ОГУРЦЫ, НАРОД КАПРИЗНЫЙ

ОГУРЦЫ, НАРОД КАПРИЗНЫЙ
рассказ
Колонка для качания воды у нас в огороде, под окном кухни. Отец сам забил трубы, на работе сварщики сделали колонку с рычагом и клапаном. Резинка под клапаном не дает воздуху упустить воду в трубах, когда качаешь воду. Вода для полива огурцов - обязанность моя. Мамка первая огородница в околотке. Знает, что холодной водой поливать огурцы нельзя, замокнет корень от простуды.
- Огурцы, народ капризный, - учит меня мамка уму разуму. Вода для полива парников с огурцами греется на солнышке в цинковой старой ванне, рядом полный воды бачок двухведерный эмалированный, железных бочек из-под бензина с вырезанным верхом под воду в огородах не знали ставить. Да и где их было эти железные бочки брать? Деревянные бочки из кедровой клепки покупали в артели «Слепых и глухонемых». Артель за Канским мясокомбинатом. Там же и Кожзавод. «Кожзаводом» звали всё ту же артель, только работали там зрячие.
Рядом с Мясокомбинатом городская тюрьма. Я люблю нашу улицу Лазо. Наш дом на солнечной стороне. Последний квартал улицы. Конец улицы упирается в окружной гравийный тракт, а за окружной дорогой чистые без деревца зеленые поля и луга до самого Филимоново. Поселок Филимоново знаменит сгущенным молоком. Там молочно-консервый завод. И рано утром, по холодку, пылят молоковозы со всего Канского района, везут сдавать молоко на Филимоново. В поле – недалеко от железной дороги, хорошо различимы от нашей улицы самолеты АН-2, рядком желтеющие рыбьими туловами рядом с постройками аэропорта. «Кукурузник» весь день летает. Веселая жизнь идет. Лето! Я закончил восьмой класс. В деревню ехать некогда. В июне экзамены. В доме спать душно. Мамка разрешила ночевать мне на потолке под крышей дома. Отец дал старый брезент, овчинку рыбацкую, мамка отдала старое ватное одеяло, памятное мне в начальных классах, когда простывал, шлындая с открытой грудью на зимней улице, лечила мамка от простуды над чугунком парной картошки, укрывшись со мной этим ватным одеялом. Два года назад мы жили в другом доме, в соседнем квартале на этой же улице. Загорелось родителям увидеть Украину, пожить в краях теплых, где цветут яблони и вишни. Отец родился в таежной деревеньке в Абанском районе. Мамка из Канского района – из деревни Хаёрино. Деревни богатой до войны, многолюдной. Хаёрино в лесостепи, окружена деревенька холмами и березняками. На солнцепеке лысых холмов много растет клубники. Я не люблю собирать ягоды, но мамка заставляет, и клубникой я наедаюсь на всю зиму и без варенья. Мамка дождалась, пока я отучусь шестой класс, отправила меня в деревню Егоровку. Покупатель на наш дом быстро нашелся. Отец купил в пятьдесят восьмом сруб, своими руками крышу крыл сосновым тёсом, печник печь русскую в доме изваял раскрасавицу, отец отгородил спальню от зала досками, поставил перегородку между прихожей с улицы и залом, где телевизор "Рассвет". Мамка изнутри дранкой стены обшила, я, шестилетний мальчуган, месил глину с песком ногами в ванне, раствор, которым мамка закидывала дранку, и вытягивала мастерком глину с песком в ровненькие стены. Потом отец пристроил веранду. Одновременно с постройкой дома поднялись связкой и банька, пристройка для кабанчика, хлев для коровы. И мне иногда казалось, что я родился в яслях у коровы. В детстве я не помню, чтобы у нас пустовал хлев без коровы, огород который рядом с коровником. Отучившись, шестой класс, я уехал в деревню. Родители упаковали вещи в железнодорожный контейнер, пока без адреса. Поехали на родину хохлушки тетки Веры Коростелевой. В Кривой рог. Собирались там купить домик, потом и контейнер отправить из Канска. Отцу не понравилась Украина. До начала учебного года родители вернулись в Канск, и купили этот дом в соседнем квартале на нашей улице Лазо. Из деревни я вернулся в другой дом. Высокая сибирская изба под шиферной крышей шалашиком. Первый дом на Лазо, который отец достроил, был под четырехскатной крышей из теса. Я любил отроком летом забираться на конек дома, выползал из слухового окна, подошвы не скользили на сухих досках крыши. Любил сидеть на верхотуре и смотреть вдаль – за окраину города, где вдалеке дымилась городская свалка. Там мы часто бывали с братьями Анисимовыми, Толька Коростелев с нами. В июне в Первом военном городке военные интенданты освобождали подземные овощные склады под новый завоз. Солдаты привозили на свалку не распечатанные ящики с гнилыми яблоками, иногда вываливали самосвал и полный гнилых арбузов. Для сибирского подросткового жителя – это сказка. Яблок много не гнилых, арбузы обрезали складнями от кислой гнили, и ели радостно, смеясь своему детскому счастью. Рядом со свалкой огромный песчаный карьер, вода в карьере снеговая - стоячая и теплая, купались там, в мае, пока курья от Кана не очистится ото льда. В крутом борту на обрывах песчаных карьеров гнездились стрижи. Над свалкой кружило черной стаей гомонливое воронье.
Теперь, повзрослев, я видел в открытую дверку с потолка моего нового дома всё так же дымящую городскую свалку, все тех же черных ворон, нарезающих круги в небе над свалкой, видел песчаный карьер, мальчишек и девочек там промышляющих, поросль нам смена. После школы мне предстояло работать на Табачной фабрике, ящички колотить. Отец на этой фабрике работал кочегаром. В девятый - десятый классы доучиваться после восьмилетки я не желал идти.
-Так тумаком и останешься, - сердилась мамка на мое нежелание учиться.
- Сидеть на шее отца не дам, пойдешь работать, - пригрозила мамка.
– Школьников на фабрику берут ящики колотить, - подтвердил отец.
– Работают до обеда, а платят школьникам за полный рабочий день. 80 рублей получают, кто работает на ящичках.
Летние дни стояли безоблачные, горячие от солнца. Мамка следила, чтобы я не выпускал из рук учебника, хоть и на крыше живу. Но и там днем духота. И там мухи достают. В сон клонит. Мамка на хозяйстве, не производственница, никуда от ее надзора не укроешься. Я взрослел, но по-прежнему боялся мамку, пуще огня.
-Отпусти на озеро искупаться, - стал просить мамку.
-К вечеру, чтобы был как штык дома! Надо поливать огород! Жара вон какая стоит. Воду везде накачал? – мамка уже проверила и воду в ванне, и в бочке, придирчиво осмотрела чистый двор, который я подметал каждое утро березовой метлой.
Подметаю и за воротами. Мамка моя чистюля. В доме у нас ни пылинки. Полы сверкают коричневым блеском от лака поверх краски. На желтом комоде нарядная скатерка ручной работы, с белоснежной прошвочкой по краям. Моя кровать с панцирной сеткой в зале, родители спят в спальне. Большой кожаный диван с откидными подлокотниками стоит в зале для красоты. Домотканые из лоскутов цветные половики в прихожей и в зале. В спальне, под ногами у кровати родителей, большой круглый половик, тканый из лоскутов. Кровати утром мамка сама убирает, на покрывалах узорная русская мережка по краям. Белоснежные подушки взбитые, теремками постятся на кроватях. Днем прилечь на кровать не моги. На кухне для отца кушетка. После работы приляжет и дремлет, пока мамка к столу не позовет.
Летом печь не топят в доме. В связке с дворовыми постройками сеновалом и хлевом, крайняя из бревен летняя времянка. Баньки нет. Времянка теплая, но темная, низкие потолки, окно во двор, за печкой закуток без лампочки. Собачья будка под окном времянки. Вдоль ограды провод, по которому бегает на цепи собачонка. Мамка больших собак не терпит. Поэтому в нашем дворе только малорослые собачонки, голосистые ночью, если кто чужой, и умные молчаливые днем, "характерные", в мамку. Школьником я не перерос мамку, и только в зрелые годы пришло удивление: какая мамка маленькая, штакетник палисада ей до подбородка. Как мамка умудрялась обшивать высокие стены дранкой, когда строились; сколько же надо было физической силы затирать стены глиной с песком, потом белить потолки и всю хату к Троице. Мамка любила летнюю Троицу. Пасха всегда холодная, зимой никто и не белит стены и потолки в избе. В доме русская печь. Русскую печь мамка топит к ноябрьским. На жестяных листах в русской печи шаньги с творогом выпекаются, сушки рассыпчатые. И нет слов - передать вкус мамкиных шанег с творогом, когда мамка будит меня утром и зовет поесть горячие шаньги с молоком. А потом хоть весь день спи. Каникулы. А после еды, какой сон? В хлеву корова ждет, надо вывозить в ванне на салазках грязь от свиней. Навоз из хлева – отдельно, для парников под огурцы копится. Для свиного овна яма вырыта в огороде специальная, туда опрокидываю из ванны поросячье жидкое овно. Солнышко в морозном утре поднимается ласковое. От работы удовлетворение такое, что и в сон клонит. Отец на работе, кушетка за печкой на кухне свободная. Мамка там никогда не приляжет. В летней кухне, в темном закутке за печью, отец сделал из досок жесткие нары. Мамка, девчонкой, много работала в полевых бригадах во время войны, спали подростки вповалку на нарах широких, с тех лет не любит мамка мягкую постель. Часто о жизни мамка говорит:
-Мягко стелет, да жестко спать.
Не любит мамка и пуховую перину, которую на свадьбу подарили ей тятя с мамой, так он зовет своих родителей - моих деда Василия Ивановича Полякова, и бабушку Ефимью, в просторечии хаёринских баб Фима Белоусова. Отец любит спать на перине. Пуховая перина, она как полати русской печи: всю хворь жаром пуховая перина вытягивает. Жарко спать в перинах, свариться можно.
Рисую акварелью с шестого класса. Зиму восьмого класса ходил в Художественную школу. В сентябре сдал экзамены по рисунку и композиции, приняли меня первым набором в Канскую художественную школу. Галина Яковлевна Иванова мой классный руководитель. Приняла она наш класс пятый "в" от Валентины Константиновны Чухломиной, учительницы начальных классов. Мы очень любили своих учителей. Очень. Они отвечали нам взаимной любовью. Муж Галины Яковлевны Ивановой известный в Канске и в крае художник. Виктор Александрович Иванов долгие годы добивался открыть в городе Канске Художественную школу. Помещение под школу выделили в здании Детской и юношеской библиотеки, в которую я бегал с улицы Лазо в центр города за книжками с пятого класса. Два этажа дома дореволюционной постройки, через улицу «Гадаловские ряды», построенные купцами в девятнадцатом веке. Галина Яковлевна и привела меня к мужу, он посмотрел мои школьные «стенгазеты», улыбнулся, допустил к экзаменам. В нашем квартале, на солнечной стороне, через пару дворов жил мой школьный друг Коля Телешун. Подружились мы в школе, соревнуясь в новогодних стенгазетах: картины с открыток – на ватмане акварелью заливали. И в Коле виден был настоящий художник. Отучившись в Художке зиму, я уехал в Томск учиться. Коля Телешун поступил в Харьковское художественное училище, вернулся в Канск и всю жизнь отдал родной Художественной школе, учил детей, директором работал, на пенсию вышел. Кто тогда мог знать свои пути дороги по жизни?
Мамка отпустила купаться. Я собрал в сумку альбом и краски, повесил лямки на руль велосипеда. Поехал я на этот раз на озеро «Бородинское». Длинное, рыбное, в рослых камышах. Южный берег укрыт высокими тополями. Лесок редкий. Каждый год там располагается школьный лагерь, где живут выпускники Филимоновской школы. Ребята и девчата отрабатывали на полях совхоза «Рассвет» трудовую школьную практику. На совхозных полях необоримые посадки свеклы, картошка цветет, окучивать тяпками надо. Все требует прополки. Деревенские дети, привыкшие трудится на своих огородах, утром, по холодку, пока солнце еще не высокое и не жаркое, массово высыпали на картофельные поля и споро обгарнывали тяпками клубни картофеля. К полудню поля пустели. Под тенью тополей в холодке школьники отдыхали. Рядом мостки в озеро из двух толстых плах. Девчонки купаются, парни дрыхнут в палатках. Я пристроился с альбомом в сторонке, не видный с мостков за камышами. Делал акварельные наброски. Солнце припекало маковку, и я подумывал обогнуть на велосипеде озеро и искупаться в стороне от любопытных глаз.
Обернулся случайно. Вздрогнул. Первая любовь. Много написано трагедий и комедий, связанных с этим дивным – божественным явлением. Девушка, с подбитыми шелковистыми русыми волосами резинкой на затылке - хвостиком, в купальнике, похожем на рыбью чешую, настороженно улыбалась, прислонившись к старому тополю. Недолго она стояла, заступила за толстое становище тополя и растворилась в прохладе леса.
Мамка отпустила и на другой день на озеро. Мамке нравились мои акварели. Верила мамка, серьезно ребенок занимается художеством. А я просиживал рядом с мостками и ждал выхода девушек на открытые солнцу мостки. Видел ее, купающуюся. Она приходила. На прежнее место, под высоким старым тополем. У школьников, которые жили в палатках рядом с палатками школьниц узнал ее имя и фамилию.
Ночами я не мог заснуть. Школьники отработали практику и уехали в свое Филимоново. Уже июнь. Какие экзамены? Я ни о чем и ни о ком не могу думать, кроме девушки Нины с Филимоново. Меня лихорадило от тоски, от желания ночью сняться птицей с потолка дома, и улететь птицей к ней. Терзало желание украсть мотоцикл у отца из гаража, тихо выкатить мотоцикл ИЖ ночью из двора в калитку и уехать на Филимоново.
Бестолочью я стал полным. Не просто «оглупел», а дурак дураком стал. Алгебру на экзаменах решил на четверку. А сочинение даже и не писал. Все два часа сидел и баловался, постреливая из резинки пульками из жеваной бумаги в Серегу Лимберга, моего закадычного школьного дружка. Галина Яковлевна плакала после экзаменов, не знала, как меня спасти от «второго года».
Лариса Владимировна Самсонова, директор школы, курила папиросы «Беломор-канал», зимой ходила в белых фетровых «бурках». Фронтовичка, прошла всю войну до ее завершения в Пасху 9 мая 1945 года. Боялись мы Ларису пуще наших отцов и матерей. Кабинет директора школы на первом этаже, «учительская» на втором. Повела меня Галина Яковлевна к Ларисе Владимировне.
Разговор состоялся суровый. Лариса материлась не хуже своего комбата, и знала в этом воспитательном процессе толк. Отец у нас матерился редко, вывести отца из себя, надо было пуд соли съесть. Мамка, грешным делом, иногда выражалась художественно.
«Тебе, что на ****у соли насыпали - такая злая?!» - услышал раз, как мамка ругала соседку через улицу. Такого оригинального выражения можно было ожидать и от Ларисы Владимировны.
-Вот что, сынок, - закурила Лариса Владимировна папиросу.
– Поставим мы тебе тройки по русскому и литературе – годовую оценку. До конца жизни молись на свою Галину Яковлевну. Выдадим Аттестат за восьмилетнее образование. Иди и не греши. Мир большой. Мир научит всему...


На выпускной мамка купила мне белую нейлоновую рубашку, черные красивые брюки, крепкие и аккуратные туфли. Галина Яковлевна не стала рассказывать мамке, что я экзамены за восьмой класс не сдал. Отец работал в ночь. Уехал на работу на велосипеде. На рассвете тихо выкатил «Ижа» из гаража, укатил по улице подальше от нашего дома и завел мотоцикл.


Дом Нины я нашел задолго до экзаменов. Искать приехал в Филимоново днем на попутном молоковозе. Улица Луговая, где жила Нина - на окраине, рядом с трактом. Нина ждала. Верила, что найдет ее мальчишка с красками и альбомом. Уходили с ней в холмы за железную дорогу. Гуляли по альпийским лугам, катались в травах и запоем целовались, мяли цветы жарки, так рясно росшие в раю моей первой любви. Уходил от Нины по тракту в Канск при ярких звездах, в два часа ночи. Восемнадцать километров одолевал к рассвету. Потом мамка с боем меня сгоняла с потолка дома на работу. Отец не ругал за угон мотоцикла, но стал сам ездить теперь на нем на работу. Я садился на велосипед и крутил педали велосипеда в центр города на Табачную фабрику, на ходу досыпая свое сумеречное счастье от сладких ночных поцелуев с Ниной.
Мамка не подозревала о моей первой любви. Вернее, это была «вторая любовь». В четвертом классе я влюбился в Лену Максимову. Ночью температура поднялась. Мамка рядом сидит, лоб щупает.
-Сыночка, что случилось? Жар-то, какой.
Мамке я доверял с самого детства, как и отцу. Сознался.
-Люблю.
Мамка оторопела от моего признания: двенадцать лет ребенку. Похоже, автоматически переспросила:
- А, как ты любишь?
-Сердце - бьется! - сознался.
Сознался и заснул. Горячность первой детской влюбленности прошла быстро. Лена Максимова, дочь офицерская, в пятый класс учиться не вернулась. Летчика, отца Лены Максимовой перевели служить на Дальний Восток. Нравился я однокласснице все восемь лет Люде Селиховой. Сидели мы весь шестой класс за одной партой. В школьном буфете работала мама Люды Селиховой. И я каждый день находил в своей парте пирожок с повидлом. Люду не обижал. Взрослые мы какие-то уже были отроками. Умели ценить заботу других о себе. Учились заботиться о тех, к кому лежит сердце. Сердце к Селиховой не лежало. Я перебрался бездельничать на последнюю парту к дружку Славке Горбунову. Славка был, как тугой футбольный мячик, в руки его не поймаешь, когда дерется с кем-то из старших классов. И у нас уговор был выручать друг друга. И мы выручали. Деремся на улице с местными рядом со школой спина к спине. И никому еще не удалось нас крепко побить.
После выпускных экзаменов мамка погнала меня на Табачную фабрику. По просьбе отца меня приняли учеником в столярный цех. Колотить ящички я научился быстро, норму до обеда делал. Клал пару пачек папирос «беломора» в сетку, вешал ее на руль. На проходной охрана изумлялась, негласная норма «украсть». Пропускали мой велосипед в приоткрытую створку ворот, на проходной стояла металлическая рамка-вертушка. Я еще не курил. Пачки складывал в чемодан, будто предугадывая свою дальнюю дорогу.
После работы я ехал домой. Мылся. Обедал. Одевался в белую рубашку и брюки. До Филимонова не доедешь по пыльному от машин, гравийному тракту на велосипеде. Отец мотоцикл от меня стерег. Поэтому, выходил я на окраину за город, ждал молоковоз. Шоферы меня стали узнавать.
Уже июль. И каждый день я голосую на тракту. И на рассвете возвращаюсь пешком в Канск с Филимоново.


Получил я полторы зарплаты за полтора месяца, отказался дальше работать. С каких горних высот позвал меня Томский геологоразведочный техникум? В школу к нам приходили преподаватели из училища железнодорожников, сватали после школы в город Иланск учиться. В Канске Технологический техникум. Готовят специалистов для лесопромышленного комплекса, механиков, мастеров-строителей. А мне вдруг захотелось стать геологом! Дядя Юра Коростелев давно ушел с лесовоза, работает шофером у геологов в Ивановской геологоразведочной экспедиции. Я попросил дядю Юру расспросить, где учат на геологов. Дядя Юра узнал у геологов подробности. Я долго не думал. Собрал чемодан дорожный, упаковал пачки «Беломора» так, чтобы мамка не знала. Объявил, что еду в Томск поступать на геолога. Отец мой любимый остался с каменным лицом, за мои папиросы в сетке отцу крепко досталось от начальства на фабрике. Перечить отец не стал. Глянув на отца, мамка вздохнула: «Не век же тебе ящички колотить».
Я поступил в Томский геологоразведочный техникум. Нина поступила в Канское училище связи.
Права мамка: жизнь мягко стелет, да жестко спать. Огурцы, народ капризный.
Валерий Шелегов
г. Канск
25 апреля 2020 г.