Л. Мартынов не только увеличил объём перлов русского стиха, но и умножил величие русской поэзии на золотой пласт произведённых им переводов.
Закипает «Зелень» Тувима; она закипает, пенясь тайными языка, его шаровыми возможностями, его необычайными созвучиями, с ветвей которых опадают драгоценно-золотые листья необычайной образности:
Разговор про зелень беспределен...
Звуком возвеличивая зелень,
Силой вдохновенья умножая,
Буйного добьемся урожая.
Мало видеть слово. Надо точно
Знать, какая есть у слова почва,
Как росло оно и как крепчало,
Как его звучало зазвучало,
Чем должно набухнуть и налиться,
Прежде чем в названье превратиться,
В званье, в имя или в кличку просто...
Прелесть слова — в летописи роста.
Здесь звучало работает феноменально: алхимией своей словно видоизменяя реальность, в которой значение слова ныне снижено, увы, сведено к передаточной функции; а взращённое Тувимом и переведённое Мартыновым забирает вглубь и вширь, касается корней, и уходит, ветвясь и скрещивая смыслы, в метафизические небеса.
…волшебной палочкой действует Тувим, о чём свидетельствует – прямо и косвенно, и, касаясь оной разнообразья пространственных форм, преобразует ею всё, данное окрест, в поэзию:
Лыко в строку ты не ставь мне с бранью,
Что ломлюсь в подсловья мирозданья.
К семенам, ключам, истокам чистым
В исступленье Слововера истом
И в поля родного Словополья
С палочкой волшебною пришел я,
Чтобы зелени вернуть приволье
В польской речи, в нашем Словополье.
Польское врывается в русское: и русское получает новые отливы и оттенки, играя и совершенствуясь звуком.
Тувим, словно обладая глубинным зрением, погружает в детство речи, загораются волшебные огни основ и пластов, вскипает уходящая в волны времён Атлантида, мелькают кентавры…
Выкрикивают ли что-то на бегу?
Или, собеседуя, мудрые, раскрывают иные возможности языка?
Так сойдем же вместе в детство речи,
Как шахтёры в штрек, чтоб издалече
Мог подземной лампой осветить я
Древние дремучие событья.
Мы — в Эрцинском царстве. А над нами,
Над неполомицкими слоями,
Встало Беловежье пластовое
Древнею, дремучею Литвою,
Иновлодские мои дубравы,
Где кентавр топтал свои пратравы,
И славянской Атлантиды хвоя —
Всё языческое, вековое,
Природные пласты – разговаривают…
Шелест и шёпот корней, кроткие слова оленей, открытые детским удивлением глаза: на мир – бесконечный в формах и формулах, дышащий и завораживающий, позволяющий плести такие орнаменты: философии, музыки, всего-всего:
В полный голос брат окликнул брата:
Все ведь были родичи когда-то,
Кровные сумели столковаться.
Смехом-эхом стали окликаться,
Ведь взросли-то от единых зёрен —
То же словище и тот же корень,
Род их зелен, буен, непокорен!
У Тувима – слово-зерно, слово, растящее мир и дающее жизнь…
Не проверим в косной конкретике её, жизни, так ли это, но рокот «Зелени» - могущественное свидетельство в пользу мистической основы жизни.
