пойдёте на курсы медсестёр". В конце 41-го нас распределили по госпиталям. Я попала в эвакогоспиталь 88.
Анна Дмитриевна прерывается. Смотрит в окно. Руки подрагивают…
— Красивое здание госпиталя было, старинное, красным деревом внутри обито. Всё пожгли. Холодно было. И есть нечего. Это первая зима была, самая страшная зима. Все мы, медсёстры, тогда заработали вторую группу дистрофии…
Она снова прерывается, глаза застилают слёзы.
— Не могу. Сейчас буду плакать. Не буду вспоминать, расскажу лучше, чем кончилось!
Дома, в Калужской области, о судьбе Анны ничего не знали. После прорыва блокады её отправили в Москву. "Пустите домой, хоть покажусь родителям", — попросилась она в столичном военкомате. Пустили.
— Добралась до деревни. Побежала домой. А все в поле были. Меня только один маленький мальчик встретил. "Ты чья?" — спросил. А это братик мой был. Не помнил меня. А потом остальные дети прибежали. А потом и вся деревня…
Бывшая медсестра снова прячет глаза в морщинистых ладонях.
— Извините… Вот такая война…
Второй день
Виктор Алексеевич Сырковский — железнодорожник со стажем в пятьдесят один год. Родился в Псковской области. Ребёнком попал в оккупацию. Видел и немцев, и наступающих наших. "Всё вспоминать — книгу написать можно", — говорит он.
Рассказывает про первую встречу с фашистом.
— Мы все на лошадях сызмальства были. Я на своей Мухе в поле работал. В небе в это время разыгрался воздушный бой. Муха как услышала этот рокот, так рванула, я упал, а она ускакала… И вот немец подбил наш ЯК-1, деревянный самолётик. Это ведь 23 июня ещё было, второй день войны! Наш сумел приземлиться: метрах в ста от меня ударил колёсами о камни, развернулся. А немец прилетел добивать. Дал из пулемёта очередь! Как меня не задел — не знаю… Потом люди из деревни прибежали. Лётчика раненого вытащили… И лошадь моя пришла. Стыдно ей, что бросила. Подошла ко мне и языком лицо лизать стала.
Родная кровь
Зоя Николаевна Осипова улыбается, смеётся, буквально светится! И не скажешь, что ей пришлось пережить блокаду.
— Родилась я в 1937 году, — рассказывает она, — в татарской семье. Сначала жили в Пушкине. Отец ушёл на фронт. Пятеро детей нас осталось. Когда он прощался, уходил, снова возвращался… Три раза возвращался обнять нас! А маме предложили эвакуироваться. Но она отказалась: "Куда я с такой оравой?" Когда немец начал наступать, отправили в Ленинград.
Через три дня кольцо вокруг города сомкнулось.
Куда было идти? Мать с пятерыми ребятишками шла по набережной Мойки и плакала. На пересечении с Антоненковым переулком её увидела женщина. Внимательно оглядела…
— Стой! Ты что плачешь?
— Не знаю, куда податься…
Незнакомка оказалась татаркой. Узнала в несчастной родную кровь.
— Иди, я тебя к себе возьму.
Стали жить вместе.
— Три мамы, восемь детей, — говорит Зоя Николаевна. — Все садились за один стол. Ни одного бранного слова никто никогда не произнёс! Единой семьёй были…
В живых тогда остались только две мамы и пятеро детей.
Долгожданный сон
Староста хора Зинаида Михайловна Калягина войну помнит плохо. Быть может, это и к лучшему.
В 42-м на фронте погиб отец. Тогда же от голода умерла мама. К себе взяла тётя. "Вторая мамочка!"
— Когда она уходила на работу, то я оставалась одна, — говорит Зинаида Михайловна. — В доме не оставляла — боялась, что попадёт бомба. Но беспокоилась, когда оставалась и на улице: как бы не съели. Помню, у меня были скамеечка и маленький чемоданчик… А ещё помню, как Бабаевские склады горели. Точнее, только зарево. И запах. Запах горелого сахара.
— А папу, родную маму не помните?
— Не помню… Как же я просила Бога, чтобы вспомнить или чтобы они пришли ко мне во сне! И один раз пришли. Приснилось какое-то застолье. И мама в центре. Только она пожилая уже, полная. В коричневом платье. Я подаю на стол. А они меня будто не замечают. Но вижу, всё хорошо у них, спокойно. Я потом батюшке в храме про этот сон рассказала. А он ответил: "Это очень хороший сон".
"Человеку необходимо что-то отдавать"
Изабелла Владимировна Авринская помнит войну как череду дорог, вагонов, бараков…
— Родители мои были военврачи. За неделю до начала блокады нас, троих девочек, с мамой отправили в эвакуацию. Папа остался в Ленинграде… Прибыли в Омск. Казалось бы, тыловой город, но голод, болезни! Мама решила: пропадём здесь. Поехали к родственникам в Башкирию. Там получили вызов от сестры из Вологды. И вот вокзал. Эшелон отправляется на запад. Шум, давка. Мы вцепились в маму и плачем. И тут подошёл этот человек. Тоже военврач. Мама потом говорила, что это был наш ангел-хранитель… Он задал ей несколько вопросов и сказал: "Только не в Вологду, ты там потеряешь всех детей!" Дал денег на штрафы, втиснул в переполненный вагон. Мы прибыли в Москву. Того человека больше никогда не видели…
В 44-м встретились с отцом в Ленинграде. Изабелла приходила каждый день в госпиталь и исполняла песни для больных и раненых.
— Так и началась моя певческая жизнь.
— А что исполняли?
— Любимой была "Ой туманы мои, растуманы, ой родные леса и луга…".
— И исполняете сегодня?
— Да.
Жизнь Изабеллы Владимировны сложилась непросто. Умерли муж, сын, внук. Все — от рака.
— Спасает хор, — говорит она. — Живу хором. И ещё: человеку всегда необходимо что-то отдавать, делиться чем-то. Я отдаю песни.
