В Боровском районе Калужской области есть деревня с нередким для русских деревень названием Киселёво. Стоит она над живописными холмами, окруженная лугами, полями и лесами по обе стороны тихой и ласковой речки Истьи. Название речки, пожалуй, очень древнерусское. Некоторые считают, что означает оно: "Вот, тут она я". В деревне есть улицы: Речная, Фабричная, Колхозная, и… улица Новосёловых.
В конце улицы Новосёловых находится заботливо обсаженная деревьями и кустами, всегда хорошо прибранная могила матери и сына: Анисьи Петровны и Алексея. На этой могиле стоят сразу три памятника. Русский православный крест, памятник-плита от родственников и добротная гранитная стела со стихами:
Вечен ваш подвиг в сердцах поколений грядущих,
Жизнью своею потомки обязаны вам.
Мать и сын Новосёловы погибли осенью 1941 года. Их расстреляли германские фашисты.
Суровая осень 1941 года. Идут жестокие бои за Москву. Приказ Главнокомандующего: "Ни шагу назад!" На подступах к Москве с юго-западного направления стоят ополченцы. Насмерть сражаются 110-я и 113-я стрел- ковые дивизии и другие подразделения 33-й армии. Ожесточенно бьёт врага Боровский истребительный батальон.
Однако враг силён. Фашисты сломили нашу оборону. 10 октября враги вступили на территорию Боровского района. По окрестным деревням начались грабежи. "Мамка, дай хлебка и яйка", — заучили несколько слов по-русски фашисты. Эти слова не из старых кинолент. Их до сих пор помнят наши старушки. Жадные, голодные немецкие солдаты забирали всё: утварь из домов, нательные крестики с убитых ими людей, золотые коронки с зубов покойников. Поводом для расстрела мог быть не только донос местного полицая, но и косой взгляд, брошенный на немца.
Тогда, осенью 1941 года, фашисты устраивали в церквях конюшни и отхожие места. Заняв Боровск, сразу же начали копание и уничтожение старых русских могил. Любое почитаемое или привечаемое русскими людьми место им казалось опасным. Именно тогда в центре Боровска немцы осквернили погребение бунтарки времен царя Алексея Михайловича — боярыни Феодосии Прокопиевны Морозовой. Прах этой старообрядческой мученицы фашисты выбросили из могилы под колеса своих танков.
Осенью 1941 года в небе над Наро-Фоминском, Боровском, Ермолиным и Балабановым не прекращались ожесточенные схватки советской авиации с асами гитлеровских "люфтваффе". Наши лётчики не имели ни численного, ни технического превосходства. Но бились они жестоко, насмерть. Бились доступной в бою мощью мотора, скорострельностью и прицельностью пулеметов. А когда всего этого было мало, шли на таран…
Во время одного из воздушных боев над занятой немцами территорией был сбит советский самолёт. Лётчик в последний момент выскочил из пылающей машины и, раскрыв парашют, опустился в лес. Немцы с овчарками тут же бросились ловить пилота. Ведь каждый убитый или захваченный в плен советский лётчик ценился у врага больше, чем сто убитых или захваченных в плен советских солдат-пехотинцев.
Приземлившись, советский летчик, мгновенно избавился от лямок парашюта. Как можно быстрее и как можно дальше отбежал от места приземления. Нашел овраг, заросший кустами орешника и бузины. Залег и затих. Достал из кобуры пистолет, дослал патрон в патронник, приготовил запасную обойму и стал ждать немцев. Оставалось одно — убить пару или более "фрицев", а потом застрелиться.
Шли секунды, минуты… Шло время... Заканчивалась жизнь... Летели птицы. Галки, наглые, крикливые, летели стаей куда-то по своим осенним делам. Скорее всего, на помойку, в Балабаново.
Вдруг послышался хруст сучьев, удары железа о дерево. А затем, в густеющих сумерках среди стволов старых елей появилась хрупкая фигурка русского деревенского мальчика. Ему было примерно 14-15 лет. Он топориком срубал сучья с поваленных немецкими бомбардировками деревьев и складывал их в охапки.
Он собирает дрова, — подумал летчик. — А если есть дрова, значит, где-то есть и печка.
Летчик подкрался к мальчику и сквозь беззвучие осеннего леса хрипло прошептал: "Товарищ! Эй, товарищ!"
Мальчик сначала испугался, сжал топорик в руке, но потом, быстро пришел в себя. Он сразу понял, что стоящая перед ним чёрная, мешковатая фигура — это пилот только что сбитого советского самолёта. Лётчик подошёл ближе.
— Здравствуй! Ты кто?
— Я Лёша.
— Откуда?
— Из Киселёва.
— Ты собираешь дрова?
— Да, собираю. Грибов-то в лесу уж нет, — криво усмехнулся мальчик.
— А до деревни идти далеко?
— Если быстро, минут двадцать-пятнадцать.
— В деревне есть немцы?
— Приходят. Их комендатуры в Старомихайловском и в Добрино. Километрах в двух-пяти отсюда.
— А как ты думаешь, кто я такой?
— Ха! А чего тут думать! Вы наш лётчик, — весело и дружелюбно расплылся в улыбке Лёша, — Я видел, как вас сбили!
— А что сделают со мной немцы, если меня поймают?
— Убьют или расстреляют, — очередной раз осклабился мальчик.
— А у тебя в доме кто?
— Я, мама и две малые сестрички.
— А где отец?
— А где ж ему быть? — вздохнул Алексей, — На фронте. И старший брат там же. Воюют они.
— А родственники, другие, есть?
— Из родственников есть еще сноха в деревне, в доме недалеко от нас.
— А ты можешь провести меня к себе в дом так, чтобы немцы нас не увидели? Мне надо укрыться где-то, пока они меня будут искать.
— Могу, — ответил мальчик.
— Тогда пойдем, — сказал летчик.
Вскоре через присыпанное крупой раннего снега сжатое ржаное поле промелькнули две невнятные фигуры. Они "проскользнули" в сумерках от леса, к краю деревни и скрылись в одной из изб.
Анисья Петровна с полуслова поняла, о чем идет речь. Через пару минут советский офицер выглядел, как деревенский мужичок, дальний родственник мужа, зашедший погостить из соседней деревни.
Нынешние жители Киселёва со слов своих родителей, бабушек и дедушек рассказывают, что сбитый пилот пробыл в доме Новосёловых трое суток. Когда немцы перестали его искать, ночью, Лёша довёл пилота лесными тропами до реки Нары. До конца войны офицер доблестно сражался с фашистами и выжил.
В те старые годы в деревнях Калужской области не было глухих заборов. Людям нечего было скрывать. Соседи знали всё или почти всё о своих соседях. Весть об укрытии советского летчика в доме Новоселовых сразу же стала известна всей деревне. Но жители Киселева даже друг перед другом делали вид, будто ничего об этом не знают. И только сноха Анисьи Петровны, беременная от её старшего сына, который в то время доблестно бил немцев на фронте, пошла в Старомихайловское, в фашистскую комендатуру, и донесла на свою свекровь и на мальчика-деверя…
Фашисты на мотоциклах, с пулемётами, примчались в Киселёво. Они забрали Анисью Петровну и Алексея. Допрос был недолгим. Немцы расстре- ляли мать и сына Новосёловых в овраге, недалеко от своей комендатуры, прикрепив им на грудь фанерные таблички с надписью на русском языке: "ПАРТИЗАН". Тела Новосёловых, в назидание местным жителям, долго лежали около тропы между деревнями Старомихайловская и Киселёво.
Осенний 1941 года марш-бросок германской армии на Москву провалился. В декабре 1941 года советские войска перешли в контрнаступление. 18 декабря 113-я стрелковая дивизия, тесня фашистов, вышла за реку Нару и устремилась далее, на юг. На передовой, штыком в грудь фашисту, сражались советские спецчасти: батальоны НКВД и "латышские стрелки". Бойцов более яростных и бесстрашных фашисты не видели и представить себе не могли.
Сегодня, говоря о чекистах, чаще всего вспоминают репрессии конца 30-х годов. А почему не говорят о том, что герои Брестской крепости, пограничники — все были чекистами? Почему так мало вспоминают о партизанском движении, которое, главным образом, было организовано усилиями НКВД? Главой парти- занского отряда, как правило, был партийный руководитель местного уровня. А его заместителем и реальным руководителем партизан обязательно был чекист, которому принадлежали все "исполнительные полномочия", включающие организацию подполья, формирование боевого ударного отряда, поддержание связи с Центром, планирование и осуществление боевых операций.
Осенью 1941 года в Москве был сформирован партизанский отряд, на случай, если фашистам удастся захватить нашу столицу. Заместителем командира этого партизанского отряда был назначен чекист, легендарный разведчик Николай Павлович Пикельник. Человек чести и отваги.
Странно, что латыши в нынешних, наших и других СМИ, выглядят сегодня чуть ли не пленниками СССР, чуть ли не пособниками фашистов, чуть ли не СС-овцами. А почему, ответьте, на братских могилах в Боровске, в Ермолине, в Балабанове столько латышских имен? В одних могилах с русскими, белорусами, украинцами, покоятся Аданис, Асмус, Берзинкес Ян Янович, Берзинкес Альфред Теодорович и далее, по алфавиту. А в конце алфавитного списка есть Яузес Павилс Адамович. Имена их славны и подвиги их доблестны!
Когда Красная Армия гнала фашистов и советские войска вошли в деревню Киселёво, какая-то из баб обратилась к советскому офицеру — тому, кто первым оказался в деревне. Она спросила как можно по закону захоронить мать и сына Новоселовых: ведь тела уже давно лежат, и этот вопрос как-то нужно решать? Само собой у армейского командира возникли вопросы: "А что случилось с Новосёловыми? За что их расстреляли фашисты?"
Через час или менее, в тот же день, к дому старшего сына Анисьи Петровны подкатила "полуторка" с крытым черным верхом — такие автомашины в то время называли "воронками". Из машины выпрыгнули двое в тулупах. Они очень тихо, без скандала (даже собаки не залаяли), забрали сноху Анисьи Петровны и увезли её неизвестно куда. С тех пор её никто никогда не видел.
Мне неизвестно, что стало с мужем Анисьи Петровны. Некоторые говорят, что он геройски погиб на фронте. Более или менее достоверно известно, что с фронта вернулся старший сын матери Новоселовой, муж снохи-предательницы. Говорят, он стал разыскивать свою бывшую жену. Его спрашивали: "Зачем тебе эта немецкая сука?" А он отвечал: "Найду — убью. Пускай потом меня расстреляют, но я сделаю это за мать и за брата". Однако он так и не нашел свою бывшую жену. Те, кто арестовали её в 1941 году, поступили с ней жестоко, но правильно: по законам военного времени.
Закончилась война. Как-то летом 1945 года в Киселёве появился бравый офицер-лётчик. Он без труда нашел дом Новосёловых. Узнав, что немцы убили Алексея и Анисью Петровну, офицер сильно опечалился. Соседи Новоселовых показали лётчику могилу матери и сына, а потом тайком наблюдали за ним. Лётчик несколько часов сидел на скамейке возле могилы неподвижно, обхватив голову руками.
Вернувшись к деревенским, он спросил:
— А девочки-то, младшие, дочки Анисьи Петровны, где они?
— Да здесь, в деревне, живут у соседей приживалками.
Через короткое время офицер вернулся в Киселёво с милицией, с какими-то начальниками и с документами о попечительстве. Он забрал девочек и увез их в Москву. Там он их обустроил. Определил на учебу, на работу.
По-разному сложились судьбы этих девочек. Говорят, что одна из них погибла — стала жертвой не в меру ревнивого мужа.
Лётчика часто видели в Киселево. Каждый год он по нескольку раз приезжал в деревню, чтобы навестить могилу Новосёловых. Приносил цветы, сажал деревья и кусты. Он никогда не стремился к общению с любопытствующими. Не хотел, чтобы его о чем-то расспрашивали. Деревенские видели, как он, ветеран, год от года стареет. И вот как-то он не приехал на могилу. Все поняли: летчик умёр.
Насколько достоверна эта история? Не знаю. Она достоверна настолько, насколько достоверны источники, которыми я пользовался. Насколько достоверны воспоминания людей, которые об этом помнят и способны рассказать. Наверняка есть люди, которые знают больше меня. Наверняка живут где-то рядом родственники сбитого в бою 1941 года летчика. Возможно, есть другие "хранители памяти", которые добавят что-то к моему рассказу, исправят или опровергнут его. Достоверно одно — есть улица Новосёловых в деревне Киселёво, есть их могила, есть мысли, которые приходят в голову на этой могиле.
Как-то весной мой друг и я взяли инструменты (лопату, молотки, пилу, клещи) и материал (доски, гвозди), чтобы что-то поправить на могиле Новосёловых. Взяли мы с собой и бутылку коньяка. Выпили по глоточку из бумажных стаканчиков. Поставили бутылку и стаканчики возле могилы. Дочка моего друга Серафимка, девочка четырёх лет, пробегая мимо, задела бутылку и стаканчики. Коньяк вылился. Мы сразу этого не заметили. А когда заметили, не сильно огорчились. Так, пожалуй, и лучше!
Мой друг — здравый русский человек. Житель Киселёва.
— Юра, — спросил я, — а как ты думаешь, где мог приземлиться сбитый немцами советский лётчик тогда, в 1941-м?
— А чего тут думать? Я вижу ясно ту картину. Вот там, в "Венском лесу", он и приземлился, — указал Юра на темнеющий недалеко от Киевского шоссе ельник.
— Откуда ж "Венский лес" взялся здесь, в Калужской области?
— Да тут какие-то пацаны, то ли купили, то ли арендовали этот лес. Назвали его "венским", огородили забором. А теперь строят коттеджи на продажу. Это близко от киевской трассы, и от Москвы недалеко. В этом лесу, у оврага, наш летчик и приземлился.
— Юра! А как ты думаешь, почему Алексей Новосёлов и его мать, рискуя жизнью, спасли нашего лётчика?
— А тут и думать нечего. Я знаю одно: есть свои, русские. А есть и враги. Враги — это те, кто против нас. Своих надо спасать, своим надо помогать. А врагов надо убивать. Это знаю я, моя жена и мои дети. Если война будет снова, то моя жена, мой сын всегда спасут тебя.
— Новосёловых посмертно наградили медалями "За отвагу". Они действительно были героями? То есть, они хотели, мечтали совершить что-то героическое в своей жизни?
Юра задумался:
— Их наградили правильно. Я не знаю, к чему они стремились. Скорее всего, им были важны трудодни в колхозе. Однако они проявили высокую отвагу, когда случилось то, что с ними случилось. И, пожалуй, они даже проявили не отвагу. Скорее они проявили порядочность: они хорошо понимали, что фашисты их убьют, если узнают, но они не могли поступить иначе.
— Ну а почему же предала Новосёловых сноха? Может быть, она ненавидела Сталина, советскую власть? Или она была "кулачкой", противницей социалистического строя? Может быть, она хотела выслужиться перед фашистами, получить от них положенные за предательство "тридцать сребреников"?
— Нет. Ничего этого не было. Эта сноха была просто дурой. Тупой бабой. Она была животинкой. Никого никогда не любила. Всех ненавидела. И больше всех — ненавидела свою свекровь.
— За что?
— Да за всё. За привет сыну, за помощь её семье. За белье, которое свекровь стирает и вешает на веревках, например…
После несложной работы Юра и я шли вниз по улице Новоселовых к хлипкому мостику через речку Истью. Мы оба молчали и думали, каждый о своем. В моей голове появилось начало стиха: "О людях праведных скорбя…"
Да, именно так. О людях, не предавших своей Родины, своей Веры, не предавших своих предков и потомков, своей деревни, своего дома. О светлых, праведных людях, готовых ценою собственной жизни уничтожить врага.
