Встреча с Жоресом Ивановичем Алфёровым проходила в Кронштадте — городе, где родился и жил великий советский физик Пётр Леонидович Капица, и Жорес Иванович поделился:
С Петром Леонидовичем я общался в последние его годы. Когда меня выбрали в член-корреспонденты Академии наук, он пригласил меня сделать доклад на своём семинаре. А у него была традиция: докладчика после семинара он приглашал попить чай. Мы — ещё несколько человек — в его кабинете пьём чай. Он был в хорошем настроении, доклад ему понравился. И мы просидели с восьми вечера до полдвенадцатого — три с половиной часа.
Его заместитель мне сказал: "Жорес Иванович, я не помню, чтобы он с кем-нибудь просидел три с половиной часа". Пётр Леонидович вспоминал всякие истории, которые с ним случались. Одна история демонстрирует и его, и власть.
Когда институт его уже был создан, и он стал работать здесь, а обратно в Англию его не пустили, он занимался разработкой турбодетандера для получения жидкого гелия. (Это был 1935-36 год). И ему нужны были шарикоподшипники, а у нас в то время шарикоподшипниковых заводов не было. Пётр Леонидович написал бумагу в Наркомат внешней торговли с просьбой купить ему для его турбодетандора шарикоподшипники такой-то британской компании в таком-то количестве.
Через некоторое время он получил ответ от начальника Главка: мы рассматриваем, в какой компании, в какой стране можно купить лучше и дешевле.
На этой же бумаге Пётр Леонидович написал: "Делайте, как вам говорят, или идите к такой-то матери". Эту бумагу он направил начальнику главка. Начальник повёз бумагу Микояну, тот был нарком внешней торговли. Микоян, будучи у Сталина, показал: "Посмотри, что академики пишут". Сталин посмотрел: "Делайте, как он говорит, или вы у меня все пойдёте…" И сказал, к какой матери они все пойдут.
У нас не было авиационного сообщения с Англией, и был снаряжён спецрейс самолёта. Купили в той компании, какую предлагал Пётр Леонидович, привезли. Операция, которая, ежели бы они его послушали сначала, обошлась бы в 500 фунтов стерлингов, обошлась в 50 тысяч фунтов. "Но знаете, — сказал Пётр Леонидович, — у меня после этого никаких проблем с Наркоматом внешней торговли больше не было".
Это одновременно показывает и Петра Леонидовича, и власть: если нужно учёным, надо обеспечить.
Александр ПРОХАНОВ. А у вас, Жорес Иванович, подобные коллизии были в отношениях с властью?
Жорес АЛФЁРОВ. Нет, Александр Андреевич. Но у нас в советское время было трудно добыть валюту для покупки импортного оборудования. И мне как-то очень нужно было 300 тысяч инвалютных рублей, чтобы купить зарубежную импортную установку.
В 1976 году были выборы в Академию наук. Я до этого не баллотировался в академики, а тут меня выдвинули. И я не добрал голосов. Член-корром меня выбрали сразу, с первого захода, а тут — только со второго, позже.
И вот общее собрание Академии наук, президентом был Анатолий Петрович Александров. Выступал физик-теоретик Евгений Фейнберг из ФИАНа и жаловался на то, что математики не выбрали одного выдающегося математика академиком из член-корров. И Анатолий Петрович, ведя собрание, сказал: ну вот и у нас в отделении не выбрали Алфёрова — крупнейшего физика в области полупроводников. Не выбрали почему? Потому что его директор работал против него.
Объявили перерыв. Директор — мой шеф, я у него начинал работу, академик Владимир Максимович Тучкевич, подбегает к Анатолию Петровичу (они старые друзья) и говорит: "Толя, что ты настраиваешь Жореса против меня?" Тот: "Да нет, Володя, ты сам настраиваешь. Ты всё это сделал". И начинают они спорить. Я послушал, и говорю: "Анатолий Петрович, выберете в следующий раз, не нужно на эту тему говорить. Чтобы её закрыть, даёте мне 300 тысяч инвалютных рублей, я покупаю установку молекулярной эпитаксии, и Бог с выборами". Он мне их дал, и у меня появилась хорошая установка.
По этой части я люблю приводить такой пример. В Белоруссии был замечательный руководитель республики Пётр Миронович Машеров. Это был выдающийся человек, по-настояшему, глубоко интеллигентный. Он окончил пединститут, и начало его работы — учитель физики в школе. Потом комсомольская работа, затем война… Когда он стал первым секретарём ЦК Белоруссии, приходил на заседания президиума Белорусской академии наук без предупреждения, просто чтобы посидеть, послушать, узнать, какие проблемы.
Однажды к нему пришёл ректор Белорусского университета Антон Никифорович Севченко, академик. Пришёл просить валюту — сто тысяч инвалютных рублей — чтобы купить американский спектрометр. Машеров позвал своего помощника: как у нас с валютой? Тот все запасы сейчас — сто тысяч инвалютных рублей, которые предусмотрены, чтобы купить шведский кафетерий самообслуживания на центральной улице — проспекте Ленина — в Минске. Машеров сказал: "Один шведский кафетерий не изменит положение с общественным питанием в городе Минске. Один хороший прибор в хорошей лаборатории может изменить положение в целой отрасли науки. Даём сто тысяч рублей Севченко, чтобы он купил этот прибор!"
Александр ПРОХАНОВ. Это компетентность власти?
Жорес АЛФЁРОВ. Безусловно. С Петром Мироновичем я встречался, когда он был секретарь Минского горкома комсомола, а я был культсектор комитета комсомола школы. В это время — сразу после войны — у нас была всего одна мужская школа в Минске, и пойти к секретарю ЦК комсомола, к секретарю горкома ничего не стоило. Пришёл и договариваешься, что будешь делать то-то и то-то.
А в 1977 году мы вместе с супругой и сыном отдыхали в Белоруссии — просто домик снимали и продукты покупали в колхозе местном. Однажды председатель колхоза к нам пришёл побеседовать. Говорит: три дня назад у нас на поле — Машеров (Он любил на вертолёте облетать республику и опускаться без предупреждения). Опустился, мужики собрались. Он: что? как? Мужики ему: всё нормально, Мироныч. Но вот в прошлом году чекушки были в магазине, а в этом — только поллитровки. Ты ж понимаешь, вечером устанешь, а взял пол-литру, ты ж не оставишь ничего, а на следующий день работать тяжело. Надо, чтобы чекушки появились. Машеров помощнику: "Записал?"
И появились чекушки.
Его безусловно в республике очень любили все: и мужики, и с ним считалось начальство.
Александр ПРОХАНОВ. От чего, скажем, зависит лидер? Он окружает себя сонмом советников, а не советники его выбирают. Как достигается уровень компетентности?
Жорес АЛФЁРОВ. Лидер в науке?
Александр ПРОХАНОВ. Политический.
Жорес АЛФЁРОВ. Политический? Мне трудно судить. Вот в науке это зависит от области. В теоретических областях лидер — это прежде всего учёный, теоретик. А сочетание таланта творческого и организационного — явление редкое. Думаю, в истории нашей науки самым блестящим примером является Мстислав Всеволодович Келдыш. Это безусловно самый выдающийся президент Академии наук за всю её историю, человек совершенно уникальных способностей. Будучи блестящим математиком, он чётко видел прикладные аспекты. Его известность, в том числе мировая, связана с его работами. Это флаттер — резонанс крыльев самолёта. До Келдыша крылья отваливались, а после работы Келдыша флаттер перестал быть проблемой. А вторая его работа — шимми. Шимми — это когда в резонанс входило шасси самолёта. Был такой фокстрот "шимми", и вот — танцует шасси самолета. И опять: до работы Келдыша ничего не могли с этим сделать, а после статьи Келдыша проблема была решена.
Он много сделал и для космоса, и для атомной бомбы. И был уникальный человек! Его ценили все.
В 1974 году я был гостем у Гарольда Брауна — ректора Калифорнийского технологического института — одного из лучших технологических вузов Штатов. А в американских университетах есть традиция: ректор живёт в служебном помещении. Ему университет даёт коттедж, который он занимает, пока ректор. Он меня там принимал, мы ужинали. Я помянул Мстислава Всеволодовича. Браун сказал: "Келдыш был гостем у меня два года назад".
Повёл меня на второй этаж в гостевую комнату, взялся за простынь на кровати и сказал: "На ней спал Келдыш!" Вот какое было отношение к нему!
Помню мою первую встречу с Мстиславом Всеволодовичем. Он был президент Академии наук, и был запланирован его визит в наш институт. Сказали, что он придёт в мою лабораторию. Назначили день. А приехал он днём раньше. Я же в тот день уехал в ЛЭТИ по делам, и вдруг мне звонит секретарь директора: "Келдыш у нас и идёт к вам в лабораторию". У меня был "Москвич" Ижевского завода, я прыгнул в него, помчался к себе. Меня догнало такси, оттуда выскочил гаишник, сделал мне дырку в правах.
Я приехал в лабораторию, сел за стол, и входят Келдыш, Прохоров, Миллионщиков, Скрябин –весь президиум Академии наук. Последним входит наш директор Тучкевич и говорит: "Жорес, у вас три минуты".
Я Мстиславу Всеволодовичу говорю: "Как вы доехали? Он: хорошо. "Как ваше здоровье?" Он: в порядке. Говорю: "Желаю вам дальнейших успехов. Что ещё, собственно, за три минуты можно сказать".
Мы виделись в первый раз. Он сказал: "Жорес Иванович, у вас столько времени, сколько вы считаете нужным". И провёл у меня два с половиной часа. Задавал вопросы "в точку", хотя совершенно в другой области работал.
Для учёного настоящего и занимающего высокие посты самое важное для науки в целом и для других — чтобы он умел увидеть перспективное направление и вовремя его поддержать. Келдыш был далёк по специальности и по своим научным интересам от того, чем я занимался. И он, конечно, не мог оценить детали. Но он интуитивно почувствовал значение всего и понял, поддержал своевременно. И это он не только со мной, но и со многими другими.
Если вы приедете на Байконур и вам покажут домик, где жил Келдыш, или Гагарин… Какая скромность была. А ведь мы были тогда намного богаче. И посмотрите дом, который занимает нынешнее руководство…
Александр ПРОХАНОВ. Другая этика. Меня поражало, когда я был на испытаниях ракет, где собирались генеральные конструкторы, главные конструкторы — колоссального масштаба люди, как они были непритязательно одеты! Какое небольшое значение они придавали тому, как на них сидит пиджак, как галстук повязан. Вся энергия у них шла в изделие — в полёт. А сейчас придёшь на завод — это всё комильфо, всё денди.
Жорес АЛФЁРОВ. Не время другое, а другие люди. И я думаю ещё, было огромное счастье для страны, что атомный проект возглавлял Игорь Васильевич Курчатов. Это другая уникальная личность, потрясающая. Я его меньше знал, общался всего один раз в жизни. Но я знал многих, кто с ним работал. И это было просто счастье, что наш атомный проект возглавлял такой человек. Он пользовался абсолютным кредитом у Сталина. Если, допустим, ему завтра нужен миллиард, у него будет миллиард. Но он спрашивал именно столько, сколько нужно.
Реальный творческий вклад в водородную бомбу сделал Виталий Лазаревич Гинзбург. Собственно, настоящая водородная бомба базируется на двух очень мощных идеях. Одна — это идея первоначально Улама и Теллера — радиационная имплозия. А вторая — дейтерид лития, предложенный В.Л. Гинзбургом.
В целом атомный проект сыграл огромную роль в истории страны. Огромную! Дело не только в том, что мы лишили монополии американцев. А в том, что наш атомный проект был блестящим инновационным проектом.
Да: власти нужна была бомба. Но власть подошла широко и постановления, принятые тогда — это развитие науки и образования в целом, не только в атомной области. Зарплата научного сотрудника сразу резко увеличилась. Вот вчера я защитил кандидатскую, сегодня я — старший научный сотрудник, и мой оклад- 3 тысячи рублей. А такой оклад в то время — оклад директора крупного завода.
Берия как куратор атомного проекта — блестящий. Известно, что когда он был арестован, Яков Борисович Зельдович выбежал из своего кабинета в Сарове к сотрудникам, восклицая: "Нашего Лаврентия Павловича арестовали!"
Я очень хорошо знал и много раз встречался с замечательным немецким физиком Николаем Васильевичем Рилем. Основную часть работы он выполнил в Электростали. Он родился в Петербурге в 1901 году. Его отец Вольфганг Риль, принявший православие и ставший Василием Рилем, был женат на Елене Абрамовне Коган, дочери известного питерского врача, принявшей православие. Они поженились, родился сын, которого назвали Николаем, крестили его у нас во Владимирском соборе. Учился он сначала в "Петершуле" на Невском проспекте, потом она называлась трудовой школой. Затем учился в Политехническом институте. Но в 1921 году уехал в Германию. Его рекомендовали к профессорскому званию, но он пошёл на фирму, занялся люминесценцией и материалами. Ему принадлежит первый в мире патент на люминесцентные лампы. Во время войны он участвовал в немецком атомном проекте, занимаясь очисткой урана.
В 1949 году к нему приехали два полковника и пригласили, как он рассказывал, на дискуссию в Берлин. Полковники же были будущие академики Арцимович и Флёров. Дискуссия продолжалась 10 лет. И была не в Берлине, а в Электростали.
У нас в атомном проекте работало около 300 немецких специалистов. Некоторых мы пригласили, предложили, некоторые писали заявления на работу сами. Очень просто: есть нечего. Сюда он едет на проект и будет обеспечен. Риль, скажем, после успешного испытания атомной бомбы получил звание Героя социалистического труда, Сталинскую премию Первой степени, дом в Москве и дачу в Жуковке.
Те немецкие специалисты хорошо работали. Но реально большой вклад среди них внес только Риль. Все основные проблемы были решены нашими учеными. Сам Риль оценивал, что сэкономил нам, по крайней мере, полгода, сделав очистку металлического урана, который пошёл, в том числе, на наш первый ректор. Другие отзывы — я слышал — три месяца. Это очень много для нашего атомного проекта! Он говорил, что в Электросталь к нему часто приезжал Берия. И любимый вопрос Лаврентия Павловича: "Кто вам мешает работать?" После испытания бомбы Лаврентий Палыч приехал к нему и задал свой вопрос, Риль ему сказал: "Вы, Лаврентий Павлович". Тот спросил: "Почему?" Риль ответил: "Секретность — абсолютно необходима. Но слишком много барьеров. Мы должны знать гораздо больше, что делалось до нас и гораздо больше рассказывать следующему этапу".
Затем — в вопросе организации работы, оборудование и прочее. Риль всё это высказал. Тот: "Напишите ваши предложения". "Я написал, — сказал Риль, — и было всё принято".
Александр ПРОХАНОВ. В советское время угроза как такая категория — угроза строю, она же была и главным стимулом развития науки в том числе. Сейчас проблема угроз увеличивается. Её начинают формулировать, артикулировать. Угрозы государству Россия нарастают стремительно. Не могут они быть стимулом для возрождения науки?
Жорес АЛФЁРОВ. Должны быть. Но в советское время экономика была другая.
Александр ПРОХАНОВ. И экономика развивалась под воздействием угроз, она не сама по себе развивалась. Был атомный проект. Если у политического руководства страны нет понимания угрозы, то мы погибли. Если у руководства есть понимание угрозы для страны в целом, для их персональной группы, то это стимул для развития, для трансформации.
Жорес АЛФЁРОВ. Когда случился 1992 год, бюджет научных институтов Академии наук упал в 20 раз. У ФизТеха (я был директором в то время) в нормальном пересчёте на доллары в 1991 году был бюджет 80 миллионов долларов, а стал 4 миллиона долларов в 1992 году. Возникла гигантская проблема — как сохраниться. И международная научная общественность нам помогала. Нас спасали в то время совместные международные проекты, в том числе с немцами — с Техническим университетом в Берлине был целый ряд совместных проектов.
Поехал я и в Штаты. Я член сразу нескольких их академий наук: Национальной академии наук, Национальной инженерной Академии наук и Франклиновского института. Приехал к президенту Национальной академии наук, которого хорошо знал, говорю: надо спасать российскую науку. Он: да, мы "за", но у нас денег нету. Я — к помощнику президента США по науке. Бромли, физик. Тоже: да, но денег нет.
Я вспомнил, что несколько американских аспирантов, которые были аспирантами у моих коллег, стали работать в Пентагоне. И один из них приехал в 1991 году ко мне в институт с официальным визитом.
Я позвонил ему, и он пригласил в Пентагон. Говорю: так и так, сохранить нашу науку надо. И во время холодной войны отношения между американскими и советскими физиками были хорошие, и мы, когда могли, проводили совместные симпозиумы, семинары. Мы профессионально высоко ценили друг друга. Нужно сохранять эти связи. Он: идём к начальнику Департамента звёздных войн. Пошли к тому, поговорили. Я сказал, что мы предлагаем выполнить фундаментальные исследования, которые вы заказываете своим Университетам. Тот: хорошо, я даю материалы вам на три проекта, вы напишете, один из них будет принят. Обычно мы даём 100- 150 тысяч долларов на проект. Я говорю: хорошо, вы даёте материалы на пять проектов и примете два.
Мы написали 5 предложений, получили два проекта, двести с лишним тысяч долларов, что было очень важно в то время. И точно так же мы имели совместные проекты с Южной Кореей, Китай активно включился. И международное научное сотрудничество нам помогло. С немцами у нас очень сильно развивались отношения.
Я говорю сейчас: когда разделена Германия была, мы понимали, какие политические причины тому, но мне иногда приходило в голову, что если бы у нас случилось, что по Уралу мы разделили бы Россию на две, как это было бы ужасно. Вы стали единой страной. Но ведь у нас-то случилось хуже, и русский народ сегодня разделён гораздо больше. Уже не на две, а на большее число.
И они понимают это. Демократы немецкие, научные работники, понимают: что делается на Украине — это кошмар. И в действительности население планеты проиграло очень от всего этого, когда перестал быть Советский Союз.
Когда я получал Нобелевскую премию, компания Би-Би-Си проводила "круглый стол" с лауреатами. Нас было 12 человек — во всех областях. И экономист Джеймс Хекман, представитель Чикагской школы экономики, на один из вопросов ответил: "Во второй половине 20 века научно-технический прогресс в мире полностью определялся соревнованием СССР и США. И очень жаль, что это соревнование закончилось".
Александр ПРОХАНОВ. И что, остановилась американская ветвь?
Жорес АЛФЁРОВ. Прогресс стал гораздо меньше. Соревнование всегда играет большую роль. Только Советский Союз и США широким фронтом вели научные исследования практически во всех областях. И наше соревнование стимулировало и обе стороны, и научно-технический прогресс во всем мире. Я и сегодня буду поддерживать развитие науки в США!
Когда США увлеклись финансовыми операциями и теряют технологическое лидерство в мире, от этого теряет наука и технический прогресс. И даже сегодня — при ужасной ситуации с российской наукой, сотрудничество российских и американских учёных играет большую положительную роль. Американцы многие это прекрасно понимают. И со многими американскими коллегами мы поддерживаем прочные отношения. И они — за то, чтобы наша наука возрождалась. Когда реформа РАН проводилась, большая группа американских нобелевских лауреатов написала письмо Владимиру Владимировичу, что это делать нельзя. Что российская наука была и есть очень мощная компонента мировой науки.
Александр ПРОХАНОВ. Вы считаете, что американцы замедлили развитие?
Жорес АЛФЁРОВ. Безусловно! И они сейчас очень ревнуют к китайцам.
Александр ПРОХАНОВ. Если возник новый конкурент, разве развития не происходит?
Жорес АЛФЁРОВ. Надо иметь в виду следующее — китайцев в Америке очень много. И они все поддерживают науку в Китае. Мой коллега, Нобелевский лауреат Роджер Кордберг, почётный доктор у нас в университете, как-то говорил: "Очень многие руководящие позиции в науке в США занимают сейчас китайцы".
Общий язык науки в основном английский. А сорок лет назад русский язык играл вполне определённую заметную роль. Я бы сказал, что у меня формула чёткая по этой части: наука, безусловно, интернациональна была, есть и будет всегда, и международное научное сотрудничество играет огромную роль. Но от развития науки получают огромный доход, эффект национальный там, где наука по-настоящему развита.
Что касается науки на просторах бывшего СССР, надо понимать, что наука в Российской Федерации была самой сильной в Советском Союзе. Но довольно много сохранил Борис Евгеньевич Патон — президент Украинской академии наук.
Сегодня Белорусская академия наук делает прекрасные работы, поскольку они востребованы белорусской экономикой. А в области прикладных вещей по очень многим направлениям они сильнее нас. Когда у нас произошла реформа, нашлись охотники и в Белоруссии, по крайней мере, поговорить на эту тему, Лукашенко сказал: "Национальная академия наук есть ядро белорусской науки, никаких реформ не будет, мы будем развивать Академию наук".
У белорусов очень сильная физика, неплохая биология, в том числе генетические исследования, включая чисто практические.
Александр ПРОХАНОВ. В девяностые годы, на ваш взгляд, эта катастрофа в какой степени была результатом распада и общей хаотизации, когда разрушали сокровенное, а в какой степени это была злая воля?
Жорес АЛФЁРОВ. Наверно, злая воля была, но одновременно было желание хапнуть, не размышляя о последствиях. Как-то в 70-е годы мой папа, а он был членом Российской социал-демократической партии большевиков ещё до революции, сказал, что у Ленина были такие слова: если и суждено погибнуть советской власти, то она погибнет не от врагов внутренних, не от врагов внешних, а от рождённой ею собственной партийной бюрократии.
Александр ПРОХАНОВ. В 90-е годы этой бюрократии уже не было, она трансформировалась во что-то другое.
Жорес АЛФЁРОВ. Но в 90-е годы кто это всё сделал-то?
Александр ПРОХАНОВ. Ленин имел в виду перерождение или просто головотяпство?
Жорес АЛФЁРОВ. Думаю, и то и другое. Недавно в "Независимой газете" опубликовали записку — относится она к началу или к середине 1991 года — Александра Яковлева Горбачёву: что надо делать с Академией наук. Расформировать, превратить в общественную организацию, ликвидировать. Это предлагал Яковлев ещё в середине 1991 года! Вся его аргументация очень похожа на аргументацию, которую использует сейчас Фурсенко в своих записках президенту.
При этом наши коллеги американские, немецкие понимают и ценят нашу Академию наук, её старые корни. И они прекрасно понимают, что её нельзя было трогать. Можно было менять руководство, проводить какие-то внутренние изменения…
Чем ещё, помимо потери мощного экономического потенциала, страшно уничтожение высокотехнологичного сектора экономики в нашей стране? Тогда, когда этот сектор экономики был достаточно мощным, в нём работали миллионы и миллионы людей, десятки миллионов занимались интересной интеллектуальной работой. А вместо этого мы нашему населению что предложили? Покупать и продавать?
Александр ПРОХАНОВ. Жорес Иванович, какой был могучий технологический сектор в Советском Союзе! А не спасло.
Жорес АЛФЁРОВ. Не спасло. Но когда мы ликвидировали мощный технологический сектор, то понизили интеллектуальный уровень всего общества! И Владимир Ильич, думаю, был прав, почему не спасло. Посмотрите, что сделало тогда наше руководство.
А как страна работала! Я в Северодвинск с 1958 по 1962 год ездил почти непрерывно, когда делались первые атомные подводные лодки. Первую мы сделали в 58-м, в 59-м мы сделали ещё три. В 60-м ещё три.
В 1961-м Комсомольск-на-Амуре делал по 6 штук тоже. Мы в итоге построили 248 атомных лодок. И наша первая лодка была гораздо лучше "Наутилуса". Она по всем параметрам была лучше — она и быстрее была…
Я получил орден за первую лодку. Я сделал полупроводниковое устройство, которое в случае выхода из строя мотора-генератора перебрасывает всю мощность на аккумуляторные батареи. Но если раньше была система механическая, то эта — полупроводниковая, которая разделяет эти две электрические цепи, но в случае выхода из строя она автоматически перебрасывает. Для этого нужно было сделать уникальные по свойствам мощные выпрямители полупроводниковые. Там на каждом борту было — сейчас это можно говорить — 3600 ампер.
Это первая маленькая лодка. Она уже была в резине, форма прекрасная, скорость у неё была раза в полтора выше, чем у "Наутилуса".
Александр ПРОХАНОВ. Я на этой лодке ходил.
Жорес АЛФЁРОВ. И я ходил. Уникальный совершенно проект "Акулы" Сергея Никитича Ковалёва. Он был выдающийся генеральный конструктор.
На Северодвинском заводе был построен пятидесятый цех — высота 50 метров — для строительства крейсеров. Как? Крейсер закладывается, полностью строится до последнего винта, цех заливается водой, крейсер выплывает. Потом осушают и закладывают следующий.
А позже построили семьдесят пятый цех с высотой 75 метров. И там этих больших лодок можно строить сразу шесть.
Его почти полным аналогом был завод в Комсомольске-на-Амуре, которого сегодня почти уже и нет.
Александр ПРОХАНОВ. Жорес Иванович, предложите клубу какое-то направление, которое считаете актуальным.
Жорес АЛФЁРОВ. В ноябре мы будем отмечать 15 лет нашему университету. И может быть, проведём заседание Изборского клуба у нас в университете.
Фото 1959 года. Жорес Алфёров — орденоносец.
