МАРШАК СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Труднейших множество дорог,
Где заблудиться может муза…
Но все распутья превозмог
Маршак Советского Союза.

Михаил Светлов

В табели о рангах советской литературы Самуил Яковлевич был, конечно, не генералом, а маршалом.

Четыре сталинских премии, одна ленинская, два ордена Ленина, целый иконостас.

Вообще, когда объявляли сталинские премии, в доме черносотенной погани пахло корвалолом.

- Что? Ведь уже заклеймили театральных критиков космополитов! И опять! Эренбург-Ботвинник-Плисецкая-Ландау-Йоффе? Нееет! Только не это, шеф!

Солнце Маршака сопровождает человека моего поколения всю жизнь, а не только в детстве. Дело тут отнюдь не в масштабе и универсальности поэтического дарования.

Шекспир – велик, но он – не часть моих ген, моей личности, моей культуры. Можно восторгаться Диккенсом и Гюго, но это – другое.

Никто, кроме, пожалуй Маяковского, не олицетворяет советскую идентичность, ту самую цивилизацию рубиновых звёзд над Кремлём, частицей которой я являюсь.

По Маршаку я (и три поколения моих предков) как и все советские дети, учились произносить первые слова. Запоминали буквы алфавита.

У евреев есть такая традиция: выкладывать буквы из мёда, и давать маленькому ребёнку. Собирая мёд пальчиком, и слизывая, ребёнок как-бы интернализирует буквы, которыми всевышний записал мироздание.

Я свои буквы получил от Маршака. Многие явления и понятия впервые знал от Маршака.

Маяковский считал «По проволоке дама идёт, как телеграмма» великолепными. А я что бы ни отдал, чтобы стать автором «машины шинами шуршат» - это же полное преодоление материала! Мы «слышим» звук из стихотворения.

Маршак воспел практически все аспекты Советской страны – и метро, и цирк, и поезда. Не одних лётчиков-полярников возможно прославить. А как насчёт «честных почтальонов с толстой сумкой на ремне»? А «Кузьма, пожарник старый»?

Маршак – автор классического, вдохновляющего стихотворения о советском гербе: «Различным образом державы свои украсили гербы...» на которую записные остряки сочинили пародию (хочешь – жни, а хочешь – куй…)

Маршак показал красоту модернизации, уход прошлого (коромысло с ведром и чернильница с пером) «у нашего хозяина теперь другие перья, стучат они отчаянно, палят, как артиллерия…»

А этот диалог ничего вам не напоминает: «стеариновая свечка робко вставила словечко: говорили, будто в ней шестьдесят горит свечей. Обманули вас бесстыдно, ни одной свечи не видно. А она мне говорит: глупая вы баба! Фитилёк у вас горит чрезвычайно слабо, между тем, как от меня льётся свет чудесный, потому, что я – родня молнии небесной.»

Зная, как третируют и дразнят очкариков, Самуил Яковлевич вооружил их убийственным «над теми, кто надел очки, смеются только дурачки.»

В «письме для Житкова» он с удивительной чёткостью, и экономией средств рисует перед нами целые города и страны: вот перед нами – Лондон, с висячими молотками и «кондуктор с лесенки кричит: - конец маршрута, Бобкин-стрит! (когда я первый раз попал в Лондон, и поднялся на лесенку красного двухэтажного автобуса, кого я первым делом вспомнил? Это не поэзия, это – генетика!)

Пристально вглядывался я в толпу на Стренде, пытаясь разглядеть плащ Чуковского. А там – блеснули очки. Не Маршак ли?

И тут же – «под пальмами Бразилии, от зноя утомлён…»

Конечно, Маршак – дидактичен (Ежели вы вежливы. И к совести не глухи, вы место без протеста уступите старухе…)

Но было бы неверно сводить всё творчество Маршака только к произведениям для детей.

Вспоминается «и какая нам забота, если у межи целовался с кем-то кто-то вечером во ржи» и

«Мы принимаем все, что получаем, за медную монету, а потом -порою поздно - пробу различаем На ободке чеканно-золотом.»

Не обошёл Маршак и борьбу с расизмом, на тот момент весьма актуальную. Его «Мистера Твистера, бывшего министра…» мы помним с детских лет, также, как Михоэлса, качающего чёрного бэби на руках.

В годы войны Самуил Яковлевич работал с Кукрыниксами (кстати, юбилейный шарж на картинке – это Кукрыниксы) Художники рисовали плакаты, Маршак подписывал их стихотворной строфой.

Много прекрасных стихов создал Маршак в те годы (…помни, что идёт метель… помни… что идёт война)

В этой связи одно хочу привести полностью. Дело в том, что я всегда узнаю истЕнного поцреота не столько по идиотскому употреблению приставок (беЗсонная ночь, беЗпечность и пр) сколько по клиническому непониманию частиц не и ни. Может им это поможет, хоть не надеюсь на успех.

"Не" и "Ни"

Мне рассказывал смоленский

Паренек:

- В нашей школе деревенской

Шел урок.

Проходили мы частицы

"Не" и "ни".

А в селе стояли фрицы

В эти дни.

Обобрали наши школы

И дома.

Наша школа стала голой,

Как тюрьма.

Из ворот избы соседской

Угловой

К нам в окно глядел немецкий

Часовой.

И сказал учитель: "Фразу

Дайте мне,

Чтобы в ней встречались сразу

"Ни" и "не"."

Мы взглянули на солдата

У ворот

И сказали: "От расплаты

НИ один фашист проклятый

НЕ уйдет!"

Маршак открыл для нас мир Шекспира, Киплинга, Бёрнса, Стивенсона. А сколько же яду было вылито о его переводах, при чём всегда теми, кто по-английски знал только «гэнде хох» и «гитлер капут» - проверено лично мной (дипломированным референтом-переводчиком) не раз.

Дух оригинала в поэтических переводах Маршака передан безукоризненно. Вспомните «Вересковый мёд,» «Дом, который построил Джек.» Каждый из них, являясь переводом, в то же время – самостоятельное произведение.

Сизых голубков, желающих нагадить на этот монумент, всегда было, хоть отбавляй. И от банальной зависти червя к исполину, и … патамушта Самуил.

Он ещё при жизни видел, как «Маркову-третьему Марков-второй кричал из могилы – спасибо, герой!»

«при всём при том, при всём при том, при всём при том, при этом, Маршак остался Маршаком, а Роберт Бёрнс – поэтом.» Ага. Маршак остался Маршаком. И для всякого, говорящего по-русски, он был есть и будет единственным.

В России вокруг Маршака (как и других), сложилась интересная ситуация. Официально его чтут, мемориальные доски, один памятник уже воздвигнут, другой – проектируется. Есть тематический поезд московского метро, посвящённый Самуилу Яковлевичу.

Если посмотреть в неполитических социальных сетях, то Маршак по-прежнему любим, ценим и актуален, через 56 лет после смерти.

Его называют «паролем к детству», к нашему общему детству. Будь ты министр, или водила маршрутки, но если ты в годе так семьдесят четвёртом (или шестьдесят четвёртом, или пятьдесят четвёртом) ходил в детсад в СССР, так «человека рассеянного с улицы Бассейной» не знать ты не можешь.

Везде любят Маршака, кроме, конечно же, гадостной поцреотической помойки. Ещё в советские годы раздавалось оттуда злобное шипенье, отчего, мол, советские дети воспитываются не на фольклоре, не на Топтыгине и Лисе Патрикевне, не на бабушкиных сказках, а на творчестве советских, и в подавляющей своей массе еврейских поэтов и писателей, на Маршаке и Барто, на Алексине и Рыбакове, на Фраермане и Лагине, на Драгунском и Ивантере.

Эту линию в своё время гнула не одна только шваль, но и кое-кто из людей весомых: Никита Михалков и Валентин Распутин, к примеру.

Тот факт, что ни у Пушкина, ни у Топтыгина нет ничего про школу, про пионеров, экзамены, и про то, как «я в троллейбус новый сяду на Садовой», их не смущало. И тот факт, что до Маяковского и Маршака вообще не существовало детской литературы на русском, а дореволюционные гимназисты росли на Нэте Пинкертоне, и на рассказах о «Гольмзе и Уотсоне» в лучшем случае, - тоже.

Сказки Пушкина или басни Крылова хоть издавались Детгизом, но, конечно, детской литературой не являются.

«-Родила царица в ночь… Никаких вопросов, дети!» или «Невеста-девушка смышляла жениха, тут нет ещё греха! – Вы только послушайте, как он произносит «Тут нет ещё греха!»

В рамках заявленной черносотенной поганью «борьбой с жидопочитанием» предпринимаются вылазки изгадить и оболгать, принизить величие корифеев советской литературы, и Маршака в частности, найти, а чаще выдумать какие-то бытовые истории, выставляющие их в неприглядном свете.

И кочующий сюжет: бедный, но безумно талантливый русский паренёк, не то секретарь, не то полотёр, под гнётом титулованных жидов, не может пробить себе дорогу в литературе.

Ранее подобные истории-клише придумывали для разжигания социальной ненависти. Вспомним «Весёлых ребят»: бездарная богатая баба с крючковатым носом мучит фортепьяно и всё пьёт сырые яйца, а домработница запела консерваторским меццо сопрано, просто так, по наитию. Непонятно только, зачем на роли талантливых письмоносиц, пастушек и уборщиц всегда приглашали дворянок-лишенок: Ладынину, Орлову, Окуневскую.

Но эта мышиная возня вряд ли сможет умалить образы великих. Хотя и служит опиумом для разного рода «поэтов Иванов Бездомных» - и я был бы Маршаком, если бы не «инородческое засилье.»

Напоследок, дадим слово «русскому пареньку.»

--------

Я познакомился с Маршаком в середине тридцатых годов. В ту пору я сочинял лирические стихи и тексты для песен, довольно часто исполнявшихся с эстрады и по радио. Как поэт-песенник, я получил однажды приглашение от пионерского отдела Московского комитета комсомола принять участие в конкурсе на пионерскую песню. Я отнекивался, ссылаясь на незнание пионерской жизни. "Мы вам поможем", - пообещала мне энергичная девушка-инструктор. И действительно, через несколько дней с комсомольской путевкой в кармане я выехал в один из пионерских лагерей Подмосковья, где прожил с ребятами около месяца. Вместе с ними ходил в походы, купался, удил рыбу, зажигал пионерские костры.

По возвращении я написал несколько песен и совершенно неожиданно для себя несколько веселых детских стихов, которые снес "на пробу" в редакцию журнала "Пионер". Редактором журнала был Борис Ивантер, талантливый писатель и журналист, один из неутомимых организаторов детской литературы (он погиб на фронте в первые же месяцы войны). Мои стихи Ивантеру понравились и тогда же (в 1935 году) появились на страницах "Пионера". Успех меня окрылил. Теперь я дерзнул сочинить целую поэму для ребят. Это был первый вариант "Дяди Степы". Прочитав поэму, Ивантер сказал:

- Ну вот, теперь вы начали всерьез писать для детей. Надо бы вас познакомить с Маршаком.

Маршак в ту пору жил в Ленинграде. И вот редакция "Пионера" командирует меня с рукописью "Дяди Степы" на "консультацию" к Самуилу Яковлевичу. Это была вторая в моей жизни творческая командировка. Первой я считал недавнюю поездку к пионерам Подмосковья. Признаться, не без душевного трепета в один прекрасный день я входил на Невском проспекте в здание Ленинградского Дома книги, где в нескольких тесных комнатах помещался Детский отдел, возглавлявшийся Маршаком.

Самуил Яковлевич принял меня сразу же. И "Дядю Степу" прочитал при мне, немедленно. Таков уж был стиль работы в этой редакции, где каждого нового человека встречали так, будто его самого и его рукопись давно уже здесь поджидали. Разговор с Маршаком мне хорошо запомнился. И если впоследствии я не счел своего "Дядю Степу" случайным эпизодом в литературной работе, а продолжал трудиться для юного читателя, то в этом, может быть, прежде всего заслуга дорогого Самуила Яковлевича.

За "Дядю Степу" он похвалил меня, но одновременно и пожурил, объяснив, что мой добрый великан Степа Степанов должен еще подрасти духовно. Юмор детских стихов, говорил он, заблистает еще ярче, если вы не побоитесь дать простор лирическому чувству. Лирика, как и юмор, одинаково необходимы в детских стихах.

В тот же день Самуил Яковлевич отвез меня в детский клуб, душой которого он был. Несколько десятков одаренных ленинградских ребят, любящих литературу и пробующих свои силы в стихах и в прозе, были воспитанниками этого клуба. Маршак представил меня как молодого московского поэта и заставил прочитать "Дядю Степу".

Вообще надо сказать, что с первых шагов своей литературной работы мне посчастливилось встречаться, пользоваться советами и поддержкой таких больших мастеров литературы, как Александр Фадеев и Алексей Толстой, Самуил Маршак и Корней Чуковский. И хотя сейчас уже никого из них нет в живых, мне кажется, я до сих пор еще ощущаю тепло их добрых, дружеских рук.

Конечно, Маршак был строгим и требовательным наставником. И в то же время наставником мудрым. Он был нетерпим к дурным стихам, но он был глубоко убежден, что поэтам, в особенности поэтам молодым, сперва нужно указывать на сильные стороны их творчества, а затем уже на слабые, отмечать то, что безусловно получилось, и обычно начинал беседу с оценки лучших строк и строф, советуя подтягивать до их уровня все остальные. Так он говорил и о моем "Дяде Степе", в первую очередь сосредоточившись на том, что, с его точки зрения, заслуживало одобрения.

И впоследствии, когда я приходил к нему, уже на московскую квартиру, в его прокуренный кабинет, где Самуил Яковлевич безотрывно трудился за своим письменным столом, поистине с фантастическим упорством, отдаваясь творчеству и нисколько не заботясь о своем здоровье, он с прежним вниманием и доброжелательством слушал и читал мои новые стихи. Помню, он не раз повторял дорогую ему мысль и написал ее в статье к моему 50-летию, что любимыми становятся только такие детские писатели, которые по-настоящему одарены живым воображением, непосредственностью чувств, способностью играть всерьез.

Нужно ли говорить, как я ценил эти встречи, как дороги мне были душевность и доброжелательность замечательных поэтов старшего поколения: Корнея Ивановича Чуковского, который, узнав о том, что я (тогда еще совсем молодой поэт) награжден орденом Ленина, приехал ко мне домой, чтобы поздравить с высокой наградой, Самуила Яковлевича Маршака, который рано утром или поздно ночью звонил мне по телефону, чтобы высказать мнение о новых моих стихах и баснях, попадавшихся ему на глаза.

Кажется, я научился узнавать Маршака не только по глуховатому, задыхающемуся голосу, но и по самому телефонному звонку, как казалось мне, напористому, нетерпеливому...

Высказав мне несколько точных, проницательных суждений, он обычно добавлял в конце:

- И никогда не забывайте, голубчик, что по книгам детских писателей ребенок учится не только читать, но и говорить, но и мыслить, чувствовать...

"Друг мой, Маршак!" - так говорил о Самуиле Яковлевиче великий Горький. Вместе они создали детскую литературу, воспитавшую не одно поколение героев, разгромивших фашизм, покоривших целину и космос, строящих сегодня самое справедливое в истории человечества общество и отстаивающих мир на земле!

Со смертью Самуила Яковлевича Маршака опустел капитанский мостик большого корабля советской детской литературы... Но корабль будет уверенно продолжать свой путь по солнечному курсу, будет по-прежнему открывать для наших детей чудесные архипелаги Новых стихов, Новых повестей, Новых сказов...

И это будет лучшей памятью прославленному капитану той литературы, которая отвечает перед человечеством за будущее планеты.

Мы знали бойца - Маршака,

И вдруг его рядом не стало -

Упал знаменосец полка,

Но знамя полка не упало!

Бойцы продолжают поход,

На знамени солнце играет,

Маршак с нами рядом идет:

Поэзия - не умирает!

С.Михалков

"Я думал, чувствовал, я жил".

Советский писатель, 1988. С. 273-276.

Как здорово, что и Михалков, и Проханов оказались людьми благодарными.