– Михаил Александрович, существует ли, на ваш взгляд, возможность создания русского мировоззренческого канона, и какова его актуальность для современной России?
— Я бы ответил словами Ивана Васильевича Киреевского, у которого есть работа «О возможности и необходимости новых начал для философии». Равным образом можно сказать, что формирование русского мировоззренческого канона или русского симфонического мировоззрения не только возможно, но и необходимо. Подобная работа ведется и в других странах. Мне довелось несколько лет назад присутствовать на очень представительной конференции по национальным ценностям в столице Китая Пекине, которая собрала большое количество участников из Юго-Восточной Азии. Там обсуждалась, по существу, сходная тема. Разговор, правда, шел главным образом, вокруг конфуцианства, поскольку центром внимания являлось конфуцианство как разновидность своего рода светской религии, ареалом распространения которой являются многие страны Юго-Восточной Азии.
Во многих частях мира регионально идёт аналогичная работа — прежде всего, в поднимающейся Азии. Надо напомнить, что Россия не только Европа и не только Азия, не только Запад и не только Восток, а по сути Востоко-Запад. Поэтому надо нам внимательно наблюдать за теми процессами, которые идут во всём мире. Я, конечно, не считаю аналогом китайской нашу работу над русским самосознанием, у нас есть свои особенности, отражающие своеобразие русского мировоззренческого канона, или русского мировоззрения. Ведь понятие «русский мир» — это не географическое понятие. Оно обозначает вовсе не совокупность стран, где проживают русские. Это понятие метафизическое, ценностное, имеющее значение не только для соотечественников, но и для тех, кому не безразлична Россия. Таких людей много во всем мире, так как наша страна по-прежнему является центром притяжения внимания и на Востоке, и на Западе.
Эта работа не может и не должна сводиться, в моём представлении, к какому-то этническому самоопределению. Тем более что понятие «русский» значительно шире этничности. Мы должны предъявить сегодня всё то, что составляет образ привлекательности русской культуры, русского мировоззрения во всём мире. Всё больше людей убеждается сейчас в особой роли России для современного мира. Россия доказывает это делом, тем, что она становится реальным субъектом мировой геополитики, не на словах, а на деле отстаивает свои национальные интересы, что показывает специальная военная операция, где на карту поставлена не больше, не меньше судьба России и все ее влияние в мире. И в этом смысле то, что наработано веками в истории отечественной культуры, в истории отечественной философии, в широком смысле вся эта актуальность духовного потенциала России в современных условиях, — все это должно быть предъявлено, а ценность и востребованность всего этого — доказаны.
– Михаил Александрович, русская философия чрезвычайно многообразна, существует множество различных течений русской философской мысли. Как вы полагаете, насколько реально их сведение в рамках одного мировоззренческого канона?
— Да, вопрос не праздный. Почему? Потому что сведение или органическое соединение не означает приведение к единому общему знаменателю, к созданию какой-то универсальной идеологии, годной на все случаи жизни и смотрящей в будущее, по аналогии с программой какой-то политической партии. Лично я против такого сугубо идеологического отношения к теме. Если вспомнить марксизм, который мы ещё до сих пор не забыли, и который во многих отношениях является, так сказать, фактом нашей истории и может многому научить, то, согласно изначальному марксистскому подходу, идеология — это ложное сознание.
Сейчас, в ту пору, когда у нас существует многопартийная политическая система, выставлять совокупность идей, то есть, политических, идеологических программ какой-то отдельной партии в качестве нормативной, было бы совершенно неправильно. Как определял сущность партийного сознания такой выдающийся русский мыслитель как Иван Александрович Ильин, всякая партия главной своей целью ставит захват власти. Если она не ставит такой цели, то она не партия. Поэтому, собственно говоря, в самом выборе идеологического направления того, о чём мы говорим, проявляется что-то явно не симпатичное — то, что мы уже проходили, и то, что несвойственно природе русского мировоззренческого канона, который существенно шире, чем какая-то конкретная политическая идеология. Скорее это интегральная совокупность русских идей.
— Компендиум своего рода. Сумма всех русских идей.
— Да, это не какое-то конкретное определение русской идеи, как это звучит, скажем, в исполнении Соловьёва, Бердяева или других русских мыслителей. А это именно интегральное собрание, это русские идеи во всём их огромном своеобразии и многообразии, копилка, сокровищница русской мысли, и из этой сокровищницы по мере необходимости, по мере потребности, можно доставать ту или иную идею, нужную для сего времени, актуальную для определенной ситуации. Вот о чем мы можем говорить, и, я думаю, должны говорить. Ведь многие идеи, вообще вся наша интеллектуальная история и вся эта наша сокровищница, состоит во многом из полузабытых или забытых идей.
Вообще наша история и культура во многом состоят из потерь и попыток вернуть утраченное. Таких примеров можно массу привести, например, в советский период утрачено было всё богатейшее наследие русского послеоктябрьского зарубежья, оно сейчас вернулось к нам, хотя и нельзя сказать, что в полном объёме. Всякая эмиграция существует лишь определенное время, русские мыслители не хотели называться эмиграцией. Они назвали себя русским зарубежьем, продолжая за рубежом развивать ту совокупность русских идей, которую невозможно было в советских условиях развивать. Сейчас эта часть русского метафизического канона вошла в единый поток русской культуры.
— Какие основные культурные коды, или матрицы, на ваш взгляд, лежат в фундаменте русской национальной идентичности?
— Это вопрос объёмный, но я уже сказал, что наш разговор не сводится к обоснованию некой «самобытной» этничности, понятой как «само по себе бытие», бытие, существующее отдельно. Сокровищница русских идей значительно шире своего этнического самовыражения. Почему? То, что мы называем русским миром, развивается людьми самых разных национальностей, самых разных культур, и русские идеи разрабатывались и продолжают, кстати, разрабатываться именно таким образом. Сейчас фактически русскую гуманитарную культуру в широком смысле поставили в положение изоляции в недружественных России государствах. В качестве примера могу сказать, что с Московским университетом разорвали договоры о сотрудничестве более ста зарубежных университетов. Но у нас открываются новые, так сказать, области для сотрудничества в других, а не только западных регионах. Настоящим мировым центром изучения России стал Китай, где раз в два года, — после ковида это возобновилось, — проводятся всекитайские конференции историков русской философии.
— То есть, они нас пристально изучают, в т.ч. наши мировоззренческие основы.
— Китай изучает вообще всё, что существует и даже то, что не существует. Это можно сравнить с тем, что было в XX веке в Соединённых Штатах Америки, когда осуществлялись так называемые Russian Studies. Это, надо сказать, хотя и негативный, но очень яркий пример. Пример такой американской деловитости, соединенной с большими финансовыми вложениями, — и это дало свои результаты.
— То есть они на системном уровне нащупывали наши уязвимые «акупунктурные точки».
— Абсолютно. Но это, конечно, не могло развиваться и существовать без русского послеоктябрьского зарубежья, которое сложилось так, что после революции и гражданской войны, за рубежом, оказался самый цвет русской мысли. Всемирно известные ученые, скажем, основатель современной теоретической социологии Питирим Александрович Сорокин, который до конца своих дней себя осознавал в качестве русского человека, и создал на склоне лет в Гарварде так называемый центр творческого альтруизма, главной задачей которого было изучение богатства русской религиозно-философской мысли. Под конец жизни он создал такой центр, где занимался в основном исследованием русской религиозной мысли, что не понимали никак американцы. Они считали, что у старика что-то с головой.
Во время войны он написал, кстати, до сих пор не переведенную на русский язык футурологическую работу «Россия и Соединённые Штаты» (1944). Он размышлял о том, как будет устроен мир после окончания войны. И считал, что должны быть сняты односторонности и недостатки как капитализма, так и социализма. Причем остальному миру следует многому поучиться у социализма, который развивает Советский Союз. И капитализм, в свою очередь, должен избавиться от присущих ему недостатков. Вообще-то он был человек левого мировоззрения, левый эсер, и в этом качестве он как раз и попал под высылку из советской России в 1922 году. Этот гениальный человек продолжал оставаться сторонником русского мировоззрения, о чем свидетельствует его предсмертная статья «Основные черты русской нации в XX столетии» (1967), до сих пор представляющая огромный интерес. В том числе, и в контексте той темы, о которой мы с вами говорим. Я уж не говорю о других философах. Это и Иван Ильин, и Николай Бердяев, и Семен Франк, и другие блестящие мыслители, которые внесли вклад в разработку проблематики русской идеи.
— Михаил Александрович, признавая факт довольно существенного влияния западноевропейской мысли на русскую философию в целом, можно ли выделить какие-то конструктивные черты в русском западничестве, интенсивно развивавшемся в XVIII и XIXвеках?
— Во-первых, надо вспомнить о том, что западничество и славянофильство, если говорить о 30-40-х годах XIX-го века, когда они возникали как идейные течения, это две стороны одной медали, или две главы двуглавого орла., одна голова которого смотрит на Восток, а другая — на Запад.
Это определение Александра Ивановича Герцена, который сочувствовал больше западникам. Так у него в «Былом и думах» есть главы «Наши» и «Не наши». В главе «Наши» фигурируют, главным образом, западники, а «не наши» это славянофилы. И те, и другие, согласно Герцену, представляли разные стороны одного русского патриотизма, а не партийно-политической вражды. Следует заметить, что такие западники, как, например, Пётр Яковлевич Чаадаев, принадлежали к числу патриотических западников. Он был далеко не простым поклонником или имитатором западной культуры.
— Не ненавистником России.
— Совсем не ненавистником. Не случайно тот же Бердяев пишет в своей «Русской идее», что основателем русской философии истории стал гвардейский офицер Пётр Чаадаев. Он был гвардейский офицер, участник войны 1812 года.
— Боевой офицер.
— Боевой офицер, дошел до Парижа, там, правда, он попал под влияние французского традиционализма, и отсюда вот те изменения, в его взглядах которые произошли и нашли свое отражение в первом «Философическом письме». Ведь западную действительность он хорошо изучил, прекрасно зная французский язык, неслучайно его основное произведение «Философические письма» написано на французском языке. Единственное из этих писем было опубликовано при жизни в 1836 году в журнале Московского университета «Телескоп». Но вот что писал этот патриотически настроенный западник: «Нам нет дела до крутни Запада, сами-то мы не Запад!»
— Он осознавал несовпадение траекторий развития России и Запада.
— Абсолютно. Это в письме к Александру Ивановичу Тургеневу, известному мемуаристу, который как раз писал о людях 30-х — 40-х годов и оставил известные мемуары «Замечательное десятилетие». Так вот, к Чаадаеву пришло осознание, что Россия не является зеркальным отражением того Запада, который он хорошо изучил. Более того, Россия может при известных исторических обстоятельствах использовать непохожесть на Запад как уникальное преимущество. Какое преимущество? Преимущество не повторять ошибок Запада. Это очень глубокая мысль, не наступать на те же грабли, а использовать чужой опыт именно как крупнейший ресурс, как уникальный ресурс, употребимый для своего собственного развития. И особенно его в этом направлении укрепило наблюдение за европейскими революциями 1830-х, ибо Запад, в действительности, оказался не столь прочным и фундаментальным, как это могло казаться. Это и есть пример патриотически настроенного западничества.
Поэтому западников и славянофилов надо воспринимать как две стороны одной медали. Они взаимно дополняли друг друга. Например, признанный основатель славянофильства Алексей Степанович Хомяков, по своим привычкам был настоящим западником. Любил спорт, конные скачки. Между прочим, написал первую, в своём роде, статью «Спорт в Англии», где пропагандировал спорт. Он считал, что Россия представляет лучшую форму устройства из всех возможных. При этом добавлял: «Боюсь, что таковой и останется». То есть он не был слепым каким-то патриотом и не был, так сказать, лакировщиком всего существующего в России, в том числе, как известно, не считал идеальным и наличное состояние православной церкви. Собственно, его понимание соборности — это и есть упрёк современному состоянию церкви, это представление об идеальной церкви, которой, может быть, ещё и не существовала, но к которой следует стремиться.
Многие крупные мыслители, тот же Александр Иванович Герцен, без которого совершенно не может быть понята история русской мысли, был скорее западник, чем славянофил. Но в то же время он основатель русского социализма, и с московским кружком славянофилов его роднит признание самобытности русского общественного строя, основанного на общине и русской истории, которая вовсе не является калькой с истории Европы.
Можно указать на Фёдора Михайловича Достоевского, члена первого социалистического кружка, каким он был, кружка Петрашевского. Достоевский начинал как петрашевец. После суда, на каторге и в солдатчине, под влиянием тех обстоятельств и условий, в которые его поставила жизнь, он понял, что «теория среды» (так он стал называть социализм, выработанный европейскими просветителями) не имеет отношение к реальной российской действительности. Она сводится к несложной формуле: ты сделай среду лучше, и человек станет лучше. Так он определял в послесибирский период, в «Дневнике писателя», суть этой теории. На самом же деле, осознал Достоевский, зло таится в человеческой натуре гораздо глубже, чем полагают господа лекари-социалисты. Ибо оно неискоренимо при любом общественном устройстве. Ты человека хоть золотом осыпь, а он всё будет заявлять своё своеволие. И это показано в его произведениях, особенно в «Бесах», где выведен особый тип «социалистов-мошенников». Так что и сам Достоевский на многих собственных жизненных примерах продемонстрировал сложную мировоззренческую эволюцию — был западником, был и социалистом, но стал почвенником. У нас был, еще в советское время, профессор по курсу диамата, оригинальный гносеолог, бурят по национальности — Арчжил Якимович Ильин, который любил говорить: «Ребята, жизнь сложнее всяких схем, даже диалектических». Тогда это звучало, знаете ли, весьма неортодоксально.
— Михаил Александрович, работа над русским мировоззренческим каноном предполагает своего рода картографирование системы русских мировоззренческих, метафизических ценностей. А уместна ли, на ваш взгляд, в перспективе такая работа по отношению к ценностям наших потенциальных союзников, или противников. В частности, аналог их «Russian studies», направленный на наших потенциальных противников, или союзников?
— Да, и русский метафизический канон тем как раз и характерен, что Россия всегда была открыта к миру. Россия не замкнутая страна, где, как в Китае, существует культ «тысячи церемоний», где всё должно быть по ранжиру. Ничего подобного в России нет, русские идеи чрезвычайно многообразны и, есть такое удачное слово — разнолики.
Существуют разного рода стереотипы по поводу национальных философских традиций. Например, считается, что французская философия — это философия экзистенциальная по преимуществу, немецкая философия тяготеет к метафизике, а философия американская к прагматизму. Так вот русская философия и прагматична, и экзистенциальна, и метафизична, и социально привержена, а еще и тяготеет к историософичности, а также к персонализму. При всем многообразии русских философских ориентаций, тем не менее, в России пользовались особой популярностью немецкие масштабные метафизические доктрины. Отсюда особый русский интерес к Гегелю и Марксу.
А вот русские, они и экзистенциалисты, и романтики, — и кто угодно. У нас нет какой-то определяющей в этом русском метафизическом каноне стержневой идеи, вокруг которой всё накапливалось бы, как это бывает в странах с бедными метафизическими традициями. Например, в Америке ничего, кроме прагматизма оригинального в метафизическом смысле не было создано.
— В смысле актуальной философской мысли?
— Да, в смысле актуальной философской мысли. Поэтому Россия всегда использовала достижения и Востока, и Запада, интегрировала, вбирала в себя. Вот недавно в Петербурге открыли памятник Сергею Семёновичу Уварову, выдающемуся человеку. Я думаю, что это один из первых примеров памятника выдающемуся государственному деятелю, попечителю Петербургского учебного округа, затем министру народного просвещения, президенту Академии наук, автору знаменитой формулы «православие, самодержавие, народность». Я, кстати, обошёл этот памятник со всех сторон, нигде знаменитой триады на памятнике не заметил. Видимо, некоторая цензура была, почему и не выставили эту формулу. Хотя в действительности никакой претензии на нормативный идеологический канон в этой формуле не было. В советское время это именовали идеологией официальной народности. В действительности же это не была никакая официальная идеология. Это был на самом деле то, что сейчас называется госстандартом в области образования. Как вести, вот как сейчас мы говорим, гуманитарные дисциплины в текущих условиях, когда произошла, к примеру, Великая французская революция, провозглашены универсальные и всех заразившие лозунги.
— Свобода, равенство и братство.
— А вот так и надо в качестве альтернативы ввести иную триаду. При том что сам граф вовсе не был «упертым самобытником». Это был утонченный человек. Уваров — один из основателей российского востоковедения и автор замечательной работы, опередившей на десятилетия вперед русскую мысль. Работа называется «Проект Азиатской академии». Бывший дипломат, он рано ушел с дипломатической службы, на которой понял, что на Западе России делать нечего, там все уже «занято». России с ее необъятными ресурсами и открытостью к Востоку надо идти на Восток, поэтому он начинает по сути свой проект освоения Востока. Вот его слова из этой работы: «Россия буквально лежит на Азии, достаточно посмотреть на её границы». Это, конечно, не мог сказать такой «упёртый самобытник», который мыслил бы исключительно в границах упомянутой триады. Уваров был образованнейший человек, знал множество языков. И хорошо, что сейчас вот таким государственным мужам ставят памятники.
Таких много в России. И вот эти импульсы, не только идущие от Запада, но и очень важные в современном мире, тем более, идущие с Востока, от Азии, — это тоже то, что наполняет русский метафизический канон. В этой связи нельзя не упомянуть евразийство как идейное течение русского послеоктябрьского зарубежья. Казалось бы, что там, в эмиграции, в 20-30-х годах XX века, группа эмигрантов могла сказать такого, что сейчас не только является предметом оживленного обсуждения в России, но и дискутируется во многих странах мира? Однако евразийство пошло в дело: Евразийский экономический союз, многие принципы, которые провозглашали евразийцы, пошли в ход. И это один из важных итогов действенности, реалистичности русского метафизического канона, который никогда не замыкался в какой-то западоцентричной скорлупе. И вообще русскость — это значительно более широкое понятие, чем движение по какой-то узкой тропинке. «Широк русский человек» по Фёдору Михайловичу Достоевскому.
— Михаил Александрович, необходим ли сейчас, на ваш взгляд, институт по изучению основ русской цивилизации?
— И необходим, и остро актуален. Более того, уже очень давно. Я сошлюсь на записку Александра Сергеевича Пушкина на высочайшее имя, которая называется «О народном воспитании». Что там говорится, в этой записке? Пушкин говорит о том, что во всяком университете необходимо учредить особую кафедру, которая изучала бы «всё богатство физиономии нашего народа», а это и есть, собственно говоря, особенности нашей цивилизации, — включая традиции, привычки, обряды и даже пережитки. Вот такая мысль высказана была Александром Сергеевичем.
— То есть, она уже в то время была актуальна?
— Да, подтвердил ее и Гоголь Николай Васильевич в своём итоговом произведении «Выбранные места из переписки с друзьями», шестая глава которого называется «Нужно проездиться по России». Там тоже говорится как раз о необходимости всестороннего изучения России, но не кабинетного, не книжного, а непосредственного соприкосновения с ее жизнью. Проездиться по России, изучить всё это гигантское пространство, изучить — и тогда уж потом писать о ней.
И такая попытка в русском зарубежье была. Сам термин «Россиеведение» принадлежит евразийцам. Небольшая группа молодых, патриотически настроенных мыслителей, тех, кто успел получить образование в России, стремилась сохранить русскую культуру за рубежом. Особенно важно было донести знания о России до молодежи, которая была оторвана от Родины. С этой целью и необходимо было наладить россиеведение. Хотя Россия перестала быть такой, как она была прежде, знания о ней, полагали они, нужно сохранить, ее нужно изучать. И вот в таких условиях и родился термин «россиеведение» (родиноведение, отечествоведение). Он был потом в виде перевода на английский язык использован на Западе, прежде всего в США как те самые Russian Studies.
— В качестве инструмента по разрушению, деконструкции России?
– Совершенно верно. Запуск в 57-м году искусственного спутника Земли произвел шокирующее впечатление на американское общество. Отсюда в среде первого поколения изучавших Россию стал под впечатлением этого события использоваться термин «послеспутниковое поколение». В 1958 году Конгресс США принимает «Закон об образовании в интересах национальной обороны», который положил начало этим русским исследованиям. Обратите внимание на то, что в этом федеральном законе ключевым словом является «образование». Американцы пришли к выводу, что советское образование, где дается очень серьёзная подготовка в области математики, физики, химии, естественных наук, — чего не было в массе американских школ и вузов, — явилось предпосылкой для советских успехов в космосе.
Получилось так, что в период разрядки, на который пришелся расцвет Russian studies, было много сделано для исправления прорех в американском образовании. Многие русские профессора ездили в Америку с этой целью, учили этих «идиотов» американских, вот, и невольно помогли…
— Невольно были использованы противником.
— Многое американцы реально позаимствовали. Советское образование было действительно выдающееся.
— Михаил Александрович, возможно ли в рамках одного мировоззренческого пространства собрать с одной стороны атеистов и агностиков, а с другой стороны верующих различных конфессий?
— А что тут такого необычного? Я знаю много примеров, когда люди верующие верой и правдой служили советской системе. Достаточно назвать епископа Луку Крымского, Войно-Янсенецкого, выдающегося врача, основоположника гнойной хирургии, участника Великой Отечественной войны, ставшего лауреатом Сталинской премии. К тому же он был оригинальным религиозным мыслителем. Иным примером является выдающийся русский философ Густав Густавович Шпет, который знал 18 языков, оставил после себя огромное наследие. Многие из его сочинений только недавно стали публиковаться. Был убежденным рационалистом, неверующим человеком, поклонником феноменологии Гуссерля, сторонником понимания философии как строгой науки. Был первым директором первого в советское время Института научной философии, основанным при факультете общественных наук Московского университета. К сожалению, был репрессирован в 1937 году. Но как честный исследователь, он одним из первых написал «Очерк развития русской философии», где уделил значительное внимание развитию философии в российских духовных академиях. В России, как известно, до революции было четыре духовных академии, в Петербурге, Москве, Казани и Киеве.
Кстати, первая книга о русском самосознании, философском и литературном, написана на немецком языке. Ее автором был Томаш Масарик, впоследствии ставший первым президентом Чехословацкой республики. Он был большим поклонником русской философии, иностранным членом Московского Психологического общества при Императорском Московском университете. Хотя его большая монография «Россия и Европа» опубликована в 1913 году на немецком языке, она как пионерская работа вполне заслуживает того, чтобы ее учитывали в русский метафизическом каноне.
Или возьмем такого русского религиозного мыслителя-традиционалиста как Иван Александрович Ильин. Ему, несомненно, принадлежит важное место в русском религиозно-метафизическом каноне, наравне с Н.А. Бердяевым, например. Однако Ильин называл Бердяева «православным ересиархом» и не принимал создателей новых вариантов религиозных форм, которые в чем-то расходились с традиционным православным вероучением. Относился к этому строго, о чём свидетельствует его переписка с его другом, писателем Иваном Шмелёвым, с которым даже спорил на этот счёт.
Конечно, нельзя относиться к русскому мировоззренческому канону примерно так же, как относились бы преподаватели духовных академий, например, к курсу свободомыслия. Очевидно, они просто его бы не принимали. Но элементы свободомыслия патриотического, я бы сказал, свободомыслия, примеры которого мы затронули в нашей беседе, также должны быть причислены к русскому мировоззренческому канону. Например, это и Чаадаев, который, кстати, называл себя между прочим христианским философом. В действительности более близким к католическому традиционализму, чем к православию. Но он, несомненно, был патриотически настроенным человеком, хотя и скептиком по поводу русской истории. Прав был Александр Сергеевич Пушкин в своем критическом отношении к философии русской истории Чаадаева, который источником всех бед России считал то, что Россия приняла христианство не от Рима, а от Византии, из «мутного источника», как он выразился. При этом, как известно, Пушкин, возражая Чаадаеву, утверждал, что он не хотел бы иметь иной истории, кроме истории своих предков. Причем, эти строки обнаружили только после смерти Пушкина, он нигде их не обнародовал, не желая причинить вред Чаадаеву, находившемуся под домашним арестом.
Примеры такого симфонического переплетения разнородных идей весьма многочисленны и обычны для русского метафизического канона. Возьмем самое «долгоиграющее» из русских идейных течений, дольше всего существовавшее — народничество. У Горького роман «Жизнь Клима Самгина» имеет подзаголовок «Жизнь за 40 лет». Фактически это жизнь русской интеллигенции за 40 лет, там описаны не только народники-пропагандисты, но и разного рода религиозные философы, богоискатели и марксисты. И это всё составляло единый поток русской интеллигентской культуры, которая и заварила во многом всю эту кашу. Так что тут примеры не только с плюсом, но и примеры разноликие, противоречивые.
Само возникновение русской интеллигенции явление двойственное противоречивое. Что же такое интеллигенция? Это же не какая-то там изначально оппозиционная сила, это плод могущественной Российской империи, это результат реформы Петра Великого. Как показал Георгий Петрович Федотов, целое столетие интеллигенция шла с царём вместе против народа, чтобы затем пойти с народом против царя, а в итоге — и против царя, и против народа. Вот в этой формуле всё сказано, и мировоззренчески тоже там, так сказать, то же самое прослеживается: и отношение к официальной религии, и всё что угодно.
— Михаил Александрович, в завершении нашей беседы вопрос: какие вы видите осевые пространства русской идеи, вокруг которых могло бы быть построено интегральное мировоззрение, интегральная мировоззренческая система?
— Актуальным, просто инструментально актуальным пространством является евразийство. Сам Запад нас выталкивает на Восток, в Азию, введением разного рода санкций и мнимой «отмены» всего русского — русского спорта, науки, культуры, искусства и т.д. Запад не покупает нашу нефть и газ, зато покупают ее Китай, Индия и так далее. И вот это направление становится для России особо актуальным, это путь в сторону глобального Юга, где живет большинство человечества. Это большая часть населения земного шара, кстати.
— Есть ещё Африка — континент-тайна.
— Есть ещё Африка. Вспоминается известная бардовская песня: «У них первый был вопрос о свободе Африки, а потом уж про меня в части разное». В Африке помнят антиколониальную роль России.
Сейчас буквально идёт сдача позиций Франции в Африке. Франкофонную культуру насаждали и что-то делали действительно в области образования, и, несмотря на это, Францию буквально сейчас вышвыривают из Африки, а их место занимает Россия. Вот освобождаются те зоны, где, я думаю, будет прибавляться влияние нашей мягкой силы — изучение русского языка, русской культуры и др. Я много раз бывал в Китае, я это вижу, причем с каждым разом я вижу конкретные результаты. И сейчас получается, что Китай — единственная великая страна, которая постоянно посылает нам студентов. Я сам научный руководитель двух китайских диссертаций, их авторы работают очень хорошо в системе высшего образования.
На мой взгляд наиболее перспективное направление, осевое пространство нашего канона — это евразийское направление. Кто владеет Евразией, тот владеет миром. Правда, это не русская, а западная формула. У нас был Савицкий Пётр Николаевич, тоже неслабый геополитик. Кто владеет Евразией, тот владеет миром — и современные события, они постоянно это каждый день доказывают.
— И последний вопрос — какова, на ваш взгляд, цивилизационная миссия России в текущий исторический момент?
— Цивилизационная миссия России должна несколько измениться. Мы говорили о достижениях России, о том, что она служила всему миру, оказывала влияние на весь остальной мир, часто жертвуя самой собой во имя достижения определенных целей, далеко не всегда в пользу собственных интересов. Сейчас наступило время задуматься о самих себе, нужно укоротить извечный российский универсализм. Универсализм, который лежит в основе русской идеи — это служение миру. Русская идея в несколько абсолютизированном определении Владимира Сергеевича Соловьёва в этом и заключается: быть мостом между Востоком и Западом, во имя христианского единства.
Но хватит быть мостом, пора задуматься и подумать о самой себе. И вот сейчас главное — определение своих собственных цивилизационных и метафизических интересов. Поэтому так важно и формулирование русского мировоззренческого канона, и уже не в абстрактном каком-то виде.
— А в качестве насущной проблемы.
— В качестве насущной проблемы, как практическое руководство к действию, как ответ на исторический вызов. Вот это, мне кажется, сейчас наиболее актуально. Хотя универсализм российский все равно сохраняется.
Здесь вспоминается «Самопознание. Опыт философской автобиографии» Николая Александровича Бердяева, где он с самого начала заявляет: «Я — русский мыслитель». Но при этом отвергает все обвинения в сторону национализма, утверждая: «Я универсалист». Вот это и есть необходимое соединение, признание своих собственных метафизических интересов, своего собственного русского мировоззренческого канона, который не просто должен лежать мёртвым грузом в библиотеках, а должен быть пущен в действие.
Публикация: Изборский клуб
