Значимость философского наследия и самой личности Н.Ф. Федорова для русской философии и, шире, русской культуры сложно переоценить. Не случайно за ним закрепилось имя «московского Сократа», потому как если Сократ стал некоторой чертой для греческой философии, разделившей ее на «до Сократа» и «после Сократа», так и Н.Ф. Федоров стал, в некотором роде, таким же рубежом в истории русской философии. Уже при жизни он оказал существенное влияние на русскую философскую культуру: его идеями интересовались В.С. Соловьев, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой. «…вот что писали о нем самые замечательные русские люди. Вл. Соловьев пишет ему: “Проект” ваш я принимаю безусловно и без всяких оговорок. Со времени появления христианства ваш “проект” есть первое движение вперед человеческого духа по пути Христову. Я, с своей стороны, могу только признать вас своим учителем и отцом духовным”. Л. Толстой говорил о Федорове: “Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком”. Очень высокого мнения о Федорове был и Достоевский, который писал о нем: “Он (Федоров) слишком заинтересовал меня… В сущности, совершенно согласен с этими мыслями. Их я принял как бы за свои”» [2, 254]. Философия Н.Ф. Федорова оказала значительное влияние на литературу и искусство русского авангарда, на творчество К.Э. Циолковского, В.И. Вернадского, Н.А. Бердяева, В.Я. Брюсова, М.М. Пришвина, Б.Л. Пастернака, А.П. Платонова, А.А. Богданова и других русских мыслителей, на кинематограф и на культуру Советского Союза в целом. Н.А. Бердяев писал: «В учении Федорова очень многое должно быть удержано, как входящее в русскую идею» [2, 258].
Н.Ф. Федорова традиционно принято относить к представителям направления русского космизма и даже указывать его как родоначальника этого направления, что, бесспорно, имеет вполне существенные и обоснованные основания. Но все же, стоит отметить, что центральным вопросом, который Н.Ф. Федоров ставит в рамках своей философской системы, является вопрос о смерти, которую он понимает как наивысшее проявление зла в мире. Все же остальные положения его «философии общего дела», в том числе относительно места и роли человека во Вселенной, в той или иной степени являются отражением самого важного утверждения Н.Ф. Федорова о смерти как об абсолютном зле и следуют из безусловного ее неприятия. В.В. Варава в работе «Этика неприятия смерти» пишет: «Как пишет Ю.В. Линник, характеризуя взгляды Федорова, “…категорическим императивом этики … стало неприятие смерти”. Тем самым в нравственной философии правомерно рассматривать смерть как высшее нравственное зло, производными от которого можно считать все иные виды существующего зла» [7, 172]. Наличное состояние мироздания, в котором смерть воспринимается как что-то естественное, в таком случае может быть охарактеризовано как больное, и смерть в этом смысле выступает как симптом такой «болезни бытия». С.Г. Семенова отмечает: «В учении “общего дела” высшим злом предстает сам существующий онтологический статус человека и природы, мироздания вообще, которое подвержено закону конечности и смерти» [12, 147]. Потому преодоление смерти требует преображения всего мироздания.
Смерть, если она оказывается сильнее жизни, лишает жизнь всякого смысла, обесценивает ее. В.М. Бехтерев пишет: «Если вместе со смертью навсегда прекращается существование человека, то спрашивается, к чему наши заботы о будущем? К чему, наконец, понятие долга, если существование человеческой личности прекращается вместе с последним предсмертным вздохом?» [4]. Действительно, жизнь, отравленная смертью, требует решения вопроса о смерти, иначе сам ее смысл ставится под сомнение: «Я живу, жил, я должен жить, и вдруг – смерть, уничтожение всего. Зачем же жизнь?» [14, 11]. С.Г. Семенова отмечает, что «русская душа особым образом уязвлена фактом смертного конца человеческой жизни; ее глубиннейшая метафизика есть метафизика смерти, в которой очень важен подсознательный отказ принять нормальность этого факта» [13, 265]. И потому Н.Ф. Федоров требует радикального решения проблемы смерти: она должна быть преодолена для всего человечества, не только для живых, но и для мертвых. Нужно отметить, что русская философия, безусловно, испытавшая сильное влияние православного учения о мире и о человеке, имеет сильно выраженную эсхатологическую составляющую. Особенное место в христианской эсхатологии занимает пророчество о всеобщем воскресении мертвых. Именно это пророчество в рамках своей философской системы актуализирует Н.Ф. Федоров. Тем не менее, преодоление смерти, предполагающее и воскрешение мертвых, по мысли Н.Ф. Федорова, должно быть осуществлено усилиями самого человечества. В решении этого вопроса особенное внимание Н.Ф. Федоров уделял развитию науки и техники. Н.А. Бердяев пишет: «Человек призван активно овладеть стихийными силами природы, несущими ему смерть, и регулировать, упорядочивать не только социальную, но и космическую жизнь. Н. Федоров был православный христианин, и обоснование его “общего дела”, дела победы над смертью и возвращения жизни, всем умершим, было христианское. Но он верил также в науку и технику, необычайно верил. У него нет обоготворения науки и техники, ибо он верил в Бога и Христа, но наука и техника для него величайшие орудия человека в победе над стихийными, иррациональными, смертоносными силами природы. Он верил в чудеса техники и призывал к их свершению» [3].
Необходимо указать, что к вопросу воскрешения русские мыслители обращались и до Н.Ф. Федорова. Так, о. Феофан (Авсенев) пишет: «Как ни естественна человеку смерть при настоящем устройстве природы, однако он может с достоверностью гадать, что она есть некоторое чуждое истинному существу вещей пришлое зло, – что человек и должен быть и был некогда бессмертен не только по душе, но и по телу» [1, 293]. К теме воскрешения умерших обращался Н.И. Пирогов, чье тело было забальзамировано Д.И. Выводцевым и в настоящее время покоится в православной церкви-некрополе. Другой русский философ Д.В. Веневитинов пишет: «Между тем мысль о разрушении, об уничтожении так противоречит всем нашим чувствам, так убийственна для врожденной в нас любви к существованию, к устройству, что мы хоть памятью стараемся оживлять былое, вызываем из гроба тех героев человечества, в коих более отразилось чувство жизни и силы, и, с горестью собирая прах их, рассеянный крылами времени, образуем новый мир и обещаем ему бессмертие. С этим миром бессмертия, с этим лучшим из наших упований сливаем мы все понятия о будущем. Этой мысли посвящаем всю жизнь, в ней видим свою цель и награду» [8, 138]. Однако именно в философии Н.Ф. Федорова вопрос о воскрешении умерших можно назвать центральным. Поскольку только через воскрешение умерших возможна окончательная победа над смертью. Но для Н.Ф. Федорова речь идет не только о преодолении природной необходимости, но и о решении нравственной задачи. Как пишет В.В. Варава: «Главная забота человека – это забота об ушедших, и пока не будет решена проблема смерти, делающая всех существующих потенциально несуществующими, заботиться только о благе живущих безнравственно и бессмысленно» [7, 173].
Тем не менее, решение проблемы смерти, по Федорову, возможно только усилиями всего человечества, объединившегося ради победы над своим самым главным врагом. «Общее дело» преодоления смерти требует объединенного усилия всего человечества, победившего зло «небратского», «неродственного», «немирного» состояния [15]. Потому Н.Ф. Федоров решительно критикует любую форму правления и систему организации общества, способствующую разделению человечества. Это было следствием огромной силы нравственного чувства, живущего в нем. Н.А. Бердяев так характеризует философа: «Н. Федоров характерно русский человек, гениальный самородок, оригинал <…> Это был русский искатель всеобщего спасения. В нем достигало предельной остроты чувство ответственности всех за всех, – каждый ответственен за весь мир и за всех людей, и каждый должен стремиться к спасению всех и всего» [2, 253]. Н.Ф. Федоров остро критикует капитализм как систему, способствующую «небратскому» состоянию человечества, разъединяющую его. Капитализму он противопоставляет патриархальную монархию. Но присущая Н.Ф. Федорову идеализация патриархальной монархии не отменяет таких важных составляющих его мировоззрения как вера в позитивную роль развития науки и техники, активности человека, вера в его могущество. Но и саму патриархальную монархию он понимает, скорее, через призму религиозного анархизма, который с особенный силой выражен у Л.Н. Толстого. Н.А. Бердяев отмечает, что монархический анархизм был присущ уже мировоззрению славянофилов, испытывавших неприязнь к государству. Так, у К.С. Аксакова можно обнаружить следующие выражения: «государство, как принцип, – зло», «государство по своей идее – ложь» [2, 179]. К.С. Аксаков противопоставлял «торжество внешнего закона», присущее Западу, и «добровольность, свободу и мир», лежащие в основании русского государства [2, 179]. И.А. Ильин объясняет эту противоположность: «Русская идея есть идея сердца», и потому даже «история русского правосознания свидетельствует о постепенном проникновении его <…> духом братского сочувствия и индивидуализирующей справедливости»: «любовь есть основная духовно-творческая сила русской души» [10, 110–111]. Н.А. Бердяев пишет: «Хомяков говорит, что Запад не понимает несовместимости государства и христианства. Он, в сущности, не признавал возможности существования христианского государства. И вместе с тем славянофилы были сторонниками самодержавной монархии <…> Монархизм славянофилов, по своему обоснованию и по своему внутреннему пафосу, был анархический, происходил от отвращения у власти» [2, 179]. Так же и у Н.Ф. Федорова патриархальная монархия, которая противопоставляется государству, совмещается с анархизмом.
Человечество, одержавшее победу над смертью, по Федорову, должно быть лишено всякой вражды и разделения. Как уже отмечалось, преодоление разделения и разрыва внутри человечества было бы неполным, если бы преодоление смерти не предполагало бы не только достижение бессмертия, но и воскрешение умерших. Идея «воскрешения отцов» и расселения человечества в космосе является, по сути, центральной в философской системе Н.Ф. Федорова.
Все же, если говорить о человечестве, лишенном всякого разделения, то в данном случае, тем не менее, имеет место быть потенциальная опасность разделения на тех, кто умер и был воскрешен, «воскрешенных отцов» и тех, кто воскрешал, достигнувшего бессмертия человечества. Следует предположить, что для преодоления этого потенциального разрыва внутри человечества на имеющих опыт смерти и его не имеющих, последователи «философии общего дела» должны акцентировать внимание на необходимости переживания опыта смерти для всего человечества. В данном случае речь идет о первоначальном воскрешении умершего человечества и уже последующей смерти и воскрешения «отцами» тех, кто до этого воскрешал их. С другой стороны, возникает вопрос о справедливости возвращения к жизни мертвых другими людьми помимо их воли. Тем не менее, как представляется, по Федорову, представление о смерти как о наивысшем проявлении зла и о необходимости ее преодоления отменяет подобные вопросы. С.Г. Семенова и А.Г. Гачева пишут: «Борьба со смертью, включающая возвращение к преображенной жизни всех когда-либо рожденных и живших, дает у Федорова основное содержание всеобщему делу именно потому, что смертность является наиболее разительным показателем еще несовершенной, дисгармонично растущей природы человека, оставаясь в то же время глубочайшей причиной зла и нигилизма разного рода и масштаба в человечестве» [9, 187].
Н.Ф. Федоров, по выражению о. Сергия (Булгакова), «превращает хозяйство в теургию, или, вернее, то и другое до неразличимости сливает, поскольку для него воскрешение мертвых перестает быть теургическим, но всецело становится хозяйственно-магическим» [5, 310]. Тем не менее, как представляется, существенным в философии Н.Ф. Федорова является именно нравственное составляющее неприятия смерти как зла.
В.В. Варава пишет о Н.Ф. Федорове: «Глубина и оригинальность этой философии столь значительна, что одних она приводит в недоумение и желание вообще проигнорировать наличие этой фигуры в пантеоне русской мысли; других, наоборот, чрезмерный восторг перед невероятным проектом Федорова подвигает выдвинуть его в число вершинных представителей человеческого рода» [6, 164]. Как представляется, в «философии общего дела» Н.Ф. Федорова нашили отражения все наиболее существенный черты русской мысли от неприятия «торжества внешнего закона» и пафоса свободолюбия до глубокой этической проблематики.
Литература:
1. Авсенев П.С. Из записок по психологии. – Санкт-Петербург: Тропа Троянова, 2008. – 335 с.
2. Бердяев Н.А. Русская идея. Миросозерцание Достоевского. – Москва: Издательство «Э», 2016. – 512 с.
3. Бердяев Н.А. Человек и машина
https://docviewer.yandex.ru/?url=http%3A%2F%2Fphilosophy.spbu.ru%2Fuserfiles%2Fberd.doc&name=berd.doc&lang=ru&c=58c04aedfa07
4. Бехтерев В.М. Бессмертие человеческой личности как научная проблема
http://lib.ru/FILOSOF/BEHTEREW/bessmertie.txt
5. Булгаков С.Н. Свет невечерний. – Москва: Республика, 1994. – 415 с.
6. Варава В.В. Неведомый Бог философии. – Москва: Летний сад, 2013. – 256 с.
7. Варава В.В. Этика неприятия смерти. – Воронеж: Изд-во Воронеж. гос. ун-та, 2005. – 240 с.
8. Веневитинов Д.В. Утро, полдень, вечер и ночь // “С глаголом неба на земле”. – Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземного края, 2003. – 138–140.
9. Гачева А.Г., Семенова С.Г. «В усилии к будущему времени…» Николай Федоров – мыслитель, библиотекарь, педагог. – Рязань: «РИПД ПервопечатникЪ», 2015. – 400 с.
10. Ильин И.А. О русской идее // О русском национализме. Сборник статей. Москва: Российский Фонд Культры, 2007. – 109–122.
11. Ряполов С.В. Смерть/бессмертие: к вопросу о смерти в русской философии / С.В. Ряполов // Новое прошлое/The New Past: Живые и мертвые. – 2016. –№4. – 22–30.
12. Семенова С.Г. Николай Федоров: Творчество жизни. – Москва: Советский писатель, 1990. – 384 с.
13. Семенова С.Г. Тайны Царствия Небесного. – Москва: Школа-Пресс, 1994. – 415 с.
14. Толстой Л.Н. Записки сумасшедшего // Полное собрание сочинений Льва Николаевича Толстого. Том XX. – Москва: Типография Т-ва И.Д. Сытина, 1913. – 5–13.
15. Федоров Н.Ф. Вопрос о братстве, или родстве, о причинах небратского, неродственного, т.е. немирного, состояния мира и о средствах к восстановлению родства // Сочинения. – Москва: Мысль, 1982. – 53–441.
