Не только сегодня, но и семьдесят с лишним лет назад подготовка к войне начиналась с информационных кампаний. Главной ошибкой отечественной пропаганды предвоенного времени стало формирование у населения неверного, расслабляющего образа противника и совершенно нереального, до предела героизированного образа советского воина. Сама же война в фильмах, книгах и газетных публикациях изображалась в облегченном варианте, почти как парад на Красной площади. Знаю это по материалам военной поры из архивов Башкирии.
«Если враг полезет к нам матерый»
Вот, к примеру, репертуар Башкинопроката за 1-е полугодие 1941 года. «Горячие денечки», «Если завтра война», «Эскадрилья номер пять», «Морской пост»… Все эти фильмы выдержаны в духе военных приключений и говорят об одном — впереди легкая и непременно веселая победа над противником.
Кто такие немцы? Колбасники. Итальянцы — макаронники. Румыны — мамалыжники. Что еще? «Чужой земли мы не хотим, но и своей не отдадим ни пяди». Да, правильно говорит товарищ Сталин. Со своей бы управиться. Вон ее сколько… Так думало большинство. В совокупности пропагандой был создан миф о легкой войне.
Что воевать придется, люди предполагали. Уже октябрятами узнавали, что наша страна на остальные страны не похожая — в других правят капиталисты, которые нас ненавидят и желают нам гибели. Но, говорили учителя и парторги, погибнут они сами, потому что братья по классу (рабочие стран Запада, мировой пролетариат, коммунисты всего мира) не поднимут на нашу страну руку, а обратят оружие против самих эксплуататоров. С помощью Красной Армии они пронесут через всю планету знамя революции!
Общие настроения граничат с наивностью. Немцы? Цивилизованнейшие люди! Гете, Бах и вообще Карл Маркс! Немцев знал и простой народ по империалистической войне 1914 года. С ними воевали, как с другими. Вспоминали: «Люди как люди, ничего особенного».
Кроме ложного образа врага, предвоенные фильмы, газеты и книги создавали совершенно нереальный образ советского воина — того, кто должен сокрушить «мировую реакцию». Он сотнями уничтожал вражеских солдат, а самого пуля не брала. Нашему солдату чужды страх, голод, боль, слезы, по пути к цели он преодолевает все мыслимые и немыслимые препятствия… С такими и похожими на это представлениями многие потом уходили на фронт.
Весь день было утро...
Из воспоминаний Аи Гизатуллиной: «...Отчетливо помню день 22 июня. Он был солнечный, теплый. Меня послали в магазин. Там вовсю говорили о войне. Я тут же побежала домой. И застала ребят нашего двора. В комнате, где висела большая карта, они о чем-то шумно спорили. Кажется, о том, что немцам не удастся глубоко проникнуть в пределы нашей страны. Кто-то даже объяснял, какими станут ответные действия Красной Армии и водил пальцем по Европе».
Поэт Мустай Карим вспоминал, что первый день войны и всю последующую ночь разносил по Уфе повестки. Запомнилось, как легко сверстники отнеслись к событиям. Боялись одного — войны на всех не хватит, кто-то не успеет повоевать.
Многие вспоминают толпы людей перед уличными репродукторами, которые с напряженным вниманием вслушиваются в слова слегка заикающегося Молотова. Некоторым из слушавших его тогда показалось, что он не столько заикается, сколько удивляется тем вещам, которые раскрылись перед ним только что.
Первые мысли были — ничего непонятно, ведь учили, что воевать будем только на чужой территории. Об этом говорил приезжий лектор из Москвы: «войны не будет, Гитлеру невыгодно с нами воевать». Лишь на минуту всколыхнуло — почему по радио выступает не Сталин, а Молотов? Но, видимо, это объяснялось высшими соображениями…
Одному из уфимцев запомнился разговор во дворе, услышанный через открытое окошко. «Ну что там слышно нового?» — спрашивает дворник соседку. «Да вот, бутыль с керосином разбила». «Да нет, я про войну». «Какую?» «Ты что? Час назад сказали, что немец на нас пошел. Бомбит города».
Председатель одного из колхозов Матраевского района в первый же день войны собрал митинг и произнес речь. Односельчанам запомнилась фраза: «В Петров день, товарищи, в Берлине будем чай пить!».
Роза Ахтямова, работавшая в годы войны медсестрой в госпитале, а затем добровольцем ушедшая на фронт, вспоминает: «Помню, на поле не высохла роса, а мы пошли полоть сорняки. Возвращались с работы на закате солнца. Устали, но пели веселые песни. Как только подошли к деревне, нас остановили и упрекнули, что поем. Так узнали о войне. Все пошло кувырком. Нас перевели в медучилище и учили по ускоренной программе. Отец ушел на фронт, два брата-близнеца тоже. Все трое погибли».
Бывший фронтовик, профессор Башгосуниверситета Суфиян Поварисов вспоминал, как радовался вместе со сверстниками, что поедет на войну. В его родной деревне Тупеево Илишевского района в один год родилось сразу тридцать мальчишек. Все вместе отправились на призывную комиссию, а накануне отъезда в райцентр Верхне-Яркеево до рассвета бродили, распевая песни. «Если подумать, чему радовались? Ехали не на прогулку — на фронт, где смерть кругами ходит. А тогда думали: «Вот мы какие, сам черт нам не брат!» Война из этих тридцати здоровых парней пощадила только пятерых: Суфияна, Раиса, Малиха, Мирзанура и Мидхата. Остальные не вернулись.
Врач Екатерина Кадысева вспоминает: «Был жаркий день, почти все горожане на реке Белой. Вдруг, как гром среди ясного неба, голос диктора, сообщившего, что в 14.00 по радио выступит нарком иностранных дел. Началась война. День померк, побежали в школу. Всех собрали в спортивном зале. Выступил директор, который сказал, что мы должны готовиться заменить старших. На следующий день весь класс отправился в Стерлитамакский зерносовхоз. Вставали с зарей, работали на волокушах, а когда была скошена пшеница, нас перевели на ток веять зерно. Так прошло первое военное лето».
Так оно всем и запомнилось, это лето, разделенное надвое. Первый день войны изменил характер человеческих действий, поступков, мыслей, во временной протяженности он стал не просто начальной точкой отсчета событий, но водоразделом, расколовшим жизнь на две несоединимые части — на ту, что была минуту назад, до войны, и на ту, что настала теперь…
Содрогаясь от поражений на всех фронтах
Очевидцы вспоминают: уже в первые дни войны множество людей, обязанных командовать в бою взводами, ротами, батальонами и полками оказались оторванными от своих, уже дравшихся с врагом частей, оказались не на своем месте, не в своей части, стали людьми, ищущими свое место, бессмысленно сующими документы одному, другому, третьему…
Чувство вины мучило командиров, оказавшихся в отпусках или командировках и оторванных от своих частей. Военные ждали вестей по радио, включали поверку временем. Вестей же не было никаких. Что произошло? Ждали, когда же по радио будет говорить Он...
Сводки начинались торжественно: «От Советского Информбюро...». Затем шло перечисление подбитых вражеских танков и сбитых самолетов. Радио рассказывало о подвигах красноармейца, забросавшего гранатами взвод фашистов, или о пулеметчике, уничтожившем взвод или даже роту. Но что было особенно горько и необъяснимо, заканчивал свою торжественную речь Левитан неизменным сообщением о сдаче врагу городов одного за другим.
Все это вступало в противоречие с лозунгами, которые были на слуху, со строчками из песен «на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью, могучим ударом», «если враг полезет к нам матерый, он будет бит повсюду и везде», «врагу мы не позволим рыло сунуть в наш советский огород».
Вспоминают, что обстановка в тылу была не только тяжелой, но и совершенно неясной. Объясняя причины войны, кто-то говорил, что немец Гесс, наверное, договорился с англичанами, которые согласились мириться за счет России, если немцы свергнут коммунизм. Но слишком много, конечно, не говорили — в эти дни объявили о борьбе с паникой и паникерами. Случалось, прямо в городских очередях производились аресты.
В то же время всеми владела некоторая эйфория, многие ожидали сообщений о нашем победоносном контрнаступлении. Радио же глухо говорило только о больших сражениях. Красная армия вела непрерывные бои на сменяющих друг друга направлениях, но каждое новое неизменно оказывалось восточней предыдущего. Читали речь Черчилля о нападении на Россию, опубликованную в газетах, и нисколько не верили его искренности.
3 июля Сталин выступил по радио с обращением к народу, начинавшемуся словами: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» Слово «трагедия» не было произнесено, но звучали не менее тревожащие душу слова — «ополчение», «оккупированные территории», «партизанская война»… Они означали конец иллюзиям. Горькая правда была сказана — наши войска отходят по всем направлениям.
Некоторым казалось — если перебросить на фронт еще сколько-то танков, послать на немцев еще сколько-то самолетов, выдвинуть на рубежи еще сколько то пушек, — все, враг остановиться. Но правда была страшней. Страна оказалась не готова к затяжной войне. Не готова ни по количеству, ни по качеству вооружения. Но не только. Сами люди не были настроены на долгую изнурительную войну. Все это пришлось делать в спешке, на ходу, содрогаясь от поражений на всех фронтах, в судорогах распада экономических связей между предприятиями, между оккупированными и свободными областями, в сумятице разрушенного быта и естественного порядка вещей...
Киношные представления о немцах и о себе быстро исчезали. После первых же боев. В реальности не так уж густо оказалось неистребимых героев. Не было и глупого противника. Вообще, не было ничего такого, о чем рассказывала пропаганда. Трагичность событий начального периода войны отчасти в том и состояла — происходящие события вступили в противоречие с образами, которые внушала официальная пропаганда.
Миф о легкой войне оказался самым дорогим из всех мифов русской истории. Или сегодня нам предлагают ещё какой-то миф? Ещё более дорогой?
Какой именно? Выглядит приблизительно так. А, может, всё как-нибудь сгладится, рассосется? Перемелется, перетрется, чего уж?!
