Первое, что бросается в глаза при попытке осмысления романа Проханова, — главному герою Агееву не дана Таблица вся и сразу, он напряжённо ищет коды, они открываются ему постепенно. Это очень важное обстоятельство. Оно означает, во‑первых, что коды прикровенны и не всем доступны. Даже в каких‑то ключевых событиях нашей истории или современности они могут проявлять себя неполно или/и не для всех явно. А значит, во‑вторых, будучи скрытыми, они не действуют автоматически по принципу простого детерминизма. Многие страницы романа дают основание как раз для такой интерпретации. То есть мы имеем дело с устойчивыми структурами соборного «русского бессознательного», проявления которых всегда опосредованы свободой русского выбора, зависят от него и всегда исторически конкретны.
Отсюда тревожность и драматическое напряжение, разлитые в тексте. Ведь формальное условие свободы — это русская рулетка, где 50 на 50. Сама по себе Таблица, при всей её значимости, не панацея. Исторический сюжет и его финал всё равно остаются принципиально открытыми. Всё зависит от того, кто и как этой Таблицей воспользуется или (такой вариант тоже нельзя исключать) она вообще останется втуне. Можно сказать, что коды не всегда активированы, но всегда подспудно влияют на Русский мир. Они облучают его своей мягкой силой, исходящей от самых основ нашей культуры. Драматизма добавляет ещё одно существенное обстоятельство, хотя в романе этого, по большому счёту, и нет. Дело в том, что практически каждому светлому ангелу-коду противостоит, как его тень, демонический антикод. Эта пародийная изнанка начинает свою чёрную работу обычно на стадии практического воплощения идеалов Таблицы. Например, «Вера в чудо» в норме предполагает активное его ожидание, деятельный выход ему навстречу. А может обернуться (что часто и бывает) суеверной пассивностью и пустой надеждой на знаменитый русский авось. Или вот «всечеловечность» легко превращается у нас в национальную гиперкритичность вплоть до оголтелого западничества…
Я бы сказал, что метафизический масштаб всего прохановского замысла поистине грандиозен. Это, без преувеличения, титаническая попытка художественным языком описать «спящие архетипы» усской цивилизации, которые всплывают на поверхность исторической жизни чаще всего во времена стихийных бедствий, войн, мобилизационного энтузиазма масс (об этом, например, свидетельствует код «Чапаев») и начинают с большей или меньшей отчётливостью осознаваться нашими как известными, так и безымянными героями, гениями, святыми, ведя их за собой, вступая с ними в сложное взаимодействие.
Судьба России как исторической личности однозначно не предопределена ни на земле, ни на небе. Однако она зависит от степени осознания и практической реализации её базовых культурных кодов. Неизбежно лишь одно: если такого осознания не случится, то страна ещё проскачет какое‑то время, как всадник без головы, но всё равно рухнет в пропасть, оказавшись на всемирном кладбище угаснувших цивилизаций. Останется только неверное и затухающее культурное эхо. Такова, я бы сказал, витальная значимость интеллектуальных и художественных усилий А.А. Проханова в данном проекте.
Если попытаться встать на некий метауровень и посмотреть на все предъявленные нам коды в целом, то в центре его должен оказаться «Земной рай» («Беловодье»). По сути дела, он включает в себя даже такие важные коды, как «Справедливость» и «Бессмертие». Да, это, несомненно, смысл исторического бытия русского народа, его сверхзадача — изживать, революционализировать, всячески и материально и духовно преображать ветхую социальность, не только максимально сближая Град Земной с Градом Небесным, но и совершая метаисторический бросок к их абсолютному тождеству. На эту тему много написано и можно ещё написать не одну диссертацию. Россия всегда была беременна Царствием Небесным, Богочеловеческим идеалом: от народных социальных утопий глубокой древности вплоть до философских построений последних веков и Красного проекта двадцатого столетия. Богословы скажут, что тут попахивает ересью. Философы — что это неосуществимо в принципе. Перед этим запретом и остановился в своё время христианский Запад, рационально обосновав доминацию земного, практического интереса и непреодолимость ветхой социальности, начав показательно продавать Царствие Небесное в виде сомнительных вексельных обязательств — индульгенций. Горнее, поставленное в рамочки разумной достаточности, стало служить дольнему, исполняя лишь утешительно-терапевтическую функцию.
Не то на Руси. Код «Земного Рая», лежащий в основе народной жизни, не давал покоя. Пусть это ересь, и это невозможно. Все равно через срывы и ложные движения надо утверждать Божественную справедливость и право народа на бессмертие, ибо есть Чудо, опрокидывающее рациональные доводы и богословские запреты. Вот властный императив русской жизни, её судьба и во многих отношениях её тяжкий крест
Это большая и яркая цель. Все остальные коды — путь к цели.
Самый сложный и в романе не очень развернутый — «Богопознание». Он, конечно, фундаментальнее «Земного Рая», но тут мы имеем дело с эзотерическим ядром всего проекта, т.е. прикасаемся к самой сути. Громогласно разглашать это как‑то не принято и даже опасно. Вместе с тем данный код оказывает своё скрытое влияние на общую настроенность русского человека на мир и самого себя, т.е. задаёт принципиальную установку его сознанию. В чём же суть? Я бы лично определил такую установку как внутренне преодолённый гностицизм. Хочу особенно подчеркнуть — преодолённый, изжитый в себе, а не просто отброшенный. Разница тут колоссальная. Дело в том, что данная установка просто не может поселиться в душе человека вся и сразу. Такие случаи крайне редки. Она неизбежно должна пройти ряд стадий органического роста в самом человеке.
На первом и очень важном этапе становления возникает острое и долго непроходящее желание: «Пусть этот падший, повитый непрощаемым грехом мир, это зловещее Царство Кесаря горит ясным огнём, а я буду, по Достоевскому, «чай пить». И чем яростнее будет этот мировой пожар и пустыннее потом пепелище, тем лучше!» Беда в том, что есть великое множество людей, остановившихся на этом этапе, закосневших в своём отрицании. Они застывают в нём, как мухи в янтаре. Это работает самая страшная тень самого величайшего и прекраснейшего русского кода. Такие типажи широко представлены в русской культуре. Тут и нетовцы, нечаевцы, легендарные разбойнички, анархисты, лихие люди разных сортов. В гностические бездны русского бунта с ужасом заглядывал гармонический гений Пушкина. Эти «бесы разны» прекрасно описаны не только Достоевским, а почти всеми нашими литературными классиками. Но, очевидно, в норме речь идёт не столько о светских формах нигилизма, сколько о внутренней духовной работе отрицания и преображения, прежде всего, себя как части этого мира. Это очень опасный, болезненный, чреватый срывами, перверсиями и дьявольскими соблазнами этап. Он труден. Человеку в это время нужен опытный наставник, в идеале — монастырское руководство. Но зато, выстояв и возмужав, на новом этапе настоящей духовной зрелости меняется и он сам, и мир вокруг него. Духовно рождённый, он вновь возвращается в мир с новой любовью, прикоснувшись к новой земле и небу новому.
Прошедшее горнило отрицания, зрелое миролюбие — это святость и его героические и гениальные светские эквиваленты. Как раз об этом духовном состоянии, мне кажется, пишет Проханов, настойчиво повторяя в разных своих произведениях про любовь «к цветку полевому и звезде небесной», постоянно поминая пасхальное ликование, немыслимое без опыта сопричастия к страстям Господним и Его смерти. Это новое состояние не имеет ничего общего с конформизмом или патологической добротой всепрощенчества, оно теперь видит зло и его настоящие границы, знает, как с ним бороться, сохранив нечто от своего «гностического этапа». В нём уже нет слащавой душевной сентиментальности, оно формирует воина.
Примерно начиная со времени Сергия Радонежского и заволжских старцев окончательно сложился этот важнейший код нашей культуры. Влияние его распространилось за стены монастырей и хранилось в толще народной жизни и светской культуры последующих веков. При этом несомненно: наши жития святых доносят до нас только счастливые финалы опасного пути духовного становления. В жизни куда чаще и куда больше встречаются не дошедшие до конца, заблудшие, сорвавшиеся с вершин. Но и у таких русских зачастую хватает духу ценить, понимать и идти за теми, кто «претерпел до конца».
С этими двумя кодами корреспондирует очень мне лично близкий «Народ-партизан». Кроме очевидных ассоциаций, связанных с войной, я бы толковал его ещё и как «Русские — нелегалы Духа». В мире абсурда, зла, «трудов Сизифа по чистке Авгиевых конюшен» сам Бог велел научиться так искусно отдавать кесарю кесарево, чтобы и в этом демонстрировать торжество Правды Божьей. Поэтому и юродство допустимо понимать как высшую форму партизанского движения, партизанского кода Руси…
Публикация: Изборский клуб №10(86)
