Самой западной точкой нашей страны является приграничный город Балтийск с крупнейшей военно-морской базой Балтийского флота в нём. Ещё совсем недавно это был дивный, уютный немецкий городок Пиллау, одним своим крылом - через пролив - лежащий аккуратными и справными рыбачьими домиками на косе Фрише-Нерунг (ныне Балтийская коса). 25 апреля 1945 года в ходе ожесточенных боёв город пал под натиском советских войск. С этого дня земля его снова (кратковременная победа над Пруссией императрицы Елизаветы Петровны в Семилетней войне) стала русской.
Сегодняшние многочисленные туристы, стремящиеся увидеть закат на Косе, искупаться в беспокойных серых волнах Балтики, задумчиво побродить по белому её песку, собирая драгоценные зёрна янтаря, своими глазами увидеть знаменитые ангары и аэродром Люфтваффе, пасторальные домики и живописные руины, как правило, хотят ещё ощутить дыхание уюта и аккуратности милой западной старины. Но кроме редких мощеных улочек и размытых очертаний-теней былого европейского городка, когда-то утопавшего в зелени и благополучии архитектурных, кажущихся идеальными, форм, - не осталось практически ничего. Странное равнодушие царит везде. Кое-как, в самом худшем варианте ленивого, скупого брежневизма восстановленные площади и скверы, пыльные, негостеприимные улицы в центре города, на окраине нескончаемые квартальные квадраты рядовых хрущёвок и стандартных многоэтажек, магазинчики и кафе с рябыми, пластиковыми вывесками. Всё как везде - безлико и безрадостно. Здесь, в Балтийске, с его яркой историей, это особенно заметно.
Почему так? Нам недоступно понимание красоты, простоты архитектурных форм, порядка и цивилизованности обычного города, в котором приятно жить? Нам настолько всё равно? Разве мы так обнищали, что не можем восстановить собственный небольшой старый дом, когда-то принадлежавший обыкновенным прусским рыбакам? Покрасить его стены, подправить фундамент, прибраться на крыльце и перед домом, заменить уродливую рабицу простым и красивым штакетником, чтобы вид его не вызывал недоумение?
Многие туристы задаются этим вопросом. Ведь мы - великий народ с великой историей и великой культурой! В этом нет сомнений! Но что случилось с нами? Кем мы стали? Как это всё исправить?
«Здесь я варвар, ибо никто не понимает меня», - писал Овидий в "Скорбных элегиях" о своей жизни в изгнании. Он бесконечно жаловался и унывал, живя на окраине Римской империи среди чужих ему людей, даже не знавших латинского языка. Наша просвещённая и европеизированная интеллигенция подчас страдает также сильно как и Овидий, не понимая и не принимая народ и его жизнь. «Какие неаккуратные, негостеприимные, грубые, равнодушные люди! Ну как так можно?! - возмущаются они. - Невозможно отдыхать в России. Только Европа может угодить нашим вкусам и предпочтениям. Ах, изысканная, тонкая, красивая, чистая Европа, как мы скучаем по тебе!..»
Вечное недовольство всем, а в особенности - "не таким российским народом" у нашей интеллигенции подобно унынию древнеримского чужеземца-пиита, - темно и беспросветно. Настолько, что никакого выхода к свету истины не предвидится. Общая болезнь, как кажется, захлестнула большинство интеллектуалов и художников в России, погрязших в тяжелой русофобии или примитивном восторге от лубочных, уже несуществующих и, возможно, никогда не существовавших подробностей быта и народного творчества. Увы, они ничего не знают и знать не хотят о тех, кто составляет их родную страну, питает её. Грубо говоря, познания русской культуры упираются в культурологическое восхищение "Троицей" Рублёва и творениями Монферрана, оплакиванием "поруганной" Мологи с политическим подтекстом, сожжённого и сгнившего деревянного зодчества на севере. На этом интересы кончаются, даже не прикоснувшись к русской истории, к Русской Церкви, народным святым, блаженным, провидцам, русским философам и самоучкам-изобретателям, сказительницам и игрушечницам с того же севера, да хотя бы к дому и семье русского человека. Ни к чему подлинно и вечно русскому, ни к чему сокровенному, сакральному, ни к чему настоящему. Без любви к народу живёт наша интеллигенция. И от того не принимает и не понимает наш народ.
Зыбкая, сомнительная попытка разгадать тайну характера и философии простого русского человека - редко когда была удачной и в искусстве. Из классиков Золотого века и советской эпохи - успешных попыток немного. Очевидно, так происходит и будет происходить потому, что образ народа может передать только сам народ в великой простоте своей и первозданности. Любое прикосновение пера или кисти с целью преобразить, приукрасить, трансформирует, а иногда и убивает этот образ. Вот отчего Лескову, Пушкину, Чехову, Шолохову, Шукшину, советскому великому кинематографу удавались персонажи из простого народа: они сами говорили о себе и за себя, без какого-либо вмешательства автора, без того самого пресловутого «прикосновения пера».
Любое обобщение, любая концентрация феноменологии и ментальных особенностей нации есть ложь. Типология русского человека, вплетённая в нечто академически объёмное и дополненное фантазиями с художественным красноречием и даже эпатажем, становится вычурной апологетикой «квасного патриотизма» или обыкновенным навозцем, чмокающим под ногами как в плохо убранной конюшне. Удивительный, светлый, во многом противоречивый нрав русского человека - передать возможно только любя и ценя его.
Андрей Кончаловский не раз говорил о том, как дорог ему русский человек. Как он долго и страстно бьётся над разгадкой его тайны, его смыслов, сложности и глубины его жизни. Его новая кинолента "Человек неунывающий" - это ещё одна попытка понять менталитет русского человека, ответить устами простых людей на вечные вопросы, в том числе и на вопросы нашей интеллигенции.
Ни бездушная камера, ни холст, ни бумага не способны скрыть или подделать истинные чувства художника. "Человек неунывающий" снят с огромной, нежной, бережной любовью. За что особая, большая благодарность мастеру. Режиссёр и создатели фильма, в лучших традициях документалистов мудро и прозорливо оставили зрителя наедине с настоящей, подлинной жизнью России, с родными, драгоценными лицами. Кормящая мама, подвижница-педиатр; неунывающий собиратель металлолома, строитель дома; учитель-странник; мудрый фермер; программист, увёзший семью из Москвы в деревню; сельчанка, открывшая собственную телестудию; священник и его семья.
Во время просмотра фильма из головы не выходит меткая фраза, когда-то сказанная одним сибирским управленцем, только что заступившим на свою должность: «Полный швах тут у нас, конечно! Но люди - золото!»
Они все, каждый - узнаваемы и невероятно близки до боли в сердце, до щемящей грусти и одновременно радости от узнавания. Для нас, столичных жителей, безвылазно живущих в круговерти дел и забот это похоже на свидание с давно ушедшими близкими, на сон, где за одним столом все вместе сидят твои предки. Ты слышишь знакомые голоса, видишь столь дорогие для тебя глаза, жесты, мимику... В Пскове, в Варнавине, в том самом Балтийске, Иркутске живут они, и под камерой Кончаловского рассказывают о себе и за себя, отвечая на вопросы о России, о любви, о мечте, о своём предназначении, о смысле жизни. Они сами и жизнь их в своей документальной подлинности и есть олицетворение русской правды и русской реальности.
В своё время, уже лет 10 назад, митрополитом Тихоном (Шевкуновым), в ту пору ещё архимандритом и настоятелем московского Сретенского монастыря, была издана книга "Несвятые святые", ставшая бестселлером. Церковный, вернее религиозный контекст рассказов этого сборника вполне оправдывал название. Однако за это время придуманная владыкой Тихоном фигура речи «несвятые святые» выплеснулась за литургические пределы Церкви, став более широким и абстрактным определением тех, кого нельзя канонизировать по церковным правилам, однако тех, кто даже вне стен Церкви достойно и благочестиво проживает свою жизнь. Парадоксально, но глядя на героев фильма, кажется, что они святые, пусть и несвятые...
После выхода фильма в прокат так хочется уберечь всех героев от любопытных глаз «публики», от надоедливых доброхотов и благотворителей, вездесущих журналистов, заклишированных и бестактных! И так хочется думать, надеяться, что все живы, у всех всё хорошо...
В фильме нет Москвы и москвичей. Сытое измождение и вынужденное застойное бессилие в денежных и комфортных границах больших и богатых городов России заставляет сомневаться в их принадлежности к народу.
В фильме нет Церкви. Даже священник, герой одного из эпизодов - лишь молится и печётся о своей семье и пастве без нравоучительного миссионерства и суетливого поучения, проживая такую же непростую жизнь, что и его односельчане.
Почему же нет Церкви у народа, и народа в Церкви? Вероятно потому, что нет в ней сегодня утешителей. Церковь земная, замкнувшись в себе и, возможно, чрезмерно оберегая свою благодать и чистоту, при этом, как ни странно, оказалась слишком близка к миру, а не Христу, утонув в войне принципов и идеологий, политических и богословских противостояний, борьбе священноначалия с тёмным, необразованным мужиком.
То, что творится в современном российском обществе нельзя назвать миром и благоденствием, идёт война смыслов, при чём смыслов устаревших, неактуальных. Как в этом упрямом ожесточенном противостоянии, когда даже православные митрополиты говорят, что ни за что не простят русскую историю начала ХХ века и её людей, может родиться новая идеология, новый смысл жизни нашего государства, а значит нашего человека?! Младенец зачинается в тишине, смирении и одиночестве, а не посреди кровавой бойни.
Нам катастрофически не хватает цели и смысла. Об этом говорит Кончаловский через растерянное и горькое молчание своих героев, через признание фермера, который "лет 5-6 назад" пытался найти смысл жизни. Об этом рассказывает аллегоричный колокол, который слышен только с одной стороны деревни. Об этом говорит тонкий, трогательный образ девочки и её брата, детей священника: «Я всегда счастливая из-за этих цветов. ...Мамы не хватает нам...», - и камера всего на 2 секунды останавливается, замечая мальчика, закрывшего глаза рукой...
Великая тайна искусства, когда образы, рождаясь, тут же становятся свободными и независимыми от воли художника, и сами начинают плести свою судьбу, наполняя и усложняя её тайными смыслами и столь неуловимой истиной...
Можно быть уверенным, что обязательно найдутся придирчивые зрители, которые спросят: «А где был Кончаловский в 90-е годы? Почему он не снимал тогда такие фильмы? Что это? Политическая диверсия, конъюнктурный ход против Путина?». Возможно было бы, конечно, их негодование счесть справедливым, однако всё не так однозначно. У любого проекта должен быть реальный адресат. Ни один адекватный режиссёр не будет снимать фильм без потенциального зрителя. А теперь ответьте на вопрос, дорогие вопрошатели: кто стал бы смотреть этот фильм в 90-е годы? Олигархи, Ельцин, Гайдар?! Или, быть может, либеральная коллективная «совесть нации»?! Опальные патриоты-мыслители, которые всё знали и понимали, сидя с кляпом во рту? Больной, измордованный в конец народ? Люди в 90-е годы не давали себе отчёт в том, что происходит с ними и их миром. Болевой синдром был настолько сильным, что ни о каком адекватном восприятии не могло идти и речи.
В те годы народ наш выжил чудом. Выкарабкался, выполз. Снова победил! Благодаря тому, наверное, что не поддался самому страшному и разрушительному греху - унынию. Смысл жизни был, ещё какой! - не умереть и встать на ноги.
Сегодня другие времена. Фильм Андрея Сергеевича Кончаловского о русских и для русских. О нашей с вами силе духа, о нашей тоске по смыслу, о нашем великом аскетизме. Его теперь многие способны увидеть и понять. Поплакать, посмеяться и начать исцеляться от страшной и заразной «овидиевой болезни» русской интеллигенции - вечно закрытых глаз, ушей и сердца страдальца-чужака.
...Прошлое искупается настоящим. О да! Но ещё настоящее созидает будущее. Стоит ли жить в непреходящем искуплении без мысли о будущем? Может уже пора смириться со своей историей, принять и полюбить её всю, перестав бороться за отдельные страницы и персонажей? Тогда-то и мы, жители больших городов, образованные и такие «сложные» сможем сказать и своё веское слово в помощь «простому» народу, народу, из которого когда-то вышли.
