...В своё время на одной концептуальной выставке я увидела серию художника Виктора Пивоварова, которого я воспринимала, главным образом, как художника-сказочника - он был изысканным соавтором Андерсена, Погорельского, а также иллюстратором журналов «Мурзилка» и «Весёлые картинки». Главный мотив его взрослых картин и рисунков 1970-х - драма вселенского одиночества. Причём не вполне ясно — тяготится ли автор этим чувством или же лелеет его?
Как, впрочем, и все остальные фигуранты 1970-х – начала 1980-х – они желали одиночества, а не бежали от него. «Проекты для одинокого человека» - мир на сером фоне — венский стул, окно, яблоко (с подписью: «Для красоты, для утоления голода или для другого одинокого человека»), расписание дня, варианты неба, сюрреалистические формы снов и, наконец, краткая автобиография с большим количеством душевных терзаний, унылости и вывихов судьбы.
«Проекты...» возникли в середине 1970-х, когда атомизация общества сделалась не то злободневной проблемой, не то — модной темой в искусстве. По сути, об этом повествовали все кинофильмы эпохи Застоя — от рязановских очень грустных комедий, до утомляющих производственно-любовных сюжетов с пустыми названиями. «По Садовым Лебяжьим и Трубным / Каждый вроде отдельным путём / Мы не узнанные друг другом / Задевая друг друга идём задевая друг друга идём», - пел закадровый голос в «Служебном романе».
Ему вторила печальная блондинка из «Иронии судьбы»: «О, одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным». В прессе писалось, что современный хомо-сапиенс — песчинка в космосе, один на один со своими заморочками, и вообще - наши типовые квартиры в домах-сотах это — социальная деградация. Виктор Пивоваров задал себе вопрос «Где я?» и придумал серию комиксовых рисунков: путь человека, живущего на окраине Москвы. Он — в толпе, но он — один. Хорошо это или плохо? Это — данность.
В 1970-х - начале 1980-х по экрану метались бальзаковские тётки и пожухлые доценты (клерки, менты, начальники производств) они что-то искали, пели под гитару стихи Цветаевой, тосковали у окна и утверждали: «Могу весь мир я обойти, чтобы найти кого-то...» Причин искать кого-то не наблюдалось - все эти люди были неплохо устроены, упакованы, много читали и даже ездили на пленэр - бродить по пушкинским усадьбам, разбрасывая осенние листья. И - смаковали своё одиночество, часто получившееся …путём развода. Это их устраивало, но общественное мнение было иным: эй, найти кого-то!
Фоном звучал рефрен: быть одному неприлично (как в кинофильме «Родня»), а эпизодическая героиня Ахеджаковой в «Москве слезам не верит» произносила маразматический диалог насчёт того, что одинокий человек хуже работает. Кате срочно подсовывали Гошу, Людмиле Прокофьевне - Новосельцева, а снобской Раисе Захаровне - брутального голубятника Васю. Это и был тот самый «кто-то», которого надо было хватать без оглядки. Таков оказался социальный заказ - не дать сапиенсу полюбить самодостаточность. Психологи тоже печалились: человеку неохота общаться.
Именно тогда начали говорить, что новые районы не способствуют соседской дружбе и всем этим вариациям из серии «зайти с тёте Маше за луком и солью». Ретро-фильмы, вроде «Покровских ворот», рисовали обаятельную картину коммуналок с милыми соседями. Но! Художники из разряда Виктора Попкова и Дмитрия Жилинского всё больше писали одиноких, задумчивых интеллигентов - им если и было скучно, так уж точно не от отсутствия за стенкой развесёлой тёти Маши, у которой всегда есть луковица.
Одиночество стало модным - оно ассоциировалось не с покинутостью, а с утончённостью. То есть, с одной стороны, общество требовало солидарности, коммуникабельности, семейности, а человек всё меньше хотел общаться. По большому счёту, Перестройка ненадолго сплотила людей, погнав их на митинговые площади. Примерно с 1986 по 1993 год советские (и постсоветские) граждане много и жадно общались. Потому что был повод. И ещё - страх, а он, как известно, заставляет группироваться, тусоваться, держаться вместе...
