Конечно, у философии не может быть никаких задач в общепринятом смысле. В том смысле, в котором задачи могут быть и у любой науки, и у любого социально-культурного, а уж тем более общественно-политического явления. Понять, чем занимается философия бывает очень сложно, причем не только людям далеким от философии, но и самим философам. Свидетельство – непрекращающаяся полемика относительно того, что такое философия. Разве согласятся все представители философского цеха, например, с известным определением Новалиса о том, что философия – это ностальгия, тяга повсюду быть дома? Конечно нет. Огромные пласты научно и религиозно настроенных философов сразу отпрянут в ужасе от такого «бредового» понимания философии. И так далее.
Но с другой стороны, это как раз доказательство какой-то невероятной мощи философии, по поводу которой можно сказать лишь то, что она занимается самым важным для человека, при том, что это самое важное оказывается фатально неопределимым. Философия обворожительна и притягательна, она не отпускает того, кто однажды попал под ее обаяние. «Ничто, кроме философии», – говорит Марк Аврелий, указывая на единственный истинный путь жизни.
Но это, так сказать, вечное метафизическое ядро философии, возвышающееся над временем и пространством, над эпохами, языками, культурами, религиями, народными традициями и обычаями, то есть над всем тем, что всегда разделяло и разделяет людей. Философия в своем высшем измерении несет абсолютный универсализм. И когда человек вкушает этого плода от древа «человеческого в человеке», то он соприкасается с такой разящей истиной, что забывает о всех национальных, культурных и прочих разделениях. Ему уж нет никакого дела ни до Востока, ни до Запада, ни до византизма, ни до славянства, вообще ни до чего, кроме той ошарашивающей истины, которая открывается в философии.
Однако, помимо этого идеального измерения философии, последняя, как и человек всегда бытует в определенном времени, в той или иной исторической ситуации. Тогда и можно говорить о «задачах» философии по отношению именно к этому времени. Всегда в своем историческом бытии философия так или иначе определялась по отношению к культуре и социальной реальности в целом. И в этом нет никакого ущемления или умаления философии. Если только она полностью не растворяется в социальной практике и не превращается, как часто это было, в служанку того или иного института, не важно духовного, научного, политического и т.д.
Если окинуть современную чрезвычайно пеструю и многоголосную философскую палитру и выделить в ней ядро национально мыслящих, понимающих самобытность русской культуры и, соответственно, особый тип русской философии, то окажется, что в своем большинстве они мыслят категориями и задачами XIX века. Эта благодушная архаика имеет отношение лишь к истории философии, но не имеет уже никакого отношения к современному актуальному философскому процессу, который требует иного языка, иного понимания, иного ответа на те вызовы, которые бросает ему современность.
В данном случае речь идет о русской религиозной философии как действительно оригинальном, ярком и плодотворном феномене, который зачался в недрах первых исканий русских любомудров начала XIX века, находившихся под непререкаемым влиянием Шеллинга, затем вставшем на ноги в лице Владимира Соловьева и достигшем своего пика и расцвета в религиозно-философском ренессансе начала XX века и закончившем свое существование в эмиграции.
Какие задачи стояли перед этим направлением русской мысли? Помимо того, что необходимо было создавать собственную философскую традицию, основанную на национальных началах (амбиции любомудров, а затем и славянофилов), они, прежде всего, занялись апологетическими задачами по отношению к церкви и христианству в целом. Не зря Соловьева называли русским Оригеном. Отечественные интеллектуалы, получив достаточно хорошее европейское образование и обнаружив в себе талант к самостоятельной мысли, а значит, к философской работе, все свои силы и способности отдали на очень благородное дело – защиту христианства и христианского понимания человека от набиравшего силу материализма, который давал весьма примитивную, одномерную антропологию, основанную на научных, прежде всего, биологических факторах.
Примитивный материализм парадоксальным образом стал властителем дум, и «рыцари Софии» во главе с Владимиром Соловьевым дали бой этому течению, раскрыв все глубочайшие дары христианской метафизики и антропологии, в которой явлен бесконечно превышавшей по сложности и глубине образ человека, нежели тот, который мог дать позитивизм. И в условиях общего духовного, этического, эстетического понижения культуры русские религиозные философы выглядели очень достойно и возвышенно; они были в истинном смысле аристократами духа, подлинными интеллектуалами, которые на бесконечность возвышались над этой серой массой материалистов, позитивистов, демократов-разночинцев, народников и т.д., то есть тех малообразованных и малодаровитых людей, которые представляли собой, увы, большинство.
И в этом была величайшая миссия русской религиозной философии – сохранение божественного образа человека. Огромный массив наследия этой мысли – нетленный пласт русской философской культуры, который, несмотря на то, что он практически весь уже опубликован, возможно и не прочитан еще должным образом.
Что происходит сегодня? Если посмотреть не на метафизическое ядро философии, а на ее современною социальную миссию и на те новые понижения человека, которые стали гораздо наглее и агрессивнее, и примитивнее тех, которые были в XIX веке, то правомерен такой вопрос: в какой мере наследие русской религиозной философии может быть востребовано сегодня, на фоне новой дегуманизации?
Сегодняшнее уничижение человека связано с покушением на его глубочайшую антропологическую сакральность, которая проявляется в том, что с одной стороны, в маскульте самым востребованным жанром на рынке развлекательных услуг является примитивный хоррор, (не настоящий философский и психоделический ужас(!), а именно примитивный), в котором главные персонажи – монстры, расчленяющие, пожирающие и всячески глумящиеся над человеком. Человек – пища, человек – мясо, человек – то, что может безболезненно быть подвержено самой зверской аннигиляции.
А с другой стороны, победное шествие биотехнологий, подогревшее пост гуманистическую идеологию в различны ее вариантах, согласно которой, человеческая жизнь с ее старостью, болезнями и смертью находится в полном ведении науки, которая может совершать чудеса по оздоровлению, продлению жизни и даже достижению бессмертия. За вычетом одного – исчезает человек как таковой. Раньше дьяволу продавали душу, теперь отдают всего человека с потрохами.
Такое отношение к человеку и в массовой культуре, и в пост гуманистической идеологии стало возможным не потому, что человек потерял свою ценность, потеряв исключительность. Это следствие. Причина в том, что человек престал быть тайной, поскольку тайной перестала быть смерть как хранитель самого глубокого метафизического ядра человека. Если со смертью возможны различные манипуляции, вплоть до ее уничтожения, тогда и с человеком в целом возможны любые манипуляции. И настоящий конец человека произойдет тогда, когда будет устранена смерть. Этого, конечно, не произойдет никогда, потому что сторонники этих воззрений просто не понимают, что смерть не биологическое, природное, а метафизическое явление, не находящееся в зоне, доступной для человеческих манипуляций. И не только манипуляций, а вообще какого бы то ни было понимания. Все-таки нужно иметь некую образованность в области философии и богословия, чтобы понимать, что смерть неприступна.
Все это свидетельство одного – беспрецедентной в истории профанации человека на основании абсолютной его биологизации. И если в XIX веке защищали и спасли человека тем, что видели в нем образ Божий, то сегодня надо сохранять человека тем, что нужно научиться видеть в нем тайну и научиться благоговению перед этой тайной. Об этом и говорил Шиллер, слова которого приведены в эпиграфе, и про которого Достоевский сказал, что он у нас «в душу русскую всосался, клеймо в ней оставил». И сам Достоевский предельно ясно выразил свое кредо: «человек есть тайна». Но все это забыто, и человек забыт.
И поэтому сейчас задача русской философии не в том, чтобы защищать религию, христианство, церковь; для пост секулярной эпохи – это совершенно не актуально, а в том, чтобы защитить человека от унижающих его достоинство массовых идеологий, которые, конечно, ни к чему практическому не приведут, но значительно поглумятся над человеком. Человек будет, как это было всегда – рождаться, болеть, стареть и умирать, и в этом величайший духовный смысл человеческой жизни. И тот, кто хочет быть человеком, должен пройти через это испытание, через эту муку, о которой Иустин Попович вслед за Достоевским говорил: «жуть быть человеком».
Но дело в том, что сегодня многие не хотят быть людьми. То есть не хотят ни страдать, ни умирать, ни мыслить. И это самая большая проблема. В самый раз вспомнить Льва Платоновича Карсавина, его гениальную «Поэму о смерти», в которой он не перестает говорить о том, что человек еще не достаточно хочет умереть…
И вот вопрос: может ли русская религиозная философия со всей ее блестящей армадой всеединства, соборности, имяславия, софиологии, неопатристического синтеза и т.д., то есть той ветви, которая выполняла, как было сказано выше, апологетические задачи, может ли она сегодня как-то противостоять этим процессам новой дегуманизации?
Ответ очевиден. Это не значит, что нужно списать религиозную мысль в архив. Она достаточно богата и интересна, и может еще многих вдохновлять на ратные подвиги служения отечеству и церкви. Но у нее нет главного, чего требует нынешнее время. Во-первых, необходимой для сильного критического дискурса автономии от религии; во-вторых, того, что можно назвать, метафизикой тайны – тайны человека, тайны зла и тайны страданий, а за всем этим – тайны бытия. Не зла человека и зла смерти, не зла страданий и больного бытия, а именно тайны всего этого.
Все всякого сомнения, этикоцентризм русской мысли, который глубинно чувствует зло, и прежде всего зло смерти, есть гениальный дар русской философии, дар «Иова многострадального». Это неотчуждаемая ценность русской философии. Но сегодня нужно видеть не только зло, но и тайну. И поэтому важна сейчас не только этика, но и метафизика русской философии.
Есть ли она? Да есть. Она есть у наших писателей и поэтов, которые, много говорили и о зле в том числе. Именно в литературе – исток нравственного вопрошания и негодования, а не в религиозной философии апологетического свойства. Но в нашей литературе есть еще неразведанный запас метафизики, метафизики тайны. Вокруг этого и должны быть сконцентрированы сегодня самые свежие и здоровые силы русской философии.
Сопредседатель Движения.
Владимир Варава.
Новости Регионального Объединенного Движения "Русская Философия".
1 ноября состоялся очередной клуб мышления "Возможность Русской Философии" с заглавной темой "Русская философия жизни и смерти: вчера, сегодня, завтра". Видео сюжет.
