Не пора ли «за флажки» дозволенного?

Введение. О праве на будущее

Разработка прогнозных сценариев развития мира ведётся огромным множеством надгосударственных, национальных, корпоративных, экспертно-аналитических и других институтов. Накоплен колоссальный массив таких разработок, который пополняется ежедневно. Качество этих прогнозов разное, но медийный отклик на них чаще всего никак с их обоснованностью не связан. Хайп — повсюду хайп. В сферу прогностики, футурологии ворвался рой желающих поиграть с будущим. Как правило, у большинства таких игроков нет даже начальных знаний о том, что такое прогнозирование как наука.

Но на этом футурокарнавале играют и вполне искушённые игроки. Они давно знают, что такое неопределённость, нелинейность или сложность и что такое проектирование будущего — своего и будущего других. Знают они, зачем нужен «футуроцид» — стратегия захвата и уничтожения будущего противника, партнёра, любого другого. Знают они и о ставках в таких играх за будущее.

Тот, кто смог эффектно, привлекательно сформулировать и успешно навязать свой нарратив, не только снимает ренту «первопроходца», «застолбив» участок будущего и выставив за него «арендную плату» (как за попадание в него, если сценарий позитивен, так и за избежание, если сценарий не нравится), но и навязывает остальным цели, образы и даже стиль будущего вполне в духе фьючерсной торговли. Пусть даже через месяц или год станет ясно, что участок бесплоден, он уже многократно перепродан, как во времена «золотой лихорадки» на Клондайке. Растущее использование технологий генеративного искусственного интеллекта в этих футурологических упражнениях тоже сродни тому, что творится на фондовых биржах, где человека скоро полностью вытеснят биржевые роботы.

«Главный куш» (интеллектуальную сверхприбыль) снимают отнюдь не спекулянты образами будущего, а те, кто торгует статусами, придавая весомость вброшенным картинкам будущего. Как в мире инвестиций без рейтинга и сопутствующих символических аксессуаров, которые вменяются немногими признанными рейтинговыми и им подобными агентствами и международными организациями, не сделать ни шагу, так и в мире прогнозирования бал правят «поставщики качественной информации» о будущем. Они поставляют на рынок не столько аналитику и прогностику, сколько дискурс, нарратив, мейнстрим бесчисленных поисков картин и смыслов будущего. Фактически через эти интеллектуальные технологии задаётся своего рода фарватер. Если кто‑то сказал нечто очень точное и обоснованное о будущем, но это не замечено, не воспринято, не оценено, не транслировано пёстрым, но крайне немногочисленным пулом информационных агентств, а сегодня плюс к этому — не получило миллионов просмотров и лайков, то такого прогноза как бы и нет, точнее, быть не может и не должно быть. Не для того столь упорно утверждался нарратив постправды, чтобы позволить кому- то производить и распространять прогнозную продукцию.

В 2009 г. одним из соавторов этой статьи был подготовлен доклад, в котором, в частности, было сделано прогнозное предположение: «…на место “теневой финансовой системы” встанет мировая теневая ресурсно-силовая олигархия, которая будет управлять хаосом не через фьючерсы на нефть, а через поставки (отсутствие поставок) продовольствия и медикаментов, через контроль местных “вождей племён” на уровне доступа к элитному потреблению в относительно спокойных местах планеты». Тогда же одним из соавторов в сравнительном исследовании кризиса 2008 г. и 1929 г. был выявлен общий почерк не только хода кризиса, но и поведения властей. Отмечалась помимо прочего ценность изучения опыта поэтапного управления кризисом 1929+ для реализации активной фазы «“Большого кризиса” 2007–20??».

В 2008 г. также нами были сделаны сценарные прогнозы развития российско-украинских отношений, а в 2016‑м — перспектив введения полного спектра санкций, а также последовательности развёртывания локальных конфликтов.

Эти предвидения полностью сработали. Однако даже уважаемые официальные лица в 2022 г. утверждали: мы не предвидели такой блокировки валютных резервов России.

Авторы настоящей работы — предвидели, но мало радости от парада сбывшихся прогнозов.

Ущербы и статусы

Для понимания современного состояния мировой экономики напомним, что после Второй мировой войны возникло два относительно автономных контура международного разделения труда, конкурирующих за влияние и доступ на рынки стран третьего мира. После распада СССР его «независимые республики» и сфера влияния были в основном разодраны и поделены между западными корпорациями и поставлены под контроль мировых финансово-экономических регуляторов. Лишние, для западных интересов, «туземные производства» выбраковывались. Так были почти до конца выброшены на свалку целые отрасли, от гражданского авиастроения, автомобилестроения, станкостроения до фармацевтики и пищевой индустрии. Когда всё «маржинальное», что манило «пройдох» всех мастей — иноземных, внутренних и их гибридов, — было приватизировано, захвачено, вывезено, обрушено и ликвидировано, когда «реформы» прошлись по стране подобно жуткой лесорубной машине в «Сибирском цирюльнике», то оказалось, что ожидания не всех участников «реформ» совпали с реальностью.

Козыревская угодливость в толковании национальных интересов России до поры до времени части российского общества не казалась вопиющей и не воспринималась как государственная измена. Но Москва ещё при Ельцине, с 1997 года, начала проявлять норовистый характер. Это проявилось в попытках предотвратить агрессию НАТО против Сербии, протестовать, пусть и вяло, против курса на расширение НАТО и т. п. К высшему российскому руководству стекалось всё больше информации о двойной игре «партнёров», которым Москва так искренне доверилась, уверовав в свои иллюзии о будущем мире, где страна будет равноправным членом «семёрки+».

9/11 отодвинуло обострение отношений России и Запада, спровоцировало ряд услуг и странных уступок со стороны России. В 2007 году мюнхенской речью Путин выразил разочарование результатами «вхождения в западное сообщество». Потом были череда «вёсен» на Ближнем Востоке и постсоветском пространстве и киевский Майдан. С 2014 года Россия открыто выходит на защиту своих интересов как великая держава. Этот статус — не эмоциональный, а исчисляемый по множеству характеристик государственной мощи. Одна из них — способность проецировать своё влияние за пределы формальной юрисдикции военными средствами и силами. В пределах утвердившегося к тому времени однополярного миропорядка это было воспринято как дерзкий вызов. «Что вы себе позволяете» повторялось на разные лады и американскими, и европейскими официальными элитариями.

За всеми этими словами стояло осознание правящими кругами России крайне неприятного факта стратегического значения. Точнее не факта даже, сколько неизбежности принятия стратегических решений исходя из осознания факта.

Оценив состояние страны «на входе» — в 1989 г., и «на выходе» — в 2007 г., сравнив с альтернативами и аналогами, нельзя было уже не признать, что на два десятилетия статус страны был серьёзно понижен по сравнению с ожидаемыми и реально достижимыми траекториями. Только экономический ущерб России после распада СССР составил более 4 трлн долларов в текущих ценах. Это примерно два годовых ВВП, что сопоставимо с экономическим ущербом СССР в Великой Отечественной войне. Таков же по масштабу и уровень демографических потерь.

На другой стороне этих расчётов — весомый экономический выигрыш. Он составился из прямого оттока материальных и финансовых ресурсов в условиях ударно ослабленного рубля, открытия рынков и многого другого, «реформаторского». В самом обобщённом виде страна из сверхдержавы молниеносно рухнула до положения региональной державы, впавшей в экономическую, политическую и многие другие зависимости, пожертвовав многими сторонами своего суверенитета. Дело не в дипломатических эффектах статуса суверенного государства, тем более что на поверхности всё на месте — флаг, герб, гимн и, главное, СЯС. Страна, по сути, добровольно вышла из «большой игры», из системы уравнений безопасности, за которые принесено столько жертв и которые были признаны в Ялте, Потсдаме и Хельсинки в 1975 году, словно устав нести знамя строителей нового общества, разочаровавшись в нём и приняв «новую» идеологическую парадигму и как бы новый социальный строй, свергнутый в 1917‑м.

Статус государства возникает и фиксируется в ходе «большой игры» великих конкурирующих мировых держав, а вовсе не спонтанно в свободной игре по стихийным правилам на открытом всем ветрам рынке. Те, кто сформировал правила («хозяева игры»), присваивают статус игрокам и следят за присвоением реальных и мнимых выигрышей. Под эти статусы отстраиваются мейнстримные экспертные и медийные сообщества, эстрада и цирк, спорт и вообще вся экономика. Статусы — это не только вопрос ренты и её присвоения, обычно несправедливого и, как правило, недобросовестного. Статусы — это указатель на доминирующие модели бытия и сознания, предопределяющие ценности, мотивации и поведение масс людей, дух времени и культуры обществ. В конце концов, о чём в последние годы шум на информационных полях и в кулуарах? О национальной идее, о том, кто мы и куда идём, кто у нас «лица времени» и т. п. Сугубо онтологические вопросы.

В ходе перестройки произошла ликвидация целостности, идеологии, институтов и социального строя СССР и всей союзнической коалиции с её несущими конструкциями — СЭВом и Варшавским договором. Как ключевой выигрыш этой радикальной трансформации («исчезновение геополитической реальности»!) была сформирована иллюзия: а) мира за счёт вхождения внутрь глобальной системы прежнего соперника (вместо военной мощи как гарантии мира) и б) улучшения уровня жизни за счёт экономической свободы, либерализации рынка и отсечения от России показавшихся обузой частей Союза (на фоне разочарования в возможностях плановой системы и дефектов распределения и перераспределения ресурсов, богатства и доходов между союзными республиками). По существу, состоялось одностороннее и почти полное разоружение одной стороны. Де-факто — это была капитуляция СССР и всех его частей.

В 1990‑е и начале 2000‑х годов последствия сделанного в 1990– 1993 годах выбора едва не стоили целостности самой России. Далее вектор эволюции России вёл, пусть и непоследовательно, к ультиматуму декабря 2021 года и СВО. Но за всеми этими переменами стоит эволюция господствующих парадигм.

Наиболее полно постмодернистская парадигма мышления проявилась в финансах, которые достигли алхимической стадии «пузыря всего». После кризиса 2008 г. мировые центробанки (ФРС, ЕЦБ, БЯ, БА, а также действующий независимо от них по другим правилам и основаниям НБК) за 15 лет увеличили денежную базу (М0) в пять раз — произошла «гонка печатных станков». Правительства этих стран удвоили государственный долг, финансируя растущие социальные, военные и научно-технологические программы. В теории это нашло своё отражение в стремительном утверждении современной монетарной теории (англ. ММТ), в соответствии с которой расширение кредита за счёт «кредитора последней инстанции» «безопасно и полезно». Всё это выразилось в скачке инфляции в 2021 г., когда до населения дошли пандемические субсидии, а разорванные глобальные цепочки добавленной стоимости вызвали инфляцию издержек и падение уровня разделения труда. Сейчас поднимается новая волна цунами долгов и потребления на фоне рекордов фондовых бирж. Бюджеты большинства западных стран сводятся с дефицитом, США давно побили все рекорды отрицательной инвестиционной позиции, что вуалирует техническим термином простую истину — накопление внешних долгов США через инструменты выкупа их казначейских обязательств другими странами, включая и Японию.

Для всех стран периферии глобальной мир-системы (в которую с середины 1950‑х годов сначала постепенно, затем стремительно дрейфовал СССР/Россия) эмиссия в ядре системы не давала долгосрочного ресурса для развития. Центр системы высасывал из поставщиков сырья, дешёвой рабочей силы и лучших мозгов финансово-технологическую (неоколониальную) ренту. На рис. 1 видна структура и цена следования этой парадигме — порядка 6–8% ВВП в год, в интервале от 70 до 250 млрд долл. оттока капитала вовне.

Проблема заключается не только в глубине потерь (хотя и они составляют не менее 10% ВВП в год, если к утечке финансового капитала прибавить «утечку мозгов» — финансовую оценку вывоза капитала человеческого), но и в системной блокировке развития.

Это имеет, правда, и свою позитивную оборотную сторону: как только с «той стороны» (с Запада) опустили финансовый, технологический и миграционный железный занавес, ресурсы стали оставаться в стране. Осталось ими грамотно распорядиться. Для этого «всего‑то навсего» нужно избавиться от чужой картины мира в собственных головах, возникающей в результате действия «когнитивного оружия».

Одним из примеров дистанционного «рефлексивного управления» нашими денежными властями является превалирование логики торговли (краткосрочных интересов экономических агентов) над логикой финансовой войны и суверенитета (рис. 2) в последние два года, когда Минфин и ЦБ продолжают business as usual, предоставляя многочисленные разрешения на вывоз дивидендов, продажу бизнеса и проч.

Истоки актуального «мейнстрима»

Основой социально-экономического мейнстрима последние лет триста служит доктрина равновесия. Устойчивость немногих базовых конструктов социально-экономического «мейнстрима» зиждется на парадигме (онтологии) ньютоновской физики. Её создатель сэр Исаак Ньютон был, между прочим, и генеральным конструктором глобальной финансовой системы. Как директор Лондонского монетного двора, он на рубеже XVII–XVIII вв. организовал перечеканку всей наличной звонкой монеты Британии, привязав её к выпускаемым только что созданным Банком Англии (1696 г.) облигациям. Это создало на два столетия устойчивую глобальную монетарную систему и обеспечило гегемонию Британской империи, ставшей кредитором (и военным покорителем, и покровителем на эти кредитные средства) едва ли не всего мира. Интересно, что Пётр Великий дважды посещал Лондонский монетный двор, встречался там с Ньютоном и наряду с передовыми военными и торговыми технологиями странылидера (Нидерландов) даже привёз передовые монетарные технологии с печатными станками из Лондона. Пётр тоже перечеканил монеты, нормализовав денежное обращение в России, чем обеспечил экономическую основу военной промышленности и затем военных побед.

Картина мира Ньютона опиралась на открытия Аристотеля и Эвклида, задавших систему линейных пространственно-временных измерений, в которых мыслит себя разумный рациональный субъект в принципиально познаваемом мире. Онтология Ньютона соответствует историческому оптимизму эпохи Возрождения, дав (вслед за пророческими открытиями Леонардо да Винчи) простор научной, а вслед за ней промышленной революции, а также серии политических переворотов (от «Славной революции» в Англии до Великой французской революции).

Новая онтология дополнялась и новой антропологией, Ренессансом в искусстве, а потом и новыми массовыми движениями разного толка, но с ориентацией на «преобразование мира», раз он познаваем и, следовательно, изменяем. Миропорядок стал соответствовать картине мира его инициаторов, с его Ост-Индской компанией и частным Банком Англии, которые на 200 лет стали главными в управлении циклами накопления капитала.

Вершиной торжества этой онтологии стал ХХ век, утвердив на 40 лет биполярный миропорядок, где обе системы, по сути, следовали, пусть и по‑своему, ньютоновской парадигме. Но в начале 1970‑х годов обе сосуществующие системы вступили в фазу кризиса. Подобно накоплению усталости в металлических конструкциях, наступила усталость двух глобальных социальных конструкций. В некотором смысле обе мировые войны были попыткой ведущих государств не считаться с кризисом ньютоновской парадигмы, даже если никто из их политического руководства так даже и не формулировал проблему. Политики, кажется, склонны давать отдалённые от сути дела имена проводимым своим политикам, камуфлируя и реальные интересы, и реальные мотивы.

Между тем научная революция начала ХХ века, охватив поначалу физику, химию и другие естественные науки, выявила ограниченность ньютоновой картины мира, дошла к 1970‑м годам до социальных наук и теории управления. Руководство СССР, по сути, не восприняло многочисленные работы советских учёных, в том числе и КП НТП, проекты кибернетического управления, и не дало ход их развитию и внедрению. Взаимодействие науки и власти в перестроечный период — особая тема для обсуждения. Полноты ради следует учесть в этом рассуждении опыт Китая через призму возможностей эволюции социалистической парадигмы.

На Западе результатом вырождения ньютоновской парадигмы стала революция в финансах конца ХХ века. Она подвела черту под эпохой Модерна. Зачем опираться на физические законы, развивать индустрии, если можно «всё купить» или, добавим, «украсть» или «забрать»: мозги, ресурсы, технологии, рынки?

Онтология эпохи Постмодерна — это монетизация всего, по сути — версия алхимии. Один из жрецов этой неорелигии Джордж Сорос так и назвал одну из своих книг — «Алхимия финансов». Эта онтология, воспользовавшись разгромом в лице СССР не только второй геополитической реальности, но и типа бытия и типа человека, захватив умы элит и широких масс, в том числе на пространствах, где только что ещё строили новое общество, перекроила миропорядок под свои принципы. Если можно напечатать («создать в колбе») для себя богатство, то победителем («кумиром», «атлантом» и т. п.) становится тот, кто стоит ближе к источнику эмиссии и умеет им управлять, создавая правила игры для всех и наказывая за их невыполнение.

Платой становится разрушение социума, отчуждение человека по полной марксовой классике — от всего, включая от себя, деградация планеты как ансамбля целостных и самоценных систем. В свете алхимической, по сути, онтологии всё это — социум — подлежит плавке в колбе в руках Мага. Пляска гендерных идентификаций, культ эвтаназии и суицида, абсолютной свободы индивида в цифровых иллюзиях предстаёт как высшая из свобод. Хотя Иcааку Ньютону подобный результат действия его онтологии показался бы абсурдом, а Джорджа Сороса он едва ли отнёс бы к приверженцам своей модели мира.

Речь идёт не просто о преодолении западного дискурса «мирового порядка, основанного на правилах» и формируемых в его рамках химерических прогнозах-чертежах «постчеловеческого мира». Этот дискурс воплощён институционально в господстве именно либеральной парадигмы в ущерб многообразию экономических и управленческих теорий. Условно говоря, из 100% лауреатов Нобелевской премии по экономике изучаются труды в лучшем случае 10%. Практическим результатом такого монополизма является заведомая концептуальная слабость экономической и финансовой аналитики государственной политики, прежде всего — денежно-кредитной, бюджетной, налоговой, социальной, пространственной, внешнеэкономической, антимонопольной и т. д. Они строятся с опорой на отжившие представления, разработанные изначально для государств совершенно другой категории. Не рассматриваем сейчас известные отклонения коррупционного характера, искажающие любую политику независимо от её методологических основ. Чуть гротескно речь о том, что стране, которой предстоит и необходимо совершить мощный рывок в развитии, предписываются рецепты «платить и каяться»: платить дань в форме вывоза капитала и уплаты технологической ренты, а каяться в формате безмозглого копирования западных схем мышления, стратегирования, прогнозирования, управления и хозяйственной этики.

Такое господство неолиберальной парадигмы неслучайно — это «социальный заказ» нескольких поколений «покорителей всего мира» (как они себя ощущают), строителей общества Модерна, которые из него выросли и поменяли себе (и пытаются всем нам) картину мира — с научной (оптимистической, направленной на прогресс общества) на алхимическую, с формированием античеловеческих (сатанинских — в христианском дискурсе) взглядов на мир, обрядов и культов во всяких клубах типа Богемской рощи, «Черепа и кости», «Совета хранителей» или «Лолиты-экспресс».

Механистические модели, получившие самоназвание «модели системной динамики», породили в макроэкономике засилие моделей общего равновесия, по которым МВФ и национальные банки считают «потолки выпуска», выше которых «не прыгнуть» национальным экономикам (по их мнению). Хотя все быстро развивающиеся страны используют другие, неравновесные модели и подходы.

Модели системной динамики, как и модели равновесия, пытаются сбалансировать небольшое число параметров, чтобы вставить «древо жизни» в прокрустово ложе исходных представлений о физике процессов в интересах создателей этой модельной линейки. При всех калибровках этих моделей они исходят из простейших и сугубо расчётных зависимостей между немногими переменными: рост населения — экономический рост — ограниченность ресурсов. Из признания последнего тезиса один шаг до выдвижения дефицита продовольствия в ранг фундаментальной проблемы человечества и формирования императива ограничения и экономического роста, и населения. Поскольку эволюционным путём, как показали 50 лет после доклада «Пределы роста», ограничить рост населения и экономики и заставить человечество встать на принципы самоограничения не получается, то неизбежным следствием такого хода мысли становится обоснование необходимости «трансформирующего события» — чтобы сделать это быстро.

Онтологические поиски сегодня вбирают в себя геополитические и геоэкономические схемы, выходят на простор цивилизационного синтеза, формулирования культурных кодов, тесня доминирующую онтологию «алхимии финансов». Но в бурлеске бесчисленных «картин мира», которые сегодня творит любой блогер, нельзя не видеть закулисной системы «управления ожиданиями», экспансии дериватовов всего, использования стократно завышенных финансовых рычагов на рынках стратегических ресурсов, товаров и услуг, труда и капитала, прогнозов и оценок.

Над реальным базисом хозяйственной деятельности возникла опухоль (пузырь) надхозяйственной реальности, подчинённой всё той же ньютоновской идее субъектности и разумности человека, правда, изрядно расшатанной инъекциями шопенгауэровской и ницшеанской «воли к власти».

Посткапитализм и подлинные альтернативы

В глобальный экспертный и политический оборот вброшен концепт посткапитализма, в том числе в оболочке «инклюзивности», то есть в интересах «всех» заинтересованных групп. Наиболее ярко его заявили Клаус Шваб и Жак Аттали, но не они одни. Программа посткапитализма оседлала марксизм, предусматривая отсутствие частной собственности для подавляющего большинства, «ответственные» по критериям ESG компании, всеобщий цифровой учёт и контроль. Ни дать ни взять — актуализированный «Манифест коммунистической партии» с тремя поправками: 1) на экологические идеалы — тотальный интернационал-экологизм, 2) всеобщее ощущение счастья за счёт общей устремлённости в трансгуманизм нового человека и 3) неотроцкизм — «перманентная революция» на новых полях сражений для достижения (1) и (2). Из марксизма взята и идея отмирания государства — все его нынешние функции примут на себя корпорации.

Хотя в этой доктрине, на первый взгляд, нет никаких отголосков онтологии Ньютона, но, по сути, это всего лишь новое вино в старых мехах. Финансовая доминанта мироустройства, наследующая древнейший культ золотого тельца и жажду власти Великого инквизитора, сменяется цифровой основой проектирования «счастливого человечества». Иными словами, обанкротившийся культ финансового и социального «успеха любой ценой» дополняется новыми настройками, которые индоктринируются в индивидуальное и коллективное сознание, всё более уязвимое перед манипуляциями — цифровыми, электромагнитными, фармацевтическими, семантикопсихологическими.

Стоит заметить, что именно из марксизма черпались конструкты для «посткапитализма», и именно марксизм был выброшен на периферию социальной мысли в России после 1991 года. Однако перед нами новая химера, беспрецедентно опасная и агрессивная, опирающаяся на глобальные корпорации и желание приватизировать аппарат насилия, лишив государства этой функции. Есть ли ей альтернатива, этой химере?

Прежде чем переходить на уровень управления (институтов и технологий), требуется выявить альтернативу на глубинном (онтологическом) уровне. Эта альтернатива не может не быть культуртреггерской, то есть ориентированной на формирование феномена культуры. Культура начинается там, где есть смыслы и символы, а также накопление табу, предстающих как самоограничение и парадоксальный симбиоз традиции и новаторства. В современных терминах речь идёт о формировании или артикуляции именно на онтологическом уровне, где требуется дать ответы на вечные вопросы. Главный их них: кто мы и зачем?

Новая культурно-ориентированная научная картина мира уже появляется как более широкое понимание, включающее в качестве частных случаев и Ньютонову, и Марксову онтологию для релевантного восприятия определённых фаз и типов исторической динамики.

Открытие циклов хозяйственной конъюнктуры Н.Д. Кондратьевым и его последователями, вплоть до С. Кузнеца, Дж. Арриги, Г. Менша, С.Ю. Глазьева, расширивших осознание этого феномена, стало важным «кирпичиком» в эту новую картину мира. Другой блок осознаний связан с работами в области теорий сложности, катастроф, хаоса, синергетики. Исключительный вклад в калибровку представлений о реальности динамики мира внесли Фернан Бродель, Мануэль Кастельс, Ангус Мэддисон. Свой вклад в формирование этой новой парадигмы внесли разработки проблематики цикличности стратегических состояний, сделавшие возможными сопоставимые ретрои перспективные исследования государств и цивилизаций. Нельзя не упомянуть в этом кратком обзоре и о системном подходе А.А. Богданова, Людвига фон Берталанфи, а также о ноосферной традиции. Обзор будет неполон без ссылки на квантовую механику, совершившую революцию в физической картине мира. Особо в этом контексте следует отметить В.Л. Гинзбурга и Д.С. Чернавского.

Уже в 1980‑е годы механистическим моделям были противопоставлены другие решения, основанные на принципах нелинейности. Среди них модели «ядерной зимы» Н.Н. Моисеева и «демографического перехода» С.П. Капицы. Последняя доказывала естественный характер снижения темпов роста населения Земли, отменив «геометрический закон» Мальтуса (рис. 3).

Положения этого круга теорий, обозначивших недетерминистские начала бытия, пока крайне мало введены в оборот гуманитарных наук. Все упомянутые подходы составляют колоссальный по объёму и глубине корпус знаний. Его главный недостаток — тяжеловесность и потому неизбежная ограниченность аудитории, способной всё это изучить и вести дискуссии на должном уровне понимания. Но главное, что следует подчеркнуть, — научные основы альтернативной «мейнстриму» онтологии давно уже не заоблачная мечта, а реальность, плацдарм, который ждёт новых адептов.

Структура ВВП: в чьих интересах производство

Ключевые вопросы любой социально-экономической системы, во‑первых, о том, кому достаются основные богатства и дефицитные ресурсы развития ещё при первичном производстве ВВП и, во‑вторых, почему у бюджета нет средств на удвоение затрат на расширенное воспроизводство человеческого потенциала, а по ряду категорий населения — и на воспроизводство простое. По расчётам академика А.Г. Аганбегяна затраты на науку, образование и здравоохранение должны быть удвоены в ВВП, чтобы приблизиться к уровню западных и уже многих развивающихся стран. Или, иными словами, почему более половины российского населения с трудом сводит «концы с концами», треть — вынуждена трудиться за пределами рабочего дня, чтобы обеспечить своим семьям приемлемый уровень жизни, а совсем немногие жируют сверх мыслимых мер.

Структура ВВП в нашей стране представлена в табл. 1 и 2, данные которых наглядно отвечают на заданные вопросы.

Читая официальные таблицы Росстата, мы видим, что в структуре доходов в экономике России в 2021 г. существовала пропорция 40/10/50 — население/государство/бизнес. Половина доходов, включая природную ренту, доставалась бизнесу. Население и государство выживали на свои доли, практически не имея источников развития. Бизнес, как сказано выше, предпочитал не инвестировать в развитие и внутри страны, а тратиться на обустройство своей шикарной жизни за её пределами. Разумеется, поправка статистики на реальность даст более драматическую картину — часть доходов бизнес тратил на подкуп государственных лиц и обеспечение своей физической, юридической и медийной безопасности.

В терминах политической экономии сложившаяся структура общественного воспроизводства показывает, что прибавочный продукт распределяется небольшим числом бенефициаров, а необходимый продукт (менее 50% ВВП) не позволяет ни населению, ни государству (ему на стадии производства достается всего 10% ВВП) выполнять свои базовые функции по расширенному воспроизводству и развитию.

В модели опережающего развития целевая структура ВВП по источникам доходов иная — 60/20/20 (население/государство/бизнес). Это и есть социальная экономика, предполагающая использование природной ренты на развитие и благосостояние общества. Это, очевидно, и есть пропорция социальной справедливости.

Бюджет развития

Альтернативой обанкротившейся политике «встраивания в Запад» является формирование собственной (суверенной) финансовой системы, в том числе преобразование золотовалютных резервов (элемент системы «встраивания») в систему стратегических резервов, что были в СССР и есть сейчас у Китая (двухтрёхлетний запас основных ресурсов: нефти и нефтепродуктов, металлов, удобрений и продовольствия).

Технически это можно сделать через перевод резервных фондов (прежде всего ФНБ) из валюты в рубли, прекратив манипуляции на валютном рынке и инвестировав средства (через Росрезерв, Гохран и госкомпании) в систему долгосрочных хранилищ стратегических ресурсов.

Одновременно все средства ФНБ (ликвидная часть оценивается в 5 трлн рублей и растет на 1–2 трлн руб. в год) должны быть инвестированы в проекты развития инфраструктуры. Два таких проекта — строительство 1‑й линии ВСМ «Москва — СПб» и проект развития авиапрома — требуют по 1 трлн руб. стартовых инвестиций и дают мультипликативный эффект, который кратно превышает затраты (на горизонте двух-трех десятилетий). Практически это означает реинкарнацию идеи «Бюджета развития», которая была загублена после падения правительства Е.М. Примакова — Ю.Д. Маслюкова и заменена на подкинутую А. Кудрину со стороны МВФ «идейку» Резервного фонда.

Оставшиеся в стране западные прямые и портфельные активы, а также доходы с них (счета типа С, которые сейчас непрозрачно администрируются АСВ) должны стать частью Бюджета развития и пойти на компенсацию присвоенных Западом российских активов. По нашим расчётам, это даст дополнительно не менее 3% ВВП инвестиций в первые три года (с учётом работы проектов Бюджета развития) и позволит выйти на требуемую норму инвестиций в ВВП (выше 30%). Управлять Бюджетом развития не должен Минфин как орган кратко- и среднесрочного бюджетирования. Это — задачи нового Института развития (на базе ВЭБ РФ), который должен поменять свой мандат с банковско-финансового профиля на проектно-инженерный.

Цены, рента и развитие

Внутренние базовые цены формируют народно-хозяйственные пропорции и задают спрос на рубль на внешнем рынке. Приведём в таблице 3 ряд условных расчётов, которые показывают феноменальные возможности развития страны. (Они включают основные экспортные товары России, их цены, объёмы производства и экспорта по состоянию на октябрь 2022 г.)

В итоге производство базовых ресурсов составляет 40 трлн руб. с учётом пошлин — 50 трлн руб., при этом сбор от экспортных пошлин — 10 трлн руб. в год, что значит рост доходов от природной ренты на 5–7 трлн руб. в год.

Таков, между прочим, и объём годового вывоза капитала в пользу мировой экономической системы (Запада).

В 2022 и 2023 гг. проводилась также дополнительная монетизация экономики на 10–15 трлн руб. за счёт формирования стратегических резервов (целевое кредитование ЦБ правительства РФ).

«Параметры порядка» предлагаемой модели: 1) ключевая ставка ЦБ РФ в 3–5% годовых, 2) монетизация экономики (М2/ВВП) — 80–100%, с ростом за три года в 1,5–2 раза; 3) отказ от возврата НДС по экспорту сырья, 4) замена НДПИ экспортными пошлинами; 5) перенос налоговой нагрузки с труда и инвестиций на капитал и потребление; 6) курс рубля (в перспективе трёх лет) — 50 руб. за долл., инфляция — 2–3% годовых с тенденцией к падению конечных цен; 7) рост реальных доходов населения (за три года) — в 1,5 раза, рост ВВП — на треть (8–10% в год); 8) ВВП России по ППС — 6 трлн долл. (7% мировой экономики).

С точки зрения «физической экономики» России достался исключительно крепкий базис — ТЭК страны основан на газе и атоме, что позволяет решать задачи любой сложности, разумеется, при должной организации дела.

С точки зрения общей оценки природных ресурсов Россия является лидером современного мира. Приняв объём её природных ресурсов за 100%, что оценивается в 76 трлн долларов, увидим, что природный капитал США составляет 59,4% от российского (45 трлн), Саудовской Аравии — 45,3% (34,4 трлн), Канады — 43,9% (33,2 трлн), Ирана — 36% (27,3 трлн), Китая — 30,4% (23 трлн), Бразилии — 28,9% (21,8 трлн), Австралии 26,3% (19,9 трлн), Ирака — 21% (15,9 трлн), Венесуэлы — 18,9% (14,3 трлн).

Такова первая десятка мировой табели о рангах по природным ресурсам. Западных стран в ней три. Государств, подвергаемых жёстким ограничительным торгово-экономическим мерам и испытывающих военнополитическое давление, — четыре.

Это не означает, что в текущий момент и даже в принципе Россия обладает абсолютной неуязвимостью по обеспеченности природными ресурсами. Целый ряд позиций по отдельным категориям минеральносырьевой базы дефицитен. Но в мире нет ни одной страны, которая бы обладала неуязвимостью с точки зрения минерально-сырьевой базы. И нет в мире ни одной страны, которая была бы столь щедро наделена по совокупности природными богатствами, как Россия.

Критически важная проблема России — в несоответствии её физического потенциала (естественных, социальных и духовных производительных сил) и сложившейся системы институтов, управления или, говоря политэкономическим языком, — производственных отношений. По сути, основной источник доходов и богатства в России после «экономических реформ» 1990‑х и далее оказался в руках конгломерата социальных сил и социальных институтов. И этот конгломерат выступает в значительной своей части препятствием к развитию страны. Конгломерат этот во многом сплетён через множество контуров с внешними политическими и экономическими кругами, создавая сложный самовоспроизводящийся институт

Это касается и места, и роли России в мировой экономике и политике, в которые проецируются внутренние институциональные дисбалансы и неурядицы. Их перечень длинен, но на первом месте окажется экономическая категория, имеющая статус в Конституции РФ. Это — рубль.

Рубль и ЦБ

В долгосрочном плане только крепкий и стабильный рубль, подкреплённый суверенной экономической политикой, обеспечивает, как показывает история, стабильное опережающее и социально справедливое развитие России.

Крепкий рубль, доступность кредитов и низкие реальные ставки в экономике ЦБ в его нынешнем виде не способен обеспечить. Эклектизм системы финансового управления, особенно денежно-кредитной и налогово-бюджетной политики в стране, обретает вопиющие черты. С одной стороны, вопрос стоит о выживании государства в условиях противостояния с западной коалицией по нарастающему спектру сфер и с эскалацией методов, с другой — ЦБ проводит политику, своими концептуальными корнями уходящую в парадигму, навязанную стратегическим противником. В более старомодные времена это было бы названо финансовым вассалитетом. Требуется законодательная и кадровая переделка «независимого центробанка», который де-факто сплетён идеологически, ментально, нормативно с глобальной монетарной системой, — в орган управления денежным обращением, встроенный в систему исполнительной власти. Это может быть сделано либо через передачу всех ключевых решений (по ставке, нормам регулирования и нормативам резервирования) от совета директоров ЦБ РФ на уровень Национального финансового совета либо превращения ЦБР в Госбанк.

Вместо заключения

Избавления внутри страны от вассальной «картины мира» (онтологии) и алгоритмов деятельности на её основе (экономической, технологической и социальной политики) недостаточно для достижения целей развития. Россия слишком значима для мировой экономики, как и мировой рынок для наших важнейших отраслей, чтобы автаркизм был успешен. Жизненно важный интерес России выражен неоднократно высшими лицами — справедливое международное сотрудничество и равная безопасность. В текущих исторических условиях справедливость в международном экономическом сотрудничестве означает предельно конкретные задачи: во‑первых, прекращение дотирования западной экономической системы, происходящее в форме оттока российского капитала. Вовторых, восстановление прав России на собственные блокированные финансовые средства в западных финансовых структурах, что по факту было актом финансовой войны и является актом незаконной экспроприации активов российского государства, предприятий и частных лиц.

Для того чтобы ускорить смену финансового миропорядка, требуется перейти от адаптации к ситуации к активному «конструированию будущего» — в рамках доступных России международных форматов, прежде всего — в бурно растущем БРИКС+, в котором Россия председательствует в 2024 г. и который (объективно) нацелен на построение самостоятельной глобальной торгово-логистической и валютнофинансовой системы.

Условием этого является также формирование альтернативной мировой валютно-финансовой системы (МВФС). МВФС является сложной планетарной конструкцией, принципы которой были разработаны в 1944–1945 годах и утверждены государствами-победителями во Второй мировой войне, включая СССР. Однако с началом холодной войны СССР отошёл от активного участия в этом мегапроекте. Попытка вступить в МВФ на правах его учредителя в конце 1980‑х не увенчалась успехом. В 1992 г. РФ вступила в МВФ на обычных основаниях. Однако даже с учётом отказа от ряда старых принципов Бреттон-Вудская система (поколение II) продолжает действовать, прежде всего — в виде работы МВФ и других институтов, созданных во второй половине 1940‑х годов. В ней накопились дисфункции, сводящиеся в первую очередь к дискриминации ряда членов и неоправданным преимуществам других членов, прежде всего — США, по квотам в капитале и, соответственно, участию в управлении. Ведущие современные государства выступают за справедливое и равноправное функционирование ключевых международных организаций. В отношении МВФ речь идет о заключении нового международного договора, учитывающего реальный экономический вес участников (население и территории, базовые ресурсы, долю в мировой торговле, вес в финансовой системе за вычетом накопленных долгов).

При условии избежания глобальной ядерной или биологической катастрофы произойдёт оконтуривание нескольких новых макрорегионов при сохранении ряда глобальных институтов и пространств активности. Архитектура нового миропорядка будет иметь сложный, мультиагентный, сетевой и многоуровневый характер и состоять из ряда сосуществующих и отчасти автономных интеграционных образований вокруг двух-трёх сверхдержав и пяти-шести великих держав.

Происходящие процессы во многом аналогичны трансформации мировой валютно-финансовой гегемонии в первой половине ХХ в., но имеются и важные особенности. Но основой благотворности трансформаций является переход к новой парадигме.

Эта парадигма пробивает себе дорогу через асфальт навязанного «мейнстримом» неоколониального «валютного правления» и химеры «алхимии финансов». Она означает «когнитивную революцию» с восстановлением (на новом онтологическом уровне) традиционных ценностей и научно-инженерных подходов в экономике и финансах. Данная статья делает лишь небольшой шаг на этом пути.

Александр Агеев, Дмитрий Митяев