Не так давно все средства массовой информации обратили внимание на примечательную мысль Владимира Путина: "Пятьдесят лет назад ленинградская улица научила меня одному правилу: если драка неизбежна, бить надо первым". Это касалось политики, войны и прочих высоких материй, но "точкой сборки", первоначальным смыслом оказалась именно улица. Двор. Мальчишеское братство. Основы чести. Советское детство было бы немыслимо без дворовой дружбы и особых правил поведения.
В своё время я подметила одну занятную деталь — весьма многие (хотя и не все!) либеральные деятели заявляли о своей ненависти к "совковому приятельству", к дворовым пацанам, которые только и ждали, чтобы побольнее пнуть хорошего мальчика со скрипкой (или с книжкой). Мол, ещё тогда началось взаимное отчуждение. Разделение на "умных" — и "быдло", притом что маленькие снобы всегда оказывались разобщены, тогда как пролетарская поросль находила 1001 повод, дабы сплотиться. Это раздражало. Это раздражает до сих пор.
Господа-оппозиционеры почти не преувеличивают, когда говорят, что их стихийно-детский антисоветизм зародился ещё в нежном возрасте, в песочнице, в процессе злополучной социализации. Увы, они уже тогда прослыли чужими — их не приняла та самая ленинградская улица. Или московская, воронежская, тюменская… Разумеется, никто никого не лупил за очочки и скрипочку, за школьные пятёрки и любовь к стихоплётству. Ненависть двора обрушивалась на высокомерных и подлых. На тех, кто предавал и выдавал. На тех, кто жаловался маме или бабкам, вечно сидевшим около подъезда.
Смотрите — вся наша детско-юношеская литература, посвящённая советской бытности, так или иначе касалась дворовой, уличной среды. Даже если то были сказки вроде "Старика Хоттабыча". Именно об этом — рассказы, повести Николая Носова, Юрия Нагибина, Владислава Крапивина, стихи Агнии Барто, Сергея Михалкова и Самуила Маршака, но раз уж мы заговорили о питерских мальчиках, то сразу же вспоминается Радий Погодин с его Кешкой, Мишкой, Толиком и "Кирпичными островами". И вот в их дом переезжает замкнутый, надменный — с виду — мальчик, всегда фланирующий мимо. Он — потешает. Потом — становится объектом ненависти. И вот — момент истины: "До первой крови или на всю силу?" "На всю силу", — не слишком громко, но очень решительно ответил Сима. Это значило, что он согласен драться до конца, пока поднимаются руки, пока пальцы сжимаются в кулак. Здесь уже неважно, течёт у тебя из носа кровь или нет. Побеждённым считается тот, кто скажет: хватит, сдаюсь…" Далее мы узнаём, что Сима-Семафор вовсе не трус и не тряпка, а достойный мальчик. Свой. Принят.
Приблизительно такая же ситуация создаётся и Владиславом Крапивиным в "Голубятне на жёлтой поляне". Итак, перед нами кроха-музыкант, ребёнок-подарок. Заинька-паинька. Его приводят в пример всем непутёвым и шаловливым ребятам: "Такие мальчики, наверно, специально существуют в природе, чтобы радовать тётушек и бабушек. Шагает чистюля, скрипку в футляре тащит, под ноги смотрит, чтобы лаковые башмачки не поцарапать. Причёсанный, в жёлтом костюмчике, на шее даже бантик — тоже ярко-жёлтый, с чёрными горошинами. На брючках стрелочки наглажены…" И на этот раз юный интеллигент проявил себя — он показал, что не боится драки. Если Погодин живописал именно питерскую детвору, то Крапивин — певец русской провинции с её самобытными, старинными городками. Но, как видим, коллизия всё та же.
Московский писатель Юрий Нагибин в своём "Чистопрудном" цикле выводит образ Павлика — благородного друга. В их компании он всегда играл роль Атоса: "Я не ощущал в себе того благородства, составляющего основную черту Атоса, которым в полной мере обладал мой друг Павлик". Играя в мушкетёров, мальчики в конечном итоге побеждают местных дебоширов, терроризировавших весь квартал. Причём, как положено, бьют первыми: "Первый же мой удар снова отворил шлюзы в его курносом носу. Ещё один удар — и, корябая руки о булыжник, Лялик волчком завертелся на мостовой". В 1941-м все эти мальчики — плохие и славные, послушные и хулиганистые — уходили на фронт. "Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой". Они научились быть верными и храбрыми ещё там, во дворе, когда приходилось сражаться "стенка на стенку" с местной шпаной. В своё время мне довелось услышать фразу, что войну выиграл вчерашний старшеклассник — выпускник сталинской школы 1930-х годов. Всё это правда, однако педагоги и пионерия — это полдела. Они учили теориям, а вот "практика" постигалась в уличных боях и дворовых компаниях. Там не прощали мелочности и лжи.
У Маршака есть такие строки: "Дети нашего двора, вы — его хозяева, / На дворе идёт игра в конницу Чапаева". Смысл стихов прост: сегодня мы играем, а завтра будем воевать и строить. "Дети нашего двора, моряки, пилоты, / И для вас придёт пора боевой работы". А вот уже к концу 1980-х годов двор как средоточие детской социализации утратил своё значение, что, впрочем, совпало с тотальной разобщённостью населения. Что скажет грядущий функционер? "Компьютерная игра-стрелялка "Мир танков" научила меня быть смелым и мобильным?" Ладно, если "Мир танков". Всё — польза, а то ведь — сплошные соцсети.
