1. Либеральный обнулитель
Основатель европейской «новой правой» Ален де Бенуа утверждает: «Что касается момента, который мы переживаем сейчас, то деление на правых и левых во многом утратило всякий смысл. Либерализм сместил этикетки и перепутал все ярлыки. Те политики, которые считали себя правыми, сместились в сторону либерализма и защищают в настоящее время либеральную власть, в то же время статусные левые везде, вплоть до Франции, тоже откатились на либеральные позиции.
Поэтому сейчас говорить о непримиримом противостоянии правого и левого не имеет смысла. Для эпохи модерна было справедливо, что существовал какой‑то водораздел, иногда в форме раскола, между правыми и левыми. Но это всегда были правые, во множественном числе, и левые, во множественном числе, а не левая и правая части спектра.
Всегда были очень разные правые и очень разные левые. Но что касается сегодняшнего дня, с приходом эпохи постмодерна главное деление утратило смысл. Сейчас я не определю себя как правого мыслителя. Я ищу и в правой, и в левой идеологии какие‑то здравые идеи».
Безусловно, либерализм — это такой огромный Нуль, который ничтожит все идеологии. Например, в Греции левый А. Ципрас «внезапно» стал пособником МВФ и ЕС. А в Венгрии крайне правая партия "Йоббик" так же «внезапно» стала поддерживать леволибералов, играя на руку Д. Соросу.
В принципе, либерализм — это такая нулёвая идеология, которая стремится свести Правую и Левую к некоему обнулению, обесцениванию и, можно даже сказать, к «оцифрованию». (Весьма показательно, что глобальный Транснационал сегодня как раз предлагает т.н. «Великое Обнуление».) По сути, мы имеем дело с идеологией тотального обмена, тотальной измены, тотального обмана. Левое легко меняется (продаётся) на Правое — и аналогично.
В мире тотального Рынка, который долго выстраивается западными элитами, иначе и невозможно. Если есть Левое, то его можно (и нужно) поменять на Правое и — наоборот.
Тотальный Обмен давит на сознание, заставляя создавать выгодные рыночные условия — разделяя Левую и Правую. Поэтому надо сверхволевым усилием отталкиваться от этого дна социальной онтологии.
А сама идеология — «вещь» сугубо «рыночная», «капиталистическая» и пролиберальная, отсюда и такая волна идейно-политического ренегатства, накатывающая на всём протяжении истории Модерна.
Поэтому нужно, как правильно сказал Ален де Бенуа, не менять Левое на Правое, а искать Правое в Левом и Левое в Правом. Следует особо подчеркнуть — надо не менять «этикетки» и «ярлыки», но видеть наличие Одного — в Другом.
То есть надо создавать единую Метаидеологию, соединяя по мере сил имманентное единство, расколотое надвое, наращивая «бытийность бытия». И тем самым ликвидируя либеральный Ноль, ничтожащий и цифрующий это бытие.
В настоящий момент рыночный Модерн драматическим образом (через кризисы и пандемии) переходит в Постмодерн. Идёт подготовка к отмене национальных государств Модерна и замене их «мировым правительством». Создан уже и прообраз такого правительства — «Совет по инклюзивному капитализму», который составляют адепты упомянутого выше «Великого Обнуления». Сам инклюзивный капитализм выполняет функцию некоей концептуальной базы грядущего транснационального квазигосударства. Его, судя по всему, довольно‑таки скоро провозгласят. При этом далеко не факт, что именно в планетарных масштабах. Скорее всего, речь пойдет о неких значительных территориях Запада (условная «Евро-Атлантика»).
Но, самое главное, в настоящее время создаётся и утверждает тотальная идеология Постмодерна, в качестве которой выступает пресловутый трансгуманизм. Кстати, он черпает концептуальные энергии из новомодной и довольно‑таки действенной философии «объектно ориентированной онтологии».
И здесь ставится самая последняя задача прогрессистов — радикальное изменение человечества — с его полной и окончательной отменой.
2. Кругом измена, обмен и обман
К этому и вело всё развёртывание — всех идеологий Модерна, возникших в результате «великих буржуазных революций». Они ставили своей целью не просто изменение реальности (реальность менялась и до этого), но превращение её в пространство постоянного изменения, тотального обмена. Речь шла не только и даже не столько о том, чтобы сменить существующий строй. Смена традиционного строя нужна была для того, чтобы оправдать и узаконить возможность любых изменений.
Со времён «великих буржуазных революций» процесс изменения становился всё более радикальным. Сначала можно было менять правителей. Потом — уже стали менять целые страны. В прошлом веке стало принято служить другим государствам — в том случае, если они придерживаются «правильной», «передовой» идеологии. Именно такую практику вели все ведущие идеологии — коммунизм, либерализм и фашизм (нацизм). Конечно, уравнивать данные системы нельзя — прежде всего, в морально-этическом плане. Но не признавать влияние некоего общего фактора — просто невозможно.
Советские коммунисты требовали служить «отечеству пролетариата» — СССР. Либералы побуждали своих симпатизантов служить странам западной демократии. Нацисты активно формировали колонны коллаборационистов. И всё это национал-предательство оправдывалось, а точнее, окупалось Идеей. (Любопытно, что один из основателей французского фашизма Ж. Валуа поддержал антифашистское Сопротивление — из национально-патриотических, а не идеологических соображений.)
Как видим, любая идеология ставит во главу угла своеобразную измену. Она осуществляет грандиозный Обмен, имеющий, по сути, рыночный характер. Собственно говоря, для этого и нужны были великие перемены эпохи великих революций.
Идеология, таким образом, выступает как явление сущностно рыночное (вне зависимости от своих деклараций). Идея здесь как бы выполняет функцию денег, при помощи которых один товар обменивается на другой. Она рассматривает все ценности, в том числе, и высшие (Родину, Государство, Народ) как товары, которые подлежат обмену. В результате один «товар» продается за Идею, а на вырученные «средства» приобретается другой «товар».
Вот почему, кстати говоря, в идеологиях активно присутствует экономический детерминизм. И противостояние этих идеологий есть, по большей части, фикция, которая маскирует наличие грандиозного пространства тотального Обмена, созданного в эпоху великих перемен, и великого Обмана. По сути, это пространство и есть та реальность, что зовётся Рынком, который не следует сводить к самим рыночным отношениям. Здесь имеет место некое глобальное пространство, в рамках которого стремительно наращивается самый разный Обмен, причём экономический аспект здесь вовсе не единственный.
Рынок привыкли рассматривать через призму экономики, но экономика — это всего лишь один из уровней мирового Рынка. Он наиболее заметен именно потому, что здесь‑то и происходят самые динамичные изменения (политические формы всегда более консервативны — поэтому нынешние буржуазные государства перестают отвечать запросам глобализирующегося крупного капитала). Но в целом глобальный Рынок есть многоуровневая реальность, где специфическая духовность сочетается со специфической материальностью. Это — целый мир, альтернативный тому миру, что возник в Творении. Созданием этого мира определённые силы стремятся вернуться к состоянию, которое было в самом начале всего: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою» (Быт. 1.1–2.). Для этого, собственно говоря, и затеваются все перманентные изменения, они нужны для того, чтобы пробудить древний хаос, чьим символом (реально содержащим символизируемое) как раз и является Рынок. И хаотическое «Великое Обнуление» необходимо для того, чтобы создать из хаоса свой собственный мир, в котором, как верят инициаторы хаоса, они почувствуют себя настоящими богами.
Онтологические ревизионисты изрядно преуспели — ныне на нашей планете грозит взять верх реальность, которая символизирует этот самый «досветовой», изначальный хаос. Но им и этого мало — надо, чтобы весь мир объединился и официально признал эту самую реальность — как настоящую. Тогда человечество откажется от тварного мира. И его воля будет учтена свыше — таким образом, который никак не входит в планы адептов Хаоса.
3. Консервативно-революционное «отрицание отрицания»
Понятно, что многим консерваторам претит (пусть и подсознательно) любая идеология. Они пытаются удалиться от всех идеологий, найти некоторую точку неизменности. И это хорошо удаётся тем, кто принципиально не желает заниматься политикой, кто целиком и полностью сосредотачивается на духовном делании.
Но тех, кто считает себя политиком, ждёт жестокое разочарование. Ведь политика немыслима без идеологии, и когда нет последней, то не получается и первой. В результате многие наши консерваторы оказываются в некоем политическом вакууме, который они пытаются заполнить правильными, но пустыми декларациями.
Но помимо консервативного отрицания идеологий есть и другой подход. Он предполагает консервативно-революционный синтез. Консерватор, его практикующий, как бы «захватывает» идеологии в плен. Ему важно вырвать все современные идеологические системы из их контекста, использовать их против Модерна — на пользу Традиции, призванной возродиться на новом уровне. Это путь «удушения в объятиях», который намного более эффективен, чем прямое отрицание.
Консервативный революционер (или революционный консерватор, или контрреволюционер) готов взять всё самое нужное от самых разных идеологий. Но взять с важнейшими оговорками. Так, от социализма он берёт идею социальной справедливости, которая акцентирует внимание на общественном начале. Но при этом само общественное, в оптике революционного консерватизма, не должно подавлять личное и групповое, но находиться с ним в диалектическом равновесии. Здесь Часть выражает Целое, а Целое не поглощает Часть.
От либерализма консервативный контрреволюционер берёт идею свободы, но в то же самое время он понимает под ней возможность свободно излагать мнения по важным вопросам (прежде всего, по тем из них, которые касаются нужд и запросов конкретных социально-профессиональных групп). При этом он отрицает необходимость постоянно наращивать «самостийность» индивидуума. Ведь в реальности это ведёт к атомизации самих индивидуумов и их ослаблению. И гонка «за свободы» уже приводит к нарастанию неототалитаризма, который будет представлять собой тиранию глобалистов. Характерны уже те ограничения, которые делаются под предлогом борьбы с пандемией. Однако не в них дело. Посмотрим хотя бы на ЕС и его структуру управления. Европарламент (единственный орган власти ЕС, избираемый напрямую населением) не имеет права на законодательную инициативу. Оно принадлежит только Еврокомиссии.
И процесс этот начался не сегодня. В 1975 году видные западные интеллектуалы (С. Хантингтон и др.) составляют доклад "Кризис демократии", написанный по заказу одного из центров мондиализма — «Трёхсторонней комиссии». В нём прямо указывается на то, что демократия (как, впрочем, и государство социального благосостояния) начинает угрожать правящей верхушке. Никакой внешней угрозы, по мнению авторов, нет, но есть угроза внутренняя, исходящая из динамики развития демократии. «Вывод: необходимо способствовать невовлечённости (noninvolvement) масс в политику, развитию определённой апатии, — пишет А.И. Фурсов. — Надо, мол, умерить демократию, исходя из того, что она — лишь способ организации власти, причём вовсе не универсальный» («Рукотворный кризис»).
Однако вернёмся к теме консервативно-революционного синтеза. Как очевидно, консервативный революционер вторгается в чуждые ему идеологии, меняет их (точнее, обращает вспять процесс обмена) и объединяет в собственном синтезе. И там они уже служат не Модерну, но именно Традиции. Товарность перестает отягощать Идею, которая начинает дышать Вечностью, а не вещностью. Консервативная революция опирается на контридеологию, которой только и может быть Метаидеология консервативно-революционного синтеза.
4. Коричневый соблазн
Первым и, пожалуй, единственным эту технологию задействовал Гитлер. Обладая каким‑то невероятным чутьём, он сумел вырвать из лап Модерна левый социализм, использовав его для нужд правого национализма. Результат был потрясающим. Пока «старые правые» недовольно бурчали о поруганной Германии и бросали декларативные фразы о национальном величии, Гитлер пришёл к власти — без особых потрясений, как и полагается правому. Но он же вступил в противоречие с правым, национальным социализмом, выдвинув глобалистскую по сути идею мирового господства. Причём это господство во многом воспринималось как завоевание жизненного пространства для миллионов немцев, которых Гитлер хотел сделать нацией всемирных бюргеров-хозяев. И вот здесь он уже попал под влияние глобального Рынка с его экономическим детерминизмом. Национальный социалист «переродился» в буржуазного глобалиста.
Во многом это стало возможным потому, что Гитлер отказался «удушить в объятиях» либерализм. Он попытался удушить его в концлагерях. А с идеологиями такие вещи не проходят — слишком уж они сложны для «полицейских». В результате либерализм незаметно проник в сознание национал-социалистической элиты, не получившей прививки от этой идеологической чумы. Элита стала мыслить категориями транснациональной олигархии, рассматривающей весь мир как сферу тотального Обмена. И, что показательно, Гитлер готов был поменять германскую национальную империю на мировое господство, которое неизбежно носит космополитический характер. Не случайно же он пророчил: «Я пользуюсь идеями нации и государства по соображениям текущего момента. Но я знаю временную ценность этих идей. Придёт день, когда даже у нас в Германии мало останется от того, что мы называем национализмом. Над всем миром встанет всеобщее содружество хозяев и господ». Да — всемирный союз «хозяев» (обратим внимание — у Гитлера они стоят перед «господами»!) — это тот идеал, к которому сегодня стремятся транснациональные корпорации (ТНК), которые использовали для этой цели недальновидных «господ» из американского Белого дома. В этом плане гораздо более предпочтительнее выглядит линия О. Штрассера, который соединял национальный социализм с «национальным плюрализмом», предполагавшим спокойную и продуктивную дискуссию всех патриотических сил.
Бывший советник фюрера Г. Раушнинг, неоднократно общавшийся с Гитлером в 30‑е годы, приводит его взгляд на судьбы мира и человечества: «Творение ещё не завершено — по крайней мере, в том, что касается живого существа по имени человек. С биологической точки зрения человек стоит на распутье. Уже начинает обрисовываться новая человеческая разновидность… Тем самым прежняя разновидность людей неуклонно приходит к биологической стадии вырождения… Но вся творческая сила уже концентрируется у новых людей. Обе разновидности быстро развиваются в противоположных направлениях. Первую разновидность я бы назвал скотомассой, вторую — Богочеловечеством… Мы не капитулируем никогда. Может быть, мы погибнем. Но мы возьмём с собой весь мир».
Коричневый глобализм был основан на «арийском мифе», который и лёг бы в основу «нового мирового порядка» — по Гитлеру. При этом само «арийство» трактовалось нацистами весьма своеобразно и расширительно. Так, когда было нужно, арийцами объявили чеченцев, в то же самое время русских обзывали «унтерменшами». Вообще, арийство понималось как нечто очень и очень брутальное, синонимичное сверхчеловеческому. Нацистские лидеры обожали философию Ф. Ницше, который призывал людей отказаться от человеческого и достичь уровня сверхчеловека (вот и один из источников трансгуманизма). Его прямо‑таки вожделел Гитлер, уверявший Г. Раушнинга: «Новый человек живёт среди нас! Он здесь!.. Вам этого достаточно? Я открою вам тайну. Я видел нового человека, бесстрашного и жестокого. Я трепетал перед ним».
Показательно, что любимый философ Гитлера был убеждённым противником любого национализма. И понятно почему: ведь преодолеть человеческое, значит преодолеть, в том числе, и национальное, которое лежит в основе социального бытия всех людей. Гитлер стремился именно к этому, используя национализм всего лишь как прикрытие.
Гитлер позиционировал себя как этатист и сторонник сильной национальной, имперской государственности. Но это, опять же, делалось на публику. Превыше государства (и даже нацистской партии) Гитлер ставил наднациональный орден СС, который «должен был превратиться в замкнутую корпорацию, государство в государстве. Члены ордена должны были подлежать только орденской юрисдикции, повиноваться только орденским законам. Планировалось создать города и селения ветеранов СС по всему миру, как колонии в человеческом мире. В конце концов, планировалось даже образование особого эсэсовского государства на территории древней Бургундии. В своей речи весной 1943 года рейхсфюрер СС Г. Гиммлер высказался по этому поводу следующим образом: «На мирной конференции мир узнает о воскрешении древней Бургундии. Эта страна, бывшая когда‑то землёй наук и искусств, была сведена Францией до уровня заспиртованного придатка. Суверенное государство Бургундия, со своей армией, законами, монетой, почтой, станет образцовым государством СС. В неё войдут Романская Швейцария, Шампань, Франш-Конте, Эно и Люксембург. Официальным языком будет, разумеется, немецкий. Править будет только СС, националсоциалистическая партия не будет иметь в Бургундии никакой власти. Мир будет потрясён и восхищен государством, где будут применены наши концепции». (Ганс-Ульрих фон Кранц. «“Аненербе”. “Наследие предков”. “Секретный проект Гитлера”».)
Собственно, вряд ли с Гитлером могло быть что‑то иное. Он думал не столько о синтезе, сколько о прагматическом, по сути — рыночном, использовании социализма (при отказе от использования либеральных идей).
Между тем метаполитика — превыше политической выгоды.
------------------------
Контрреволюция должна быть тотальной и охватывать все сферы политического, все идеологии (в их разных версиях). Но при этом следует избегать эклектики, которая предполагает бессистемное (хаотическое) смешение разных идей и стилей. Таковая эклектика, к слову сказать, и погубила «лимоновский» национал-большевизм, апеллировавший без разбора к самым разным политическим традициям — от фашизма и маоизма до анархизма и либертарианства.
В целом же надо иметь в виду, что ни одна из идеологий не способна бросить вызов трансгуманистической идеологии траснационального Постмодерна. Все они так или иначе находятся в поле последнего. Ответить на постмодернистский вызов можно, только создав антиидеологическую сверхидеологию.
Метаидеологию.
