Линия Хайнала… Этот термин хорошо знаком только демографам, да и то не всем. Некоторые считают, что он имеет чисто историческое значение и давно уже неактуален. А зря — за открытием венгерского учёного стоят смыслы, далеко выходящие за рамки прикладной демографии.
Где кончается Восток и начинается Запад?
Джон Хайнал, гражданин Великобритании венгерского происхождения, обрёл известность после Второй мировой войны благодаря своим глубоким статистическим исследованиям. Областью его интересов являлась брачность европейских народов на протяжении всего предыдущего столетия. Обработав горы данных, собранных во всех уголках континента, Хайнал сделал неожиданный вывод: Европа делится на две части, различающиеся своим отношением к семейной жизни. В одной части материка люди почти поголовно вступают в брак, причём обычно играют свадьбы рано. В другой части не торопятся с заключением брачных союзов, и заметная часть жителей остаётся пожизненными холостяками. Линия, которая разделяет два общества с непохожими брачными стратегиями, протянулась от Петербурга на Балтике до Триеста на Адриатике[1]. Социологи назвали её именем автора — Линией Хайнала. К востоку от неё брачность ранняя и почти всеобщая, к западу — заметно более поздняя и более избирательная.
Нетрудно заметить, что проведённая венгерским демографом воображаемая черта, отражающая вполне осязаемые социальные различия, близка к исторической границе христианского раскола между православием и католицизмом. Однако это совпадение не абсолютно: в отношении брачности ряд католических народов (таких как литовцы, венгры, хорваты, словаки) скорее попадают в одну компанию со своими православными соседями. Польша же вовсе оказывается разрезанной Линией Хайнала надвое: семейные традиции польского юго-востока напоминают брачную стратегию восточных европейцев, а матримониальные обычаи северо-западных воеводств страны говорят о сходстве с европейцами западными.
Более внимательный взгляд на историю двух частей континента позволяет заметить, что территории к востоку от Линии (даже те из них, где распространено западное христианство) долгое время находились под контролем незападных держав: Венгрия, Словакия и значительная часть Хорватии в XVII веке входили в состав Османской империи, а существенный фрагмент Польши в XIX веке принадлежал империи Российской. Ещё одно наблюдение: на большой части своего протяжения черта, проведённая Хайналом, совпадает с восточным пределом распространения германских владений: в Прибалтике это рубежи Ливонского ордена; в Центральной Польше — контур сегмента Речи Посполитой, полученного при её разделе Пруссией; а от Силезии до Триеста — древняя граница Священной Римской империи германской нации. Эти факты заставляют предположить, что Линия Хайнала и есть визуальное воплощение того самого сакрального разделения между Западом и Востоком: всё, что расположено к западу от неё — это пресловутая западная цивилизация, а то, что простирается к востоку — либо не относится к западной цивилизации совсем, либо вовлечено в её орбиту, но так и не стало Западом в полном смысле этого слова.
Хотя заявление Адольфа Гитлера о том, что «граница между Европой и Азией проходит не по Уралу, а на том месте, где заканчиваются поселения настоящих германцев»[2], вдохновлено расистской спесью, оно отнюдь не беспочвенно. Если считать Европу не географическим понятием, а культурологическим феноменом, охватывающим народы одного культурно-исторического типа с общим набором ценностей, — то восточнее Линии Хайнала начинается, конечно, не Азия, но как минимум «Другая Европа». При всей одиозности гитлеровского мировоззрения, такой взгляд на культурные границы западной цивилизации был достаточно типичен для многих западных европейцев, которые свысока глядели на своих соседей и считали обитателей восточных окраин континента, пускай даже и единоверцев, не вполне «своими». Так, например, идейный антипод бесноватого фюрера, Фридрих Энгельс также неоднократно подчёркивал культурную чуждость славян, за исключением поляков, прогрессивной революционной Европе[3]. То есть и западноевропейские правые, и западноевропейские левые ощущали разделяющий континент незримый барьер — в основном совпадающий с Линией, открытой венгерским демографом.
Не время разное - часы другие!
Впрочем, есть и иная точка зрения. Различия между двумя частями европейского континента можно выводить не из наличия двух оригинальных культур, а просто-напросто из разного уровня развития. Существует соблазн объявить народы юго-восточного региона отставшими от своих северо-западных партнёров — тогда особенности брачного поведения легко объяснить наследием патриархального общества на юго-востоке и модернистскими тенденциями, проявляющимися на северо-западе. Мол‑де, подавлявшие индивидуальную волю консервативные обычаи требовали поголовного вступления в брак по достижении совершеннолетия, и задержавшиеся в прошлом восточные европейцы продолжали выполнять эту устаревшую установку даже в первой половине ХХ века, а вот раскрепощённые западные европейцы к тому времени уже сами определяли свою судьбу, свободно выбирая между семейными узами и холостой жизнью. Если эта логика верна, то Линию Хайнала надо располагать не в пространстве, а во времени, не между Востоком и Западом Европы, а между её прошлым и её будущим. А значит, с годами современные семейные принципы придут и на восточные окраины континента, стирая призрачную границу, начертанную от Петербурга до Триеста.
Такое модернистское объяснение кажется убедительным — но только в теории. Статистика же отнюдь не подтверждает линейный переход от некоего патриархального общества с тотальной ранней брачностью к некому прогрессивному с брачностью выборочной и поздней. По крайней мере, такой переход не наблюдался в период, изучавшийся Хайналом.
Вот, например, Финляндия — один из образцов типичной западноевропейской семейной стратегии. В 1910 году 31% финских женщин, достигших тридцатипятилетнего возраста, так и не вступил в брак. Поколение спустя, в 1940 году, доля «соломенных вдовушек» соответствующего возраста в Финляндии приблизилась к 34%. Вроде бы налицо рост числа незамужних по мере прогресса — если не учитывать, что это, второе поколение несостоявшихся финских невест потеряло часть своих потенциальных, более старших женихов в ходе Первой мировой и Гражданской войн. Зато в 1960 году замужем не побывало всего 18% тридцатипятилетних финок — хотя поколение их женихов понесло самые тяжёлые потери на полях Второй мировой. Получается, что по мере распространения современных тенденций — урбанизации, роста грамотности, укрепления женской независимости и т.д. — финские женщины (как и мужчины, что подтверждает статистика по сильному полу) не стремились освободиться от бремени семейных уз, а напротив — стали регистрировать браки чаще. Такую же закономерность — рост доли мужчин и женщин, создающих семьи, — демонстрировала между 1910 и 1970 годами демографическая статистика Великобритании, Нидерландов, Швеции, Швейцарии и иных стран западного брачного ареала[4]. Получается, что именно старое, патриархальное западноевропейское общество сдерживало матримониальную активность. Иными словами, установки патриархального общества Западной Европы коренным образом отличались от установок патриархального общества на Востоке континента. Говоря о Линии Хайнала, речь следует вести не о том, что одно общество отстало от другого, двигаясь по единой для всех дороге прогресса, а о наличии двух разных, оригинальных траекторий движения.
К середине 70‑х годов ХХ века, несмотря на, казалось бы, полностью завершившееся к тому времени размывание вековых патриархальных традиций (причём на социалистическом Востоке Европы этот процесс разрыва с прошлым шёл интенсивнее, чем на Западе), разница между двумя ареалами, обозначенными Джоном Хайналом, оставалась по‑прежнему очевидной. Об этом свидетельствует, например, сравнение доли ранних браков в наиболее типичных странах восточной и западной части Европы (таблица 1).
двойной клик - редактировать изображение
Демографические различия, выявленные Хайналом, сохранялись и внутри Советского Союза, несмотря на единство законодательства и политического строя. Так, например, в 1970 году среди женщин возрастной когорты 30–39 лет незамужними оставалось около 15% украинок, белорусок и русских (восточный ареал), в то время как среди эстонских и латышских женщин (западный ареал) эта цифра составляла 23%[5]. В то же время доля женщин, вышедших в 1970‑м замуж в возрасте до 20 лет, среди восточнославянских народов примерно вдвое превышала эту долю среди народов Прибалтики[6].
В наши дни брачная статистика может показаться не столь красноречивой — поскольку в обеих частях континента распространились так называемые гражданские, или, на языке демографии — консенсуальные браки, не попадающие в официальные отчёты. Зато неоспоримым доказательством того, что пара создана с серьёзными намерениями (не важно, зарегистрирована она при этом или нет), является рождение детей. Возраст первых рождений в данном случае — отличный маркер, позволяющий сравнить сроки начала полноценной семейной жизни в двух частях Европы. Эти сведения убеждают, что обнаруженные Хайналом различия сохраняются и в наши дни.
Так, по данным Eurostat 2019 года, средний возраст рождения первенцев в России, Белоруссии, Болгарии, Румынии, Словакии, на Украине был около 26 лет, а в германоязычных странах, Нидерландах, Италии, на Пиренеях и в Скандинавии — приближался к 30‑летней отметке и даже превышал её.
«Ген чувствительности к кризису»
Сроки вступления в брак и доля оставшихся холостыми — не единственные параметры, разделившие европейский континент на Северо-Запад и Юго-Восток. Внимательное изучение статистки заставляет признать, что линия Хайнала актуальна и в других случаях. Например, общества Западной и Восточной Европы отличаются реакцией на экономические кризисы. Когда осенью 2008 года закачались мировые валюты и практически во всех экономиках планеты началось снижение ВВП, народы Запада отреагировали практически мгновенно. Уже через десять месяцев в большинстве западноевропейских стран и в заокеанских ветвях Западного мира (США, Австралии, Новой Зеландии) началось снижение рождаемости. Количество младенцев, появившихся на свет в 2009 году в странах западной цивилизации, оказалось на 3% меньше, чем в 2008‑м. И это при том, что в предыдущие годы там наблюдались умеренно-позитивные демографические тренды[7].
Зато в странах восточноевропейского ареала на кризис 2008 года не отреагировали никак. Позитивные демографические тенденции сохранились, будто никакого ухудшения экономических условий не произошло. В России, Белоруссии, Болгарии, в большинстве стран бывшей Югославии, в Молдавии и Словакии рождаемость продолжила расти, увеличившись в среднем почти на 3%. А ведь встряска 2008–2009 годов затронула Восточную Европу сильнее, чем Западную: для сравнения, ВВП России сократился тогда на 7,9%, а еврозоны — только на 4,5%[8].
Пожалуй, стоит перейти от сухих цифр к поиску исторических причин столь явного и устойчивого во времени разделения. Тем более, что кризис 2008–2009 годов даёт нам подсказку, в целом совпадающую с теми объяснениями, которые были предложены уже в первых работах на эту тему.
Каждый за всех или один за всех
Историки обратили внимание, что в странах к востоку от Линии Хайнала долгое время сохранялась передельная община, где каждая семья получала земельный надел пропорционально числу душ. Пахотные угодья находились в коллективной собственности общины (мира, верви, задруги, ополья и т.д.) и регулярно перекраивались между входящими в неё семьями. Ранний брак и рождение детей были гарантией обретения дополнительных земельных участков при очередном переделе.
В западной части континента, напротив, господствовала передача семейных участков по наследству, причём преобладал принцип майората — наследования всего имущества старшим из потомков. Майорат хорошо знаком нам с детства по популярной сказке Шарля Перро, где отец завещает старшему сыну мельницу (то есть все нажитые средства производства), а среднему и младшему — всего лишь осла и кота. Логика уходящего в мир иной папаши очевидна: судьба среднего и младшего отпрысков волнует его гораздо меньше, чем судьба родного бизнеса: созданная упорным трудом мельница должна сохраниться и ни в коем случае не пойти с молотка при разделе имущества!
Брачная стратегия в западной части Европы тоже оказывалась в прямой зависимости от описанной логики: счастливый наследник мог хоть сейчас вести невесту под венец, а обделённым младшим потомкам необходимо было сначала заработать на семейное гнездо, а потом уже думать о свадьбе. Вступление в брак отодвигалось на неопределённый срок, а порой и вовсе оставалось несбыточной мечтой. Отсюда — повышенный процент поздних браков и заметная доля старых холостяков.
Закономерно возникает вопрос: разве передельная община и майорат, заложившие старинные принципы брачных стратегий, продолжают оказывать своё влияние на современную демографию? Ведь приведённые в начале статьи примеры брачности и рождаемости относятся ко второй половине ХХ и к началу XXI века, когда большинство европейцев уже перебралось в города и стало зарабатывать на жизнь наёмным трудом, а земельная рента утратила свою былую роль? Неужели эти древние особенности земельного права могут как‑то повлиять на выбор современных молодых людей?
Тут мы сталкиваемся с дилеммой, напоминающей известную загадку про курицу и яйцо: законы и обычаи формируют человека, или всё‑таки человек пишет законы и создаёт обычаи? Судя по всему, принимая ещё в давние века свои правовые системы наследования, люди востока и люди запада Европы руководствовались разными ценностями. Для тех, кто жил к западу от Линии Хайнала во главе угла стояла выгода; для тех, кто обитал восточнее Линии — справедливость.
Возможно, западным европейцам не понравятся такие формулировки и они заметят, что их интересует не прибыль, не барыш, а качество жизни, — мол, богатая жизнь имеет смысл, а бедная бессмысленна и ужасна. Незачем создавать необеспеченные семьи и рожать нищих детей, обрекая их на беспросветное существование. Так думали составлявшие завещания средневековые западные европейцы, когда отвечали на вопрос: дробить имущество или сохранить один, но достойный зажиточной фамилии надел? Так же думали их далёкие потомки в 2008 году, когда отвечали на вопрос: стоит ли планировать пополнение семьи в разгар кризиса. Эта логика рационально объяснима, но для нас, большинства восточных европейцев, неприемлема.
Большинству из нас кажется странным: как можно отложить такую радость, как рождение ребёнка, из‑за такой мелочи, как снижение уровня жизни на восемь процентов, тем более — на четыре с половиной? Уровень потом восстановится, а человеческую жизнь не вернёшь. И вовсе дикостью выглядит в наших глазах способность целиком отдать богатство единственному сыну, лишив наследства всех остальных. Мы не считаем правильным никакое иное деление семейного богатства между братьями и сёстрами, кроме равных долей. Этот закон жизни с лёгкостью переносится и на большую семью — крестьянскую общину, и на огромную семью — всю страну. Хоть понемногу, да на всех хватит, главное — чтобы никто не остался обиженным. «В тесноте, да не обиде», «Хоть тесно, да вместе», «Что есть — вместе, чего нет — пополам», «С миру по нитке — голому рубаха», «Не имей сто рублей, а имей сто друзей» — такова вековая логика русского и духовно близких ему народов.
Не случайно попытки самостоятельно строить социалистическое общество делались преимущественно по восточную сторону Линии Хайнала, а в западной части Европы, несмотря на то, что именно оттуда вышли первые теоретики социализма, коллективистские идеи не прижились. Зато на Востоке континента осталась невостребованной нацистская идеология жёсткой селекции людей, которая к западу от Линии Хайнала торжествовала не только в гитлеровской Германии, но и в многолетней практике Британской, Голландской и иных колониальных империй. Такая поляризация континента в эпоху больших тотальных идей — ещё одно свидетельство глубинных ценностных различий соседствующих в Европе обществ.
Можно сказать, что исторически на полюсах Европы сложилось принципиально инаковое понимание смысла экономической деятельности. На Западе экономика — сакральный процесс воспроизводства материальных ценностей, ориентированный на получение максимальной прибыли. На Востоке экономика — технический инструмент воспроизводства людей, цель которого — обеспечить выживание максимальной доли близких и соотечественников. Люди умножают богатства или богатство умножает людей — вот осевой вопрос разделения. Отсюда столь глубокая пропасть между принципом майоратного наследования и принципом передельной общины. Первый безжалостно швырял обделённых потомков в море социал-дарвинистской конкуренции ради сохранения целостности бизнеса, второй безжалостно дробил главный источник доходов ради равных шансов для всех общинников заработать средства пропитания.
Современная наука ещё не разработала достоверных методов анализа глубоких общественных различий. Цивилиология, говорящая о качественном несходстве локальных цивилизаций, опирается преимущественно на философские заключения и обобщения, не имея развитой статистической доказательной базы. Социология, накопившая колоссальный объём количественных данных, не рискует подняться на ступень их качественного анализа, позволяющего нащупать те «социальные» или «культурные коды», определяющие разнообразие существующих на земле больших обществ. Кажется, Джон Хайнал одним из первых прикоснулся к продуктивной области научного пограничья, где может быть снято это противоречие и откроется новое понимание тех феноменов, которые Данилевский называл «культурно-историческим типом», а Тойнби и Хантингтон — «цивилизацией».
Новые различия новой эпохи
Кстати, Линия Хайнала остаётся актуальной не только при анализе брачности и рождаемости. На этой незримой границе споткнулось триумфальное шествие нового гендерного мировоззрения, разрушающего традиционное представление о семье как союзе мужчины и женщины.
В начале XXI века произошла революционная перемена семейного законодательства, приведшая к легализации однополых союзов во всех странах «бесспорного Запада». Кульминация этого процесса пришлась на 2009–2016 годы, когда гомосексуальные пары были уравнены в правах с нормальными семьями сразу в двенадцати западных странах, не считая государств-карликов. Это означает, что мы имели дело не с параллельной эволюцией независимых национальных правовых систем, а именно с цивилизационным событием, охватившим сразу все страны одной культурной группы. В то же время упрямые попытки «западного ядра» Евросоюза распространить такую же практику к востоку от Линии Хайнала натолкнулись на упорное сопротивление. Так, в Словакии скандальный законопроект вносился в парламент четыре раза, и четырежды был отвергнут; в Словении с трудом продавленный через представительный орган закон был заблокирован общенациональным референдумом; до сих пор не удалось уравнять однополые союзы с семьями в Венгрии — не говоря уже о странах, расположенных ещё восточнее обозначенной культурной границы[9].
Зримо представить виртуальную границу двух миров позволяет раскладка политических сил при голосованиях по этому крайне болезненному вопросу. Если в типичных западноевропейских странах легализация ЛГБТ-союзов проходила с внушительным перевесом сторонников новой гендерной политики, то в разрезанной Линией Хайнала Польше голоса депутатов Сейма разделились почти пополам: 228 голосов против 211. В Румынии же противоречащий традиционным семейным представлениям законопроект был провален абсолютным большинством — 298 голосов против четырёх[10]. Очевидно, что «гомосексуальная революция», победившая в Западном мире, здесь столкнулась с другим типом общества, чьи ценности не позволяют так стремительно менять ориентиры.
Отличие реакции восточноевропейских стран на новую гендерную идеологию трудно объяснить наследием передельной общины. Причины различий такого рода ещё ждут своих исследователей. Ясно, однако, что это тоже свидетельство инаковости базовых ценностей западной и восточной частей континента.
Конечно те, кто уверен в скором глобальном торжестве западной цивилизации, которая переучит и перестроит на свой манер все остальные общества, хотели бы сдать открытие Джона Хайнала в архив, на склад научного антиквариата. Однако история, похоже, распоряжается по‑другому, находя всё новые и новые подтверждения правоты проницательного демографа.
Примечания:
1 Hajnal John. European Marriage Patterns in Perspective/Population in History. London, 1965
2 Цит. по: Кожинов В. В. Россия. Век ХХ-й (1939-1964). (Опыт беспристрастного исследования). — М: «Алгоритм», 1999.
3 Энгельс Фридрих. Демократический панславизм/К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. Том 6. — М., Государственное издательство политической литературы, 1957.
4 Народонаселение стран мира. Под ред. Б.Ц. Урланиса и В.А. Борисова — М.:, 1983.
5 Сравнивая эти цифры с финскими (приведёнными выше), не забудем, что послевоенные половые диспропорции в СССР были в два с лишним раза сильнее, чем в Финляндии.
6 Народонаселение стран мира. Под ред. Б.Ц. Урланиса и В.А. Борисова — М.:, 1983.
7 и 8 Тимаков В. В. Один кризис и две Европы.
9 Тимаков В. В., Тимаков И. В. Дехристианизация Запада на примере отношения к абортам и однополым союзам./ Вестник Экспертного cовета ВРНС, №3, 2017 г. 10 Расторгуев В. Н., Тимаков В. В. НКО как фактор мягкой силы цивилизаций: применение цивилизационного подхода к изучению «третьего сектора»/Третий сектор в мире: модели гражданской активности в XX–XXI вв. — М., РГГУ, 2021.
