Сообщество «Круг чтения» 00:25 25 января 2023

Незамеченный факт религиозной пропаганды

о первой постановке «Елизаветы Бам» Хармса

В октябре 1927 года директор ленинградского Дома печати Николай Баскаков позвонил Даниилу Хармсу и предложил ему и его друзьям по ОБЭРИу выступать в здании возглавляемой им организации. Было решено организовать литературно-театральный вечер. Хармс отвечал за вторую часть вечера, театральную. Пьеса, которую решено было представить на вечере, сочинялась Хармсом (при самой активной помощи обэриутов Игоря Бахтерева и Бориса Левина) ударными темпами: 20 декабря он приступил к её написанию, а уже через 3 дня (23 декабря) её закончил. 24 декабря, во время очередного заседания ОБЭРИУ, которое проходило в квартире, где жил Хармс, состоялось чтение пьесы. Жанр её определялся как «кровавая драма», первоначальное название было - «Случай убийства», затем - «Случай с убийством», и только перед премьерой она получила название по имени главной героини. Пьеса была распечатана в десяти экземплярах. 28 и 30 декабря, а также 2 января 1928 года происходила читка. С 4 по 11 января проходили репетиции, а с 13 по 23 января — «прогоны». На роли были назначены, в основном, непрофессиональные актёры.

Непосвящённых в поэтику ОБЭРИу может смутить форма, в которой написана пьеса, и, в особенности, поставлена, тем более что сходными с «Елизаветой Бам» средствами выражения отмечена планируемая Хармсом приблизительно в то же время артистическая акция с явным религиозным оттенком (её в наши дни назвали бы перформансом), в записной книжке обозначенная как «Откидыванья» и состоящая из шести действий, из которых особого внимания заслуживают три последние:

4. Сидение под столом и держание Библии 5 минут

5. Перечисление святых (время не указано)

6. Глядение на яйцо 7 минут

Итог: Паломничество к иконе.

Не вдаваясь в оценки, видно, всё же, что эти три действия + Паломничество к иконе как Итог предполагают посылы к христианским, и даже, скорее всего – к православным символам. Аналогичными посылами, хотя, быть может, более законспирированными, отмечена и тогда же написанная пьеса.

Действие её втиснуто в короткий, но искусственно растянутый отрезок времени: между тем, как двое уполномоченных приходят арестовать главную героиню и тем, когда ее арестовывают. Всё остальное, возможно, происходит в её воображении.

Главное, что бросается в глаза при чтении этого странного, впрочем, как всегда у Хармса, произведения с крайне нелепыми (что не мешает им быть и зловещими) персонажами – это образ героини, своим трезвым здравомыслием заметно выделяющейся из их среды и отстраненно существующей в стороне от царящего вокруг нее хаоса, воплощенного в пошлой обиходной действительности и не менее пошлых магических искажениях этой же, хотя, казалось бы, и преображенной реальности.

Возникает вопрос – кто же такая эта героиня и в чем причина её инокости? Инок (в женском роде – инокиня) обозначает, как известно, человека, выделяющегося из окружающего, живущего иной, отличной от других жизнью; чаще всего – новоначального монаха. И хотя определение это касается более жизни в монастыре, все мы знаем, что не раз бывали случае монашества тайного, в особенности – в тяжелые для русской церкви 20–30-е годы двадцатого столетия, в которые и происходит действие в «Елизавете Бам».

Поэтому вполне можно предположить, что Елизавета является такой инокиней, за которой охотятся постоянно преследующие или, по крайней мере, хотящие ее как-то унизить два агента ОГПУ.

В пользу этой версии говорит хотя бы то, что в случае ее принятия становятся внятными некоторые загадочные детали в тексте пьесы. Главным образом это касается каждый раз внезапно возникающего в разговорах персонажей мотива горы, предстающей неким райским местом, а также стоящей на ней таинственной избушки с весьма загадочными обитателями:

Иван Иванович

Скажите, Пётр Николаевич,

Вы были там, на той горе?

Пётр Николаевич

Я только что оттуда, там прекрасно.

Цветы растут, деревья шелестят.

Стоит избушка – деревянный домик,

В избушке светит огонек,

На огонек слетаются черницы…

Иван Иванович

А в этом домике, который деревянный,

Который называется избушка,

В котором огонек блестит и шевелится,

Кто в этом домике живет?

Пётр Николаевич

Никто в нем не живет

И дверь не растворяет,

В нем только мыши трут ладонями муку,

В нем только лампа светит розмарином

Да целый день пустынником сидит на печке таракан.

Тема эта затем еще неоднократно возникает в речах персонажей, но никто из них, кроме Петра Николаевича, который немного спустя предстаёт как маг, не был, да и, судя всё из тех же речей, не собирается, вернее, не может быть, ибо вход непосвященным посетителям туда закрыт. Судя по некоторым деталям, уединённая избушка на горе – это некое мистическое место, где происходят странные явления (что, впрочем, может быть, сильное преувеличение, ибо все события пьесы даются с точки зрения суеверного обывателя). На самом же деле это, скорее всего, дом, в котором находилась закрытая по известным причинам домовая церковь или даже комната, где тайно проводятся богослужения. Неслучайны и женщины, ходящие туда - слетающиеся черницы, по выражению одного из персонажей, – словосочетание, могущее быть объясняемым вполне сложившимся к тому времени типом безбожного сознания, в обиходе не лишенного изрядных примесей суеверия, а присутствие в доме исключительно женщин – преобладанием их в качестве прихожанок в сохранившихся православных храмах, равно как и в тайных молельных домах. В свете этого соображения проясняется и образ главной героини, ибо она единственная из всех персонажей пьесы, кто подозревается в посещении этой избушки, стоящей не где-нибудь, но именно на вершине горы (здесь, возможно, ещё один символический образ).

Что же касается магии, то главным носителем ёе выступает один из агентов ОГПУ, а содержание центральная сцены определяет оккультное действо, прерывается зауряднейшими бытовыми обстоятельствами. Это довольно длинная интермедия, наполненная словесными магическими заклинаниями, последовательно изрекаемыми с обеих сторон, названная Хармсом Битва двух богатырей. В ней, как было сказано, один из хотящих арестовать Елизавету служащих ОГПУ предстает весьма могущественным магом, а вступивший с ним в поединок папаша Елизаветы, доселе выступавший в роли банального и вполне равнодушного ко судьбе дочери обывателя, неожиданно встает в её защиту, и даже высказывает при этом немалую отвагу, вследствие чего и выигрывает битву. Может быть, этот эпизод был призван отражать религиозные потенции к тому времени довольно основательно осоветившегося народа (если только, конечно, в Елизавете действительно в какой-то мере воплощена преследуемая властями церковь)? Кстати, подобным образом может быть объяснена весьма затяжные и нелепые пререкания двух огепеушников (один из которых добрый, а другой злой – совсем в духе позднейших амплуа подобных персонажей при допросах арестованных тридцатых годов) перед дверями комнаты Елизаветы в начальной сцены.

В связи темой магии стоит вспомнить, что её элементы определяли поведение Хармса даже в обыденной жизни, не говоря уж о творчестве, где магия и религия смыкаются в различных комбинациях; многие его произведения – это череда заклинаний, в которых призываемый на помощь православный Бог – всего лишь одно из звеньев.

В подобном духе воспринимает Хармс и православное богослужение. «Я зашёл в Преображенский собор, - пишет он. - Там служил епископ Сергий (здесь Хармс упоминает епископа Сергия Бессонова, который будет расстрелян в 1935 г.). Когда епископ одевает фиолетовую мантию, он превращается просто в мага. От восхищения я с трудом удержался, чтоб не заплакать».

Вот и отец Елизаветы победы над магом добивается довольно странным и неожиданным образом: сразу же после произнесенных им слов: «Но я приказываю вам движением руки забыть Елизавету Бам законам вопреки», вооруженный заклинаниями и весьма решительно настроенный на победу маг неожиданно сдаётся на его милость. Какое же движение рукой делает отец, которое заставляет покориться ему всемогущего мага? Известно, что тёмные силы может устрашить только три вещи: смирение, молитва и православный крест, от которого они бегут стремглав, в том числе даже от креста, положенного на себя самым обыкновенным и грешным человеком. Очевидно, вспомнив об этом, и осеняет себя крестным знамением отец Елизаветы – или накладывает его на колдуна, что и вынуждает его признать свое поражение. Интересно также, что именно в момент осенения крестом слышит колдун звон колокола, звучащего под крышей, о чем он считает нужным особо проинформировать: «Ты слышишь, колокол звонит под крышей – бим и бам. Прости меня и извини Елизавета Бам», - говорит колдун отцу и в эту же минуту снова превращается в обыкновенного советского человека.

Но перед тем, как произнести эти слова, поверженный колдун изрекает ещё весьма мрачное пророчество насчет будущности Елизаветы, выраженное в следующих словах:

Прощай, Елизавета Бам

Сходи в мой домик на горе

и запрокинься там

И будут бегать по тебе

И по твоим рукам

глухие мыши, а затем

пустынник таракан

Стоит обратить на словосочетание, употребленное в этом фрагменте Петром Николаевичем: мой домик на горе; ведь и раньше домик на горе то и дело оборачивался некой противоположностью молельного дома, в углу которого в качестве соглядатая сидит пустынник таракан, к концу пьесы приобретающий весьма зловещие черты. Пророчество выражено довольно несвязно, и в придачу, две его части синтаксически не очень согласованы. Но учтя, что Хармсом эта несогласованность применена сознательно, можно реконструировать действительный смысл этого периода, добавив упущенные частицы в его начале и в середине, и тогда этот текст дополниться вполне внятным предупреждением или даже угрозой, которые работник карательных органов считает нужным адресовать Елизавете: если раз ты продолжаешь ходить туда, куда ходишь (в домик на горе, он же церковь), лучше тебе соблюдать осторожность, иначе попадешь в другой дом, где… Далее - по выше цитированному тексту Хармса. Этот другой дом, о котором предрекает Пётр Николаевич, скорее всего, церковь, превращенная в тюрьму (вспомним, в связи с этим, самый наглядный реальный пример: СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения, размещенный в монастыре).

Появление далее агента ОГПУ Ивана Ивановича превращает действие в абсурдистский, весьма характерный и для других обезличенных героев Хармса, словесный балаган, а ещё далее этот балаган ещё более усугубляется: на сцене появляется мать Елизаветы в сопровождении неких анонимных голов, выглядывающих из-за кулис; она обвиняет дочь в убийстве присутствующего здесь же Петра Николаевича ( здесь тоже вспоминаются аналогичные обвинения конца тридцатых годов). После этой дикой сцены действие стремительно катиться к трагическому финалу, ознаменованному арестом Елизаветы.

Конец пьесы возвращает к её же началу. Снова стучатся в дверь агенты, снова в тревоге мечется по комнате Елизавета. И так будет повторяться еще не раз. И не только в пьесе, которую мы попытались трактовать как своеобразную притчу о повторяемости гонений на хранящих свою веру в трудные для нее времена, но и в самой жизни. И не только верующих. Попытки гонения применительно к антипрививочникам в наши дни – тоже из этого же ряда.

Cообщество
«Круг чтения»
Cообщество
«Круг чтения»
1.0x