Как широко, как славно отметили мы юбилей Татьяны Дорониной! Для меня юбилей был личным праздником. Мы с женой смотрели все беседы Татьяной Дорониной, все фильмы с её участием, прочитали все статьи о ней в газетах. Ну, честно сказать, не все до единого персонажи, возникавшие при этом, радовали глаз. Как мог радовать, допустим, по выражению прессы этих дней, "мелкий рыжеволосый бес", который не так уж давно в злобной клевете на Сталина добрался с грязными домыслами и намёками до его матери, богобоязненной труженицы, обожавшей сына. И это притом, что его собственная матушка, по воспоминаниям Лидии Чуковской, в военное время, в Ташкенте, ведая цековскими продовольственными пайками для эвакуированных писателей, обкрадывала Ахматову. А сам бес литературно обокрал дочь генерала Деникина, о чём та рассказала корреспонденту "Литгазеты" в Париже. Но — прочь, прочь! Сгинь, сатана!
Мне отрадно было узнать о некоторых для меня многозначительных "общих точках" в наших биографиях. Когда прочитал в "Российской газете", что Доронину при голосовании на художественном совете МХАТа приняли в театр перевесом лишь в три голоса, я воскликнул: "Вот ведь как! А меня в Союз писателей — всего одним голосом!" Действительно, да ещё голосом-то не живым, а протокольным. На приемной комиссии, которую тогда возглавлял Анатолий Рыбаков, вовсе не приняли, а на секретариате Московского отделения голоса разделились поровну, но Михалков, который был председателем, вспомнил и сказал: "По протоколу в таких случаях я имею два голоса". Вот так я и пролез.
Под впечатлением праздника вдруг вспомнил, что, оказывается, я три раза сиживал с Татьяной Васильевной за одним столом. Ну, первый-то раз не за столом, а в одном ряду. Дело давнее. Конец 60-х, видимо, уже прогремели "Три тополя" или "Ещё про любовь". Я работал в "Молодой гвардии". Тогда в Доме журналиста в небольшом зальце часто устраивались кинопросмотры для прессы, я их регулярно посещал и много писал о кино. На один из просмотров почему-то и явилась молодая и уже знаменитая Доронина. Пришла и села со мной рядом. Вероятно, предстоял фильм с её участием. А фильма нет и нет, почему-то не привезли. Возмутительно! В самом деле, пригласили и вдруг — кина не будет. И мне посчастливилось видеть великую актрису во гневе. Я не отрывал глаз. Это было прекрасно, как гроза в начале мая. Это был художественный шедевр…
Второй раз мы действительно сидели за одним пиршественным столом на юбилее Александра Проханова в каком-то уютном загородном ресторанчике.
Потом через добрую знакомую по "Советской России" Г.А.Ореханову, автора вышедшей сейчас к юбилею книги о Дорониной, а тогда работавшей в её театре, я передал книгу своих стихов "В прекрасном и яростном мире". Ну, передал и передал. Не ждал же я в ответ письма или телефонного звонка. При её-то актёрской и административной занятости! Да и кто их читает, дареные книги с чувствительными надписями…
Покаюсь в одном тяжком грехе. В июле 1960 года, с целью написать или организовать для "Молодой гвардии" какой-то материал к предстоявшей осенью годовщине смерти Толстого, я впервые побывал в Ясной Поляне. И ещё застал там не так давно вернувшегося из эмиграции Валентина Федоровича Булгакова, последнего секретаря великого писателя. Старик любезно водил меня по дому и по всей усадьбе. "Это тот самый диван, на котором он родился…", "А под этим "деревом бедных" Лев Николаевич беседовал с крестьянами…", "Из этого пруда 29 октября 1910 года мы с Александрой Львовной вытаскивали бросившуюся в воду Софью Андреевну, когда она узнала об уходе Толстого…". Потом он показал мне, как пройти на Воронку. День был жаркий, и там, в этой речушке, в которой купались все Толстые, я искупался.
А на прощанье Валентин Федорович подарил мне свою, только что переизданную, книгу о Толстом. И вот лишь в этом году, спустя пятьдесят с лишним лет, после очередной поездки в Ясную, я, аспид, прочитал её! А книга-то интереснейшая. Чего стоит в ней хотя бы запись о том, что, когда писатель был в тех годах, что ныне Доронина, он однажды сказал о своём удивлении той почтительностью, с которой к нему обращаются, с ним говорят. У меня же, сказал, такое ощущение, что я мальчишка. Ну, просто как был мальчишка, так и остался, а тут… Молодость души всегда сопутствует большому таланту. Я уверен, что и Татьяна Доронина знает это толстовское чувство.
Третий раз мы оказались рядом за столом президиума, кажется, в Колонном зале на каком-то важном литературном мероприятии в 1996 году. Сидели, слушали выступления, ждали своей очереди. И вдруг Татьяна Васильевна обернулась и сказала: "Я прочитала вашу книгу". Но тут же Владимир Бондаренко, который вел вечер, пригласил её на трибуну. Потом — моя очередь. Конечно, можно было бы, улучив момент, спросить о впечатлении, но я не решился, да мне и довольно было того, что прочитала. Ведь не бросила на середине, а дочитала до конца и сочла нужным сказать об этом. Мне довольно.
Я часто думаю о них вместе: о Татьяне Дорониной и Николае Губенко. Какое мужество и честность, какая любовь к театру и бескорыстие! А ещё — святое чувство товарищества. Именно о таких людях говорил Тарас Бульба в своём великом слове о русском товариществе. Ведь Олег Ефремов, задумав разделить труппу МХАТа на две части: нужную и ненужную ему, — конечно же, не думал выставлять из театра свою уже прославленную и увенчанную партнёршу по "Трём тополям". Смешно и вообразить! Изъять ярчайшую жемчужину из короны и выбросить?.. И Юрий Любимов, предприняв такую же вивисекцию труппы "Театра на Таганке", не предполагал расставаться с талантливейшим Губенко. Но они оба, истинно советские люди, подлинно русские актёры, большие художники, восстали против цинизма и бесчеловечности, вышли на защиту своих выброшенных на улицу товарищей, вдохновили их, сплотили и создали свои театры. Если бы они были членами Политбюро! Они тряхнули бы там залежалую рухлядь…
Ведь сколько тогда обнаружилось трусов и перебежчиков! Союз писателей возглавлял один прославленный Герой и член ЦК. Так он свихнулся от страха и просто сбежал с доверенного ему поста. И в этом сумеречном состоянии написал книгу, в которой уверял, что Сталин, отродясь не сидевший в седле, хотел в 65 лет впервые взлететь в седло и принимать Парад Победы на борзом белом коне. Но конь, дескать, ему не дался, и тогда он поручил принимать Парад маршалу Жукову, но при этом затаил в душе надежду, что маршал грохнется с норовистого коня, и Парад Победы на глазах всего мира станет парадом позора. Вот такой, оказывается, был наш верховный главнокомандующий.
И в ту пору, когда Лев Колодный печатал в "Московской правде" гнусные статьи о Горьком, а антисоветчик Федор Бурлацкий, которого Яковлев посадил в "Литературную газету", смахнул с её первой страницы профиль самого знаменитого писателя ХХ века (спасибо Юрию Полякову за реституцию), а вслед за Федей это же сделал в своем популярном журнале один субтильный коммунист, публикатор Солженицына, — в эти самые, страшные и подлые дни Татьяна Доронина поднимает выброшенное тремя мужиками драгоценное имя писателя — ярчайшее свидетельство глубинной талантливости русского народа — приносит его на Тверской бульвар и, чтобы не дотянулись, устанавливает на недосягаемой для этих мужиков высоте. Кто толкнул её на это? И княгиня Ольга, и Марфа-Посадница, и Зоя Космодемьянская, живущие в её душе.
Правильно писал в "Завтра" Георгий Алексин: "Горбачёв разрушал основы страны, Ефремов разрушал основы её культуры". Мне кажется, именно это хотела сказать артистка в беседе по телевидению с Дмитрием Дибровым. Ведь во всех беседах доблесть она называла доблестью, подвиг — подвигом, а низость и цинизм — низостью и цинизмом, а не "моральным выбором". Но собеседник в нужном месте перебил её рекламой. Глубоко справедливо и это: "Единственным человеком, вставшим в полный рост на пути разрушения уникального театра великой страны, стала именно Татьяна Доронина".
Как известно, в знак протеста против отказа царя утвердить кандидатуру Горького, избранного академиком, Чехов и Короленко вышли из Академии. И это было тоже знаком святого русского товарищества. Можно представить, как и Чехов, и Короленко, и Толстой, прекрасно знавшие Горького, негодовали бы ныне против замысла разорвать и противопоставить два славнейших имени русской культуры: МХАТ им. Чехова — МХАТ им. Горького. И вот теперь именем Чехова осеняются чужеродная бесталанность и бескультурье, прямая непотребщина со сцены… Чехов никогда не пошел бы в театр имени Чехова, а вместе с Горьким они писали бы пьесы для Дорониной и Губенко.
Долгие годы их театры-изгои не имели никакого государственного финансирования, а критика ныне смелых смелянских из Смелы брезгливо обходила их спектакли или лгала о театре. Помогали жить, спасали дело Губенко и Дорониной только талант, честность, труд. Оба театра всегда поддерживали "Правда", "Советская Россия" и "Завтра". "Нет уз святее товарищества!.." Известный мультимиллиардер Прохоров шумел однажды: "Коммунисты приватизировали победу над фашизмом!" Враньё. Но мы отмечаем и знаменательные даты войны, и юбилеи великих писателей, художников, артистов, а ваш конгломерат использует подходящие даты для клеветы и на Победу, и на достойных людей отечества.
Если бы, говорю, в своё время такие, как Доронина и Губенко, нашлись в Политбюро, если бы их больше было в ЦК партии, в Верховном Совете, то Горбачёву и Ельцину, Чубайсу и Немцову не оставалось бы ничего другого, как спешно удалиться с политической сцены, бормоча под нос слова Аркашки Счастливцева: "Наше место в буфете…" Или в ватерклозете.
P.S.
Дорогой А.К., 18 сентября в реплике "Подвиг актрисы" вы пишете: "Все ждали объявления о высокой государственной награде народной артистке СССР Т.В.Дорониной, но этого не произошло. Видимо, у тех, кто принимает решение, своя иерархия ценностей. Там великой русской актрисы Татьяны Дорониной нет".
Разумеется, у них своя иерархия, там, кроме названных вами, — телевизионный пустопляс Эдвард Радзинский, поэтесса Женька Золотая Ручка, похабный русофоб Марат Гельман и т.п. Но вы ошибаетесь, что все ждали награждения Дорониной. Далеко не все. И я лично не ждал. Как не ждал от них извинения за клевету, что во время Великой Отечественной войны люди шли на подвиги под дулами автоматов заградчиков; как не ждал раскаяния за дуэт с Геббельсом о катынской трагедии; как не ждал слов горького сожаления о ликвидации советских военных баз на Кубе и во Вьетнаме… Не жду я от них и многого другого, что было бы на благо родине. Ведь эти "принимающие решения" только тем и останутся в истории — безразличием к Дорониной, к Губенко и обожанием Маккартни и Макаревича.
Да, не ждал и не жду. Но на всякий случай (чем черт не шутит, когда Бог спит!) все дни, когда отмечался юбилей Татьяны Дорониной, каждое утро и каждый вечер я возносил молитву:
Если только можно, авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси!
