— Проходите, пожалуйста, иконочки прикладываёте сбоку, креститесь заранее, пожалуйста, покомпактнее, да, вот так, сбоку, проходите, пожалуйста, здесь два ряда, на эту сторону тоже можно…
Солнечный луч часовой стрелкой обходит огромный купол храма Христа Спасителя, чередуется хор молебнов, золотятся облачения, курится ладан — и всё идёт, и идёт нескончаемо-непрерывно очередь: в минуту к мощам святителя Николая-чудотворца подходит до пятидесяти человек. Люди разных рас и национальностей, у многих в руках иконы, нередко — фотографии на бумажках, кто-то прикладывает к ковчегу смартфон, сложенные платки, звенят о стекло нательные крестики.
Мне посчастливилось оказаться на самой «передовой»: все восемь часов волонтёрского дежурства я провела буквально в двух метрах от мощей и наблюдала, пожалуй, самое волнующее: лица людей, отстоявших в очереди пять, а то семь часов и наконец приблизившихся к святыне. Выражение этих лиц было примерно одинаковым: наравне с очевидной усталостью — сосредоточенность, порой недоумение («Скажите, а о чём можно его попросить?» — обратились ко мне). Их пекло солнце, поливал дождь, продувал ветер набережной, а они стояли, упорно и настойчиво, иногда даже не осознавая, за чем именно стоят — душа несла тело, ещё не осознавшее всего, но отчётливо расслышавшее в вагоне метро: «Проход к мощам святителя Николая начинается со станции "Фрунзенская"».
Об очередях в России можно рассказать многое, давно устоявшийся феномен российской действительности — очередь. Об этом шутят, а больше плачут, много пишут и толкуют, об очередях куда угодно: за карточками и в открывшийся Макдоналдс, в поликлинику, на Серова в Третьяковку, в Манеж на «Рюриковичей», на Рафаэля в Пушкинский. Стоят за новым, за уценённым, за прекрасным, за неизведанным.
К святыням стоят со своей бедой. Именно у святынь устремляется в небо беззвучный стон: «Кормилец-батюшка, хлеба подай Христа ради, хлеба, хлеба!». А ещё работу хорошую, экзамен трудный сдать, чтоб ножки не болели — да мало ли зачем ещё стоят. Стоят даже просто посмотреть, кто такой этот «русский Никола», архиепископ Мир Ликийских.
У большинства верующих отношение к «стоянию» — как к добровольному подвигу, пройдя который многие испытывают ощущение духовного подъёма (счастливые селфи «8 часов — нас много, мы смогли, ощущения непередаваемые!»). Поддержка волонтёров в ситуации, когда надо помочь выстоять, просто необходима: проводя инструктаж, куратор моей группы попросил нас избегать безличных форм («Никаких "Проходим", только "Пожалуйста, проходите", люди ведь всё чувствуют»). Люди чувствовали и были благодарны. Отвлекаться волонтёрам нельзя ни на минуту: лишние секундные интервалы между проходящими в самом начале очереди выливаются в часы; правда, когда на очередной акафист пришли молодые грузины, их полифоническое пение было настолько своеобразно, что я всё же отвлеклась. Иногда рядом появлялись добровольцы с «уличной» смены, с обветренными порозовевшими лицами: подносили годовалых детей. К концу дежурства полученная у мощей маленькая икона чудотворца показалась мне буквально выстраданной.
«Пожалуйста, в одно касание…» — на миг приотворённая дверь к великой тайне, к надзвёздному и вневременному лишает очередь к святыне традиционного соперничества: у каждого свой разговор с Богом, здесь все равны, и опытные «практики», и любопытствующие «теоретики», и «странники», и вполне обеспеченные, те, кто, может, даже свечкой в храм не заглядывал, а тут вот — стоит. Конечно, всегда есть те, кто проходит вне очереди, но я не видела раздражения, которое могла бы понять, не слышала упрёков. Такое умение ждать, переносить «тяготы ближнего» нередко высмеивается, публично осуждается, звучат мнения, что «да в соседнем храме то же самое, да это же не подлинник, да вы просто серая масса» — очередь по-прежнему будет стоять, долго, упорно и молча. Очередь не огрызается в ответ: знают, что «по вере вашей да будет вам», а ещё потому, что перед Пасхой всегда бывает пост, потому, что прежде чем получить что-то, нужно и потрудиться, силы свои отдать, пот пролить, а то и кровь. Миру непонятно, миру неприятно обнаруживать нечто совершенно неуправляемое в таких, казалось бы, пассивных и зависимых от него — миру страшно такой очереди.
Проходит последняя на сегодня сотня человек, дочитывается завершающий акафист, и вот уже опустел собор. А мы всё стоим на своих позициях, под гудящими эхом сводами, зелёная дружина «Православных добровольцев» и сотрудники ФСО, величественные, как легионеры. Каждый погружён в свои мысли, в молитву, и совсем близ нас, в центре, на позолоченной иконе — святитель. Мы стоим долго.
Сегодня пошёл второй миллион, третий откроют в Питере.
Не об этом ли «желании пострадать» писал Достоевский?
Какая-то неизбывная тяга к бессмертию.
