Вечереет. Живописный хуторок на Полтавщине. Хата с соломенной крышей. Подсолнухи, перевёрнутые глиняные горшки на штакетнике. Горчичное поле неподалёку.
Возле хаты стоит запряженная телега.
Наталка, молодая девушка, с пышными формами, в вышиванке, выносит из хаты узлы и кладёт их на телегу.
Входит Сосипатыч, немолодой, бородатый мужчина. В одной руке держит три мимозы, а в другой - авоську.
Здоровеньки булы, Наталка! Ты чё это делаешь?
- Не «здоровеньки були», а «Слава Іісусу Христу» треба казати.
- Ну Иисусу так Иисусу. Я и сам, того... Духовность, и прочее. А ты никак собралась куда?
- До Европи їду. До Німеччини.
- Вот оно как! И надолго?
- На завжди
- Да ты что, Наталка! Как ты можешь! У меня же к тебе, это, симпатия! Чувства, в смысле. Я уж и цветочков купил тебе. В смысле нарвал. Как это ты можешь уехать, бросить меня?! Ты ж мне как сестра родная! Я думал, мы поженимся...
- На сестрі?
- Ну это я образно, насчёт сестры. А на самом деле я очень даже хочу тебя, того!
- Чого?
- Потом объясню. Ну как ты можешь уехать? В какую-то там Германию. Что ты там будешь делать? Старушек немецких подмывать?
- А тут мені що робити? Працьовати нема де, грошей нема, старі чоботи третю добу доношую…
- А здесь ты будешь профессором! Или нет, я тебя сделаю космонавтом. Точно, я вас всех в космос запущу. Представляете, вы все, хохлы, летите над землёй, а она такая маленькая-маленькая...
- Та ти брешеш…
- Ничего не вру. Я вон болгарина запускал в космос, одного пока-что. Георгий Иванов. Правда, потом оказалось, что он Какалов...
- От бачеш, що робиться? Какалова запускав до неба, сам жебраком став...
- Кто, я? Да я... один из богатейших в мире людей!
- А чого у такій драній куфайці?
- А ты мои апатиты видела? А трубу? Показать?
- Та ні, не треба. Шо я там не бачила...
- Чует моё сердце, кто тебя с пути сбивает. Это Сруль! Зав клубом который. Наплёл тебе про заграницу. А ты знаешь, какой он двуличный? Он над мовой этой вашей ржал!
- Та може він і ржав, але він мову знає. А ти тут двадцять років живеш і слова жодного не вивчив...
- Да, если бы я мог учить языки, то выучил лучше бы какой-нибудь французский. А на вашу телячу мову время тратить... тоесть, я не то хотел сказать. Ты для меня - самая любимая, самая родная на свете, продуктик австрийского генштабика ты мой ненаглядный!
- - Сам ти генштабік! Я тобі зараз як дам скалкою по голові, так полетиш до Австріі...
- Понимаешь, мы с тобой - самые близкие. Даже больше. Мы - единое целое.
- Як це?
- Тебя - нет. Есть только я. Сейчас всё объясню. Раньше ты была русской, и все вы были русские. Ну, как я, блин. Такие же красавцы, и разговаривали, бля, на прабвильном, сцуко, языке, Пушкина и, блин, Толстого, и типа, всё было понятно. Но когда при Скоропадском немцы стояли в Киеве, их штаб располагался в здании школы. Там был склад учебников. И два немецких писаря-жидка от скуки переделали все учебники. Не те буквы повставляли. Слова разные глупые напридумывали, которых нет. Ну шо это, блин, за слово: паляница?
- ПаляницЯ.
- Или канвалия? Разве есть такое слово? Вот у меня - все слова природно славянские: сарай, барабан, балаган, деньги... башмак, сундук, диван... кирка, тулуп... базар
- КОнвалія...Не знаю, шо ти там таке кажеш, а мені моя мова подобається. Як хочу, так і буду розмовляти... Я ж тобі не заважаю...
- Да как это возможно! Мы же с тобой так не находим общего языка! Говорить «яйце...» Ну, открой ротик, и скажи я-йц-ООО!
- Йди геть, захаланний, бо зараз скалкою дістанеш!
- Ну, это же всё из-за Лёвки! Из-за него, подлеца! Ты же злишься на него, Наталка, а кричишь на меня!
- Нічого подібного! На нього я обурена окремо, а на тебе - окремо! Йди звідселя, бо мені вже збиратися треба.
Сосипатыч поднимаетйся и уходит, бормоча: Сафсем каклы аба-арзели!
