"Мой костёр в тумане светит,
Искры гаснут на лету.
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на мосту..."
Полулежит у костра в бескрайней степи цыганка. На холодном рассвете в эту ночь, очевидно, цыганки могут менять табор, а заодно и пару, если удастся.
"Я уйду с толпой цыганок за кибиткой кочевой." Это как хозяин набирает бригаду строителей, только тут бригаду цыганок: ходить по сёлам, воровать, обыгрывать в карты, попрошайничать, взяв ораву чужих детей.
Там и сям в бескрайней степи, затаились приготовившиеся: подоткнутые юбки, башмаки в страшной южной грязи, пополам с соломой.
Кибитка у нашей героини вроде бы она знает какая, может какая другая, но за ней устремляется песня героини.
Цыган Пётр, тело его кибитки из морёного дуба, а выше,- прутья обтянутые шкурами животных.
В его кибитку позакидывали свои узелки с домашним "нехитрым скарбом", в узелке обычно колода карт, ожерелья-бусы, да в самой глубине припрятаный узкий заточеныё-переточеный нож.
К рассвету кончился степной дождь.
Несёт степью и животными.
Полагаю, были такие ночи, в которые цыганка могла уйти в другой табор. "Бросив табор родной..."
Пётр, к которому в табор собралась наша, -не возлюбленный поющей нашей цыганки, она к Петру уходит от другого что называется "работодателя", Пётр слывёт разумным цыганом, и не угнетателем. А угнетатель, что не даёт ей проходу, хоть в петлю лезь, вот и он, пузатый, кряхтя выгружается из лакированной богатой кибитки.
Хор молодых цыган, бродящих по степи восклицает: "Как бы мы расправились с усачом твоим!" Они вглядываются в лица цыганок, те прячут лица. "Как бы мы расправились с усачом твоим!" И размахивают ножами.
Пахнет лошадьми, их потом и навозом. Лошади закутаны, только с появлением солнца им снимут попоны.
А с любимым она уже простилась на мосту. Пришли оба рано-рано до появления массовки. И он уже ушёл. И она ждёт в какой табор. Пётр хоть не будет приставать.
Вот как.
Илл. Новелла Матвеева. "Мой костёр..." (середина 1940-х годов)
