Г О Р Ь К О В С К И Е Ч Т Е Н И Я
………………………………………………….
М.Горький о лирических гениях России
(Полонский и Есенин)
«…Поэтический тезис Полонского о волне и океане в применении к России доныне остаётся руководящим для русского писателя…»
Леонид Л е о н о в.
Речь на торжественном заседании 28 марта 1968 года в Кремлевском Дворце съездов (к 100-летию русского гения).
Писатель, если только он –
Волна, а океан – Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражен,
Когда поражена свобода.
Я к о в П о л о н с к и й.
Я покинул родимый дом,
Голубую оставил Русь.
В три звезды березняк над прудом
Теплит матери старой грусть…
Сергей Е с е н и н.
Леонид Максимович Леонов, обращая внимание на философско-методологическую и нравственно-духовную значимость «поэтического тезиса Полонского о волне и океане», конечно же, имел в виду его (Полонского) афористически-провидческие строфы: «Писатель, если только он - Волна, а океан – Россия, не может быть не возмущен, Когда возмущена стихия. Писатель, если только он Есть нерв великого народа, не может быть не поражен, Когда поражена свобода».
О Сергее Есенине, Якове Полонском, их «малой родине» Леонид Максимович Леонов говорит в художественно-документальном издании «И пусть это будет Рязань!..».
А ещё раньше, оплакивая своего так рано ушедшего из жизни друга, Леонид Леонов
предполагал-вопрошал: «А если Сергей Есенин так сильно любил свои удивительные «конопляники с широким месяцем над голубым прудом», то разве могло быть иначе? Не там ли пролегают самые толстые, вековые корни обширной нашей страны?..» -
Лиро-эпические родники д о е с е н и н с к о й Рязанщины
Из вечности музыка вдруг раздалась,
И в бесконечность она полилась,
И хаос она на пути захватила, -
И в бездне, как вихрь, закружились светила:
Певучей струной каждый луч их дрожит,
И жизнь, пробужденная этою дрожью,
Лишь только тому и не кажется ложью,
Кто слышит порой эту музыку божью,
Кто разумом светел, в ком сердце горит.
Яков П о л о н с к и й.
«Гипотеза». 1885.
О край разливов грозных
И тихих вешних сил,
Здесь по заре и звездам
Я школу проходил.
И мыслил и читал я
По библии ветров…
Сергей Е с е н и н.
«О пашни, пашни, пашни…». 1918.
Сам Есенин с признательной отзывчивостью гения называл те животворные родники, те целительные источники, ту пленительную колыбель, которая породила, взрастила, одухотворила, вочеловечила его музу.
«Поёт зима – аукает…»; «пойду плясать под гусли»; «песни весны над равниною»; «заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха»; «плачет где-то иволга»; «сыпь, гармоника»; «пой же, пой! На проклятой гитаре»;«пойте вы, птахи, в лесу»; «странники… пели стих о сладчайшем Иисусе»; «рекрута… распевали про любимые да последние деньки»… «Песня» («Есть одна хорошая песня у соловушки» (1925)…
Песенная стихия… «Звени, звени, златая Русь»; «Запели тесаные дроги»; «пастух играет песню на рожке»; «И Русь все так же будет жить, Плясать и плакать у забора»
Его «Подражанье песне» (1910). «Песнь о собаке»(1915). «Песнь о хлебе» (1921)
Музыкально-песенные «университеты» Якова Петровича Полонского:
Моё сердце – родник, моя песня – волна,
Пропадая вдали, - разливается…
Под грозой – моя песня, как туча, темна,
На заре – в ней заря отражается.
Если ж вдруг вспыхнут искры нежданной любви
Или на сердце горе накопится –
В лоно песни моей льются слёзы мои,
И волна уносить их торопится. (1850-е годы).
В одном из самых ранних своих стихотворений «Жницы» (1840) поэт восклицает: «Пой, пой, свирель!.. Погас последний луч денницы… Пой, пой, свирель!..». Диалог в «Дороге» (1841): «Все степь да степь, за нивой снова нива. – Зачем, ямщик, ты песни не поешь? И мне в ответ ямщик мой бородатый: - Про черный день мы песню бережём…». В «Вечере»: «Погонщиков звонкая песня В дремучем лесу затерялась». «Надежды вальс зовет, звучит - И, замирая, занывает; Он тихо к сердцу подступает, И сердцу громко говорит» («Вальс «Луч надежды»; 1845).
Тревожно-страстное вопрошание «Последнего разговора»(1845): «Где б я мог тебя достойно встретить с соловьиной песнью на устах!». «То вдруг слышится мне, тот же голос поет…»(«Колокольчик»; 1854). «И пел про любовь я в затишье аллей…» («Соловьиная любовь», 1856). «Татарская песня» (1846), «Грузинская песня»(1840-ые). И – конечно же - «Песня цыганки» (начало 1850-х). Впервые – в журнале «Современник» (1853, № 11). Кроме всесветно известного «цыганского» романса, популярен и романс Петра Ильича Чайковского; из поколения в поколение «кочуют» всевозможные «народные» вариации:
Мой костёр в тумане светит;
Искры гаснут на лету…
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на мосту…
Вторая строфа в журнальном варианте звучала иначе («Видишь, ветер мачту клонит; В степь далеко, милый мой, Нас от города прогонит Этот ветер кочевой»). Песенно утвердился вариант: «Ночь пройдёт – и спозаранок В степь, далеко, милый мой, Я уйду с толпой цыганок За кибиткой кочевой». Задушевно-трогательное повествование о романтических встречах влюбленных (««На прощанье шаль с каймою Ты на мне узлом стяни: Как концы её, с тобою Мы сходились в эти дни»):
Кто-то мне судьбу предскажет?
Кто-то завтра, сокол мой,
На груди моей развяжет
Узел, стянутый тобой?
Вспоминай, коли друкгая,
Друга милого любя,
Будет песни петь, играя
На коленях у тебя!
Мой костёр в тумане светит;
Искры гаснут на лету…
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на момсту.
Песенно-сказовая, сказочно-волшебная мотивационная сфера «Зимнего пути» (1844)
Якова Полонского:
Мне все чудится: будто скамейка стоит,
На скамейке старуха сидит,
До полуночи пряжу прядет,
Мне любимые сказки мои говорит,
Колыбельные песни поет.
И я вижу во сне, как на волке верхом
Еду я по тропинке лесной
Воевать с чародеем-царем
В ту страну, где царевна сидит под замком
Изнывая за крепкой стеной.
Там стеклянный дворец окружают сады,
Там жар-птицы поют по ночам
И клюют золотые плоды,
Там журчит ключ живой и ключ мертвой воды
И не веришь и веришь очам…
Психологична, весомо-содержательна «Иная зима» (1850-е) Якова Полонского: «А няня старая нам сказывала сказки, О том, как жил да был на свете дурачок… А сердце в эту ночь, как няня, к детской ласке Неравнодушное, раздуло огонек И на ушко тебе рассказывает сказки, О том, как жил да был на свете дурачок».
Удивительно-причудливое «Подсолнечное царство». Биографизм и автобиографизм сплавляются, обретая новое эстетическое качество, в интимно-доверительной исповедальности лирического героя («Клонит сон – стихи, прощайте! Погасай, моя свеча! Сплю и слышу, будто где-то Ходит маятник стуча… Ходит маятник, и сонный, Чтоб догнать его скорей, Как по воздуху, иду я Вдаль за тридевять полей… И хочу я в тридесятом Государстве кончить путь, Чтоб хоть там свободным словом Облегчить больную грудь». «Рязанское» волшебно-фантастическое «открытие мира» Якова Полонского как бы «повторится» потом в константиновских и спас-клепиковских видениях Сергея Есенина («И я вижу: в тридесятом Государстве на часах Сторожа стоят в тумане С самострелами в руках…На мосту собака лает, И в испуге через сад Я иду под свод каких-то Фантастических палат. Узнаю родные стены…»).
Мотив «Р о д н ы х с т е н » - в есенинских «Бабушкиных сказках» (1915). В зимний вечер по задворкам «разухабистой гурьбой» по пригоркам и сугробам беснуется игривая детвора. Но – пора домой, где ребятишек ожидает чудесница-сказительница («И садимся в два рядка Слушать бабушкины сказки Про Ивана-дурака. И сидим мы, еле дышим. Время к полночи идет. Притворимся, что не слышим, Если мама спать зовет»).
Сказки все. Пора в постели…
Но а как теперь уж спать?
И опять мы загалдели,
Начинаем приставать.
Скажет бабушка несмело:
«Что ж сидеть-то до зари?»
Ну, а нам какое дело, -
Говори да говори...
Есенинская «С и р о т к а» (1914) с жанровым подзаголовком «русская сказка». Бесчинство «злой мачехи». Козни «неродимой», «коварной сестрицы». Непереносимы мытарства «круглой сиротки» («Плачет Маша, крепнет стужа, Злится дедушка-мороз, А из глаз её, как жемчуг, Вытекают капли слёз»). «Старик седой» сжалился над страдалицей-отроковицей. Сентиментально-фольклорная стилизация завершается традиционным счастливым финалом («На душе утихла боль. И на Маше, на сиротке, Повенчался сам король»).
«…Не там ли пролегают самые толстые, вековые
корни нашей страны?..»
…Помнишь, ты меня из классной
Увела и указала
На разлив Оки с вершины
Исторического вала.
Этот вал, кой-где разрытый,
Был твердыней земляною
В оны дни, когда рязанцы
Бились с дикою ордою…
Яков П о л о н с к и й.
…Всколыхнулось сердце Батыя:
Что случилось там, приключилося?
Не рязанцы ль встали мертвые
На побоище кроволитное?..
Сергей Е с е н и н.
«Земли родной минувшую судьбу» по-разному постигали и «первая российская стихотворица» Анна Бунина из Урусова, и родившийся в том же рязанском Урусове легендарный географ-путешественник Пётр Семёнов-Тяншанский, и будущий гений садоводства Иван Мичурин в «оскудевающем» дворянском поместье Вершина близ деревни Долгое под Пронском , и будущий Нобелевский лауреат, гениальный физиолог Иван Павлов, из семьи рязанского священника, и Павел Костычев, основоположник отечественного почвоведения , из семьи крепостного крестьянина деревни Карнаухово под Шацком, и основоположник мировой космонавтики Константин Циолковский, сын лесничего, уроженец села Ижевское под древним Спасском… Созвездие имён замечательных земляков-рязанцев: академики А.Д. Александров, А.Д. Архангельский, В.В. Виноградов, В.С. Гулевич, А.А. Марков, В.В. Меннер, В.Д. Тимаков, С. А. Чаплыгин… Мореплаватели и путешественники: М.И. Венюков, А.П. Авинов, В.М. Головин. Изобретатель гидролакатора К.В. Шиловский. Лингвист с мировым именем И.И. Срезневский. Художники: А.Е. Архипов, П.М. Боклевский, И.П. Пожалостин, П.А. Радимов. Скульптор А.С. Голубкина. Композиторы А.В. Александров и А.Г. Новиков. Оперные певцы братья Пироговы. Педагог и дирижер Л.В. Любимов… Писатели: сёстры Хвощинские, А.С. Новиков-Прибой…
«Земли родной минувшая судьба…». Уроженец Раненбурга, знаменитый историк Дмитрий Иловайский подготовил и осуществил более ста изданий учебников для различных возрастов и типов учебных заведений. Пятитомная «История России»… Фундаментальная «История Рязанского княжества»… Увлекательные «Прогулки по берегам Оки»… Просветительски-весомые «Письма из Рязани»… Удивительные «Рязанские этюды»…
«Земли родной минувшая судьба…». Эхо истории… Сторожевая и станичная служба; постоянные «караулы», разъезды «украинных людей», конные заставы, «стоялые сторожи», «разъездные сторожи», «донские сторожи», «мещерские сторожи», «рязанские сторожи», «ряжские сторожи»- «с коня не седая»…
«Храня завет родных поверий», из поколения в поколение переходили «летучие», «крылатые» сказания о Петре и Февронии, Евпатии Коловрате, Авдотье-Рязанке, о мятежной «вольнице» в Поочье, Подонье, Москворечье, Приволжье..
О лютых коллизиях былого - есенинский «Разбойник» (1915): «Стухнут звезды, стухнет месяц, Стихнет песня соловья, В чернобылье перелесиц С кистенем засяду я. У реки под косогором Не бросай, рыбак, блесну, По дороге темным бором Не считай, купец, казну!». Фольклорно-эпосные реминисценции «сквозят» в есенинских импровизациях-стилизациях («Руки цепки, руки хватки, Не зазря зовут ухват: Загребу парчу и кадки, Дорогой сниму халат… В темной роще заряница Чешет елью прядь волос; Выручай меня, ножница: Раздается стук колес…Не дознаться глупым людям, Где копил-хранил деньгу; Захотеть – так все добудем Темной ночью на лугу!».
В круге чтения, в русле восприятия Якова Полонского и Сергея Есенина тексты и «былевые сказания» о том, что имело место в древней Рязани, Шацке, Ряжске, Данкове, Новосили; что будоражило земляков-рязанцев на берегах Оки синеокой и Москвы-реки,
Тихой Сосны, Средней Сосны, Быстрой Сосны, Верхнего и Среднего Дона. Оборонительные рубежи. Вечные угрозы «дикого поля». «Засеки»…Гуляй-город, Град-обоз, Град-вежа…
«Рязанское» - в истории государства Российского. Мать Петра Великого – из рязанок…
Алексей Михайлович и «солдаты корабельные» из-под Рязани… Пётр-преобразователь… Дединово… Трехмачтовый парусный корабль, первенец военного кораблестроения в России
«О р ё л»…
«Буйственная Русь»… Есенин, как и Полонский, не раз воплотит, поэтически осмыслит былое («…На соборах Кремля колокола заплакали… («Марфа Посадница»); «Лай колоколов над Русью грозный – Это плачут стены Кремля… Плачь и рыдай, Московия!... Вижу нивы твои и хаты, На крылечке старушку мать; Пальцами луч заката Старается она поймать…» («Инония»).
…Тысячелетняя Россия – тысячелетняя Рязань… И Яков Полонский, и Сергей Есенин (через карамзинскую «Историю государства Российского», через учебники историка-земляка, уроженца Раненбурга Дмитрия Иловайского) вдохновенно штудировали, любознательно вглядывались-вслушивались в «вечный зов» веков и поколений. Устно-поэтическая и летописная традиция донесла до века девятнадцатого и века двадцатого благую весть о судьбоносном общении одного из наиболее чтимых на Руси святых, молитвенника, печальника и заступника Земли Русской Сергия Радонежского и великого князя Олега Ивановича Рязанского; о подвижничестве на земле Рязанской Стефана Яворского, митрополита Рязанского и местоблюстителя Патриаршего престола. В преддверии смертного часа написал Стефан Яворский философско-лирическое стихотворение «Последнее книгам целование». Мудрый старец трогательно и нежно прощался с книгами; одухотворенные страницы были для уходящего из земной жизни «светом, слаще меда и сота», «его богатством, славою, раем любви».
Тысячелетняя Россия – тысячелетняя Рязань… Много таинственного, загадочного, судьбоносного происходило в Московии, Поочье, Москворечье…
…Анна Леопольдовна (1718-1745), «правительница» Российской империи при малолетнем сыне Иване У1 Антоновиче, до перехода в православие (1733) Елизавета-Екатерина_Христина, дочь герцога Мекленбург-шверинского и Екатерины Ивановны, дочери Ивана У. Проживавшая с 1722 года в России, она в 1739-ом выдана была замуж за принца Антона Ульриха Брауншвейгского. Дворцовый переворот, прервавший «регентство» зловещего Бирона, сделал её
«правительницей». Но произошло восшествие на престол Елизаветы Петровны…
…Великое светило миру,
Блистая с вечной высоты
На бисер, злато и порфиру,
На все земные красоты,
Во все страны свой взор возводит,
Но краше в свете не находит
Елисаветы и тебя.
Ты кроме той всего превыше;
Душа ее зефира тише,
И зрак прекраснее рая.
Когда на трон она вступила,
Как вышний подал ей венец…
Ломоносовская «Ода на день восшествия на всероссийский престол ее величества государыни императрицы Елисаветы Петровны 1747 года», рождая гулкое историческое эхо, поведала соотечественникам о судьбоносной державной метаморфозе.
«Правительницу» же Анну Леопольдовну, малолетнего же несостоявшегося «государя», да и всю Брауншвейгскую фамилию ожидала жестокая метаморфоза гибельной опалы. Высылку злосчастного семейства
за пределы государственных границ отвергли из-за опасения: западные державы (как это было не раз и не два) могут коварно использовать свергнутого императора. Последующие биографические кульминации опальной фамилии могли бы послужить неплохой основой трагикомического детектива. Высочайший указ строжайше предписывал доставить Брауншвейгов в рязанский Раненбург, то бишь Ораниенбург. Получивший столь ответственное предписание верноподданный капитан-поручик Вымбдовский, спутав название городов, едва не завез несчастных ссыльных в Оренбург. Здесь в Раненбурге, в крепости (кстати, бывшем владении тоже впадавшего в лютую опалу А.Д. Меньшикова). Через некоторое время другому верноподданному – майору Миллеру будет вменена доставка четырехлетнего принца Ивана (отдельно от Анны Леопольдовны) на дальний Север. Камергер Н. Корф 30 августа 1744 года доносил: «Третьего дня я объявил известным особам об их отъезде из Раненбурга; эта новость повергла их в чрезмерную печаль».
…Леонид Леонов, работая над книгой «И пусть это будет Рязань!..», обнаружит много летописно-диковинного, судьбоносно-былевого… Истоки самобытного дарования Якова Полонского… Истоки есенинского гения… - «…Глубоко верю, что много ещё мог сделать Сергей Есенин. Ещё не иссякли творческие его соки, ещё их много оставалось… …снова б брызнули они из есенинских тайников, как по весне проступает светлый и сладкий сок на березовом надрезе. Ибо должна отстояться жизнь, чтобы можно было петь о ней. Ибо… нельзя пирамиду разглядеть с расстояния двух-трёх шагов: ничего не увидишь вблизи, кроме груботесанного камня…»
«…Песни его вековые – в них вечный закон
тяготения к жизни…
Явно недооценены историками словесности оригинальные жанры Якова Полонского, посвященные его выдающимся современникам, замечательным мастерам культуры, соратникам-сопутникам. Между тем, мы можем почерпнуть в них немало реалий, коллизий, наблюдений, умозаключений, позволяющих глубже и обстоятельнее проследить нравственно-духовные, жанрово-стилевые, цивилизационно-культурологические искания в отечественной культуре конца Х1Х- начала ХХ вв
(эволюция творчества «суриковцев», М.Горького, Куприна, Л.Андреева, Бунина,
Блока, А. Белого, Ремезова, Есенина).
«Есенин о Пушкине» - исследовательская тема, прослеженная в трудах многих есениноведов. В историко-литературном плане небезынтересно сравнить отношение к пушкинскому наследию Якова Полонского и Сергея Есенина.
В 1844 году, после окончания Московского университета, в Одессе Полонский знакомится со Львом Сергеевичем Пушкиным. В
Полонского «с т е п н о й м о т и в», который прозвучит через несколько десятилетий
в лирическом признании-импровизации Сергея Есенина («Это старой няни сказка, Это молодости ласка, Огонек в с т е п н о й глуши… Это – слезы умиленья… Это – смутное влеченье Вечно жаждущей души»). Сергей Есенин мечтательно пожелает, чтобы и его
«степное пенье» сумело по-пушкински «бронзой прозвенеть».
Яков Полонский, характеризуя пушкинскую индивидуальность, говорит, что тот
«с в о й в столицах, на пирушке, в сакле, в таборе, в лачужке»; что Пушкин «чуткою душой слышит друга голос дальний» - слышит и песню Грузии печальной, и стенание цыганки кочевой, и крик орла, и ропот океана. Пушкин - с в о й и в России второй половины девятнадцатого столетия («Знает горе нам родное… И разгулье удалое, И сердечную тоску… Но не падает усталый – И, как путник запоздалый, Сам стучиться
к мужику». Пушкинское «п р и с у т с т в и е» в современной Полонскому реальности знаменательно («Ничего не презирая, В дымных избах изучая Дух и склад родной страны, Чуя русской жизни трепет, Пушкин – правды первый лепет, Первый проблеск старины…»). Как бы предвосхищая «ревущие противоречия» и конфликты «сгиба эпох» (Х1Х – ХХ вв.), Яков Полонский акцентирует внимание на «выпрямляющем», «очищающем», «врачующем» начале пушкинского нравственно-духовного идеала («Пушкин – это эхо славы От Кавказа до Варшавы, От Невы до всех морей, - Это сеятель пустынный, Друг свободы, неповинный в лжи и злобе наших дней. Это – гений, все любивший, Все в самом себе носивший – Север, Запад и Восток… Это – тот «ничтожный мира», Что, когда бряцала лира, Жег сердца нам, как пророк»).
Пушкин, по убеждению Полонского, - высочайший нравственный ориентир, духовно-этический критерий («Это – враг гордыни праздной, В жертву сплетни неотвязной Светом преданный, - враждой, Словно тернием, повитый, Оскорбленный и убитый Святотатственной рукой. Поэтический Мессия На Руси, он, как Россия, - Всеобъемлющ и велик… Ныне мы поэта славим – И на пьедестале ставим Просветляющий нас лик».
У этого памятника в Москве на Тверском бульваре в следующем столетии ещё один русский гений («мечтая о могучем даре того, кто русской стал судьбой») стоял, «как пред причастьем», признаваясь: «Я умер бы сейчас от счастья, сподобленный такой судьбе».
В философско-публицистической импровизации « О Русь, взмахни крылами…»
Сергей Есенин говорит о я в л е н и и в России новых талантов («…В них Пушкин, Лермонтов, и н а ш Некрасов в них…»). «Есенин и Некрасов» - исследовательская тема,
которую уже затрагивали есениноведы. Небезынтересно проследить трактовку «некрасовской темы» Яковом Полонским. Автобиографично его стихотворение «О
Н.А. Некрасове» («Я помню, был я с ним знаком В те дни, когда, больной, он говорил с трудом, Когда, гражданству нас уча, Он словно вспыхивал и таял как свеча, Когда любить его могли Мы все, лишенные даров и благ земли…». Мемуарные заметки автора-повествователя («Перед дверями гроба он Был бодр, невозмутим – был тем, чем сотворен;
С своим поникнувшим челом Над рифмой – он глядел бойцом, а не рабом, И верил я ему тогда, Как вещему певцу страданий и труда»). Яков Полонский включается в полемику вокруг личности и некрасовского наследия («Теперь пускай кричит молва, Что это были всё слова – слова – слова, - Что он лишь тешился порой Литературною игрою козырной, Что с юных лет его грызет То зависть жгучая, то ледяной расчет»). Автобиографический герой-повествователь акцентирует принципиальность своей жизненной и нравственной позиции («Пред запоздалою молвой, Как вы, я не склонюсь послушной головой; Ей нипочем сказать ему: За то, что ты светил, иди скорей во тьму… Молва и слава – два врага; Молва мне не судья, и я ей не слуга»).
Тема Поэта и Поэзии получила своеобразную философско-эстетическую трактовку в стихотворении Полонского «Ф.И. Тютчеву» (1868):
Ночной костер зимой у перелеска,
Бог весть кем запален, пылает на бугре,
Вокруг него, полны таинственного блеска,
Деревья в хрусталях и белом серебре;
К нему в глухую ночь и запоздалый пеший
Подсядет, и с сумой приляжет нищий брат,
И богомолец, и, быть может, даже леший;
Но мимо пролетит кто счастием богат…
«Задумчивый поэт» пессимистичен («Огонь под сединами Не греет юности, летящей с бубенцами На тройке ухарской…»). Но жизненные горизонты по-прежнему манят и влекут своими всё новыми горизонтами ( «Где б ни горел огонь, иду к нему, и рад – Рад верить, что моя пустыня не безлюдна, Когда по ней кой-где огни еще горят…»).
Стихотворение Якова Полонского «Памяти Ф.И. Тютчева» (1876):
Оттого ль, что в божьем мире
Красота вечна,
У него в душе витала
Вечная весна:
Освежала зной грозою
И, сквозь капли слез,
В тучах радугой мелькала –
Отраженьем грез!..
Оттого ль, что от бездушья,
Иль от злобы дня,
Ярче в нем сверкали искры
Божьего огня, -
С ранних лет и до преклонных,
Безотрадных лет
Был к нему неравнодушен
Равнодушный свет!
Оттого ль, что не от света
Он спасенья ждал,
Выше всех земных кумиров
Ставил идеал…
Песнь его глубокой скорбью
Западала в грудь
И, как звездный луч, тянула
В бесконечный путь!..
Оттого ль, что он в народ свой
Верил и – страдал,
И ему на цепи братьев
Издали казал, -
Чую: дух его верит,
То страдает вновь,
Ибо льется кровь за братьев,
Льется наша кровь!..
…В августе
…Якова Полонского и Ивана Тургенева связывала многолетняя дружба. В одном из поздних стихотворений Полонский обращался к Ивану Сергеевичу: «Донашивать свои седины Нам порознь суждено судьбой!.. Тебе – в объятиях чужбины, Мне – в кандалах нужды родной…».
…Памятный след в круге отроческого чтения Есенина – от философско-психологической лирики Семёна Яковлевича Надсона (1862-1887). В 1885 году появилось первое издание его стихотворений, отмеченное пушкинской премией Академии наук. Примечательно, что за один год надсоновский стихотворный сборник выдержал три издания (март 1885-го, январь и март 1886-го). Журналы («Мысль», «Слово», «Дело», «Русская речь», «Отечественные записки») охотно помещали на своих страницах его произведения.
Пусть песнь твоя кипит огнём негодованья
И душу жжет своей правдивою слезой,
Пусть отзыв в ней найдут и честные желанья,
И честная любовь к отчизне дорогой;
Пусть каждый звук ее вперед нас призывает,
Подавленным борьбой надеждою звучит,
Упавших на пути бессмертием венчает
И робких беглецов насмешкою клеймит;
Пусть он ведет нас в бой с неправдою и тьмою,
В суровый, грозный бой за истину и свет, -
И упадем тогда мы ниц перед тобою, -
Нетрудно узреть сентиментально-романтическое настроение надсоновского «Поэта» (1899) в раннем (1910-1912) есенинском «Поэте» («Он бледен. Мыслит страшный путь. В его душе живут виденья. Ударом жизни вбита грудь, А щеки выпили сомненья. Клоками сбиты волоса, Чело высокое в морщинах, Но ясных грез его краса Горит в продуманных картинах»). Надсоновский лирический герой, охваченный сомнениями и колебаниями, остро чувствующий «боль за идеал и слезы о свободе», был близок пассионариям-свободолюбцам «на сгибе эпох»:
И скажем мы тебе с восторгом: «Ты поэт!..»
Пусть песнь твоя звучит, как тихое журчанье
Ручья, звенящего серебряной струей;
Пусть в ней ключем кипят надежды и желанья,
И сила слышится, и смех звучит живой;
Пусть мы забудемся под молодые звуки
И в мир фантазии умчимся за тобой, -
В тот чудный мир, где нет ни жгучих слез, ни муки,
Где красота, любовь, забвенье и покой;
Пусть насладимся мы без дум и размышленья,
И снова проживём мечтами юных лет, -
И мы благословим тогда твои творенья:
И скажем мы с восторгом: «Ты – поэт!..»
Из письма Есенина Г.А. Панфилову (Москва, ноябрь-декабрь
«…Почему-то невольно лезут в голову мрачные строки:
Облетели цветы, догорели огни,
Непроглядная ночь, как могила, темна…»
Речь идёт о надсоновском стихотворении 1885 года: «Умерла моя муза!.. Недолго она Озаряла мои одинокие дни: Облетели цветы, догорели огни, Непроглядная ночь, как могила, темна».
19 января 1887 года Яков Полонский написал стихотворение «Памяти С.Я. Надсона»
(«Поэт тревожных упований И сокрушительных идей Любил, среди своих блужданий, Отчизну бедную свою; Её метелями обвеян, Её пигмеями осмеян, Он жить хотел в ее краю»). Горечь утраты. Смятенное, светло-печальное размышление о столь призрачно-ускользающем смысле земного бытия, нравственно-духовных ценностях, трагической судьбе усопшего юного гения («Спи с миром, юноша-поэт! Вкусивший по дороге краткой Все, что любовь дает украдкой, Отраву ласки и клевет, Разлуки гнет, часы свиданий, Шум славы, гром рукоплесканий, Насмешку, холод и привет… Спи с миром, юноша-поэт!»).
Отношение к «надсоновским мотивам» Якова Полонского и Сергея Есенина заслуживает особого разговора. Сделаем лишь два-три «контурных» акцента.
Вот, например, психолого-метафорическая антитеза «Север – Юг»… «Потому что я с севера что ли…» - заметит-мотивирует есенинский лирический герой «Персидских мотивов».
«Юго-северная» тема-мотив возникает в лирике Я.Полонского 1840-х годов. В ноябре 1844 года Полонский направился из Москвы в Одессу («без цели, без плана ускакал из Москвы»). Одесса. Тифлис. Закавказье. Кавказ. Знакомство и дружба с выдающимися деятелями грузинской, азербайджанской культуры… Культурологические, фольклорно-этнографические, историко-гуманитарные, лингвистические наблюдения поэтически реализовались в лирических циклах («В Имеретии», «Дума имеретина», «Царя Вахтанга ветхие страницы», «Над развалинами в Имеретии», «Тамара и певец её Шота Руставели», «Дареджана, царица Имеретинская»). Художественно-документальные, почти очерково-документальные обобщения вдохновенно «сплавляются» с психологическим анализом, философским раздумьем, политико-публицистическим «отступлением» («Горная дорога в Грузии», «Старый сазандар», «Грузинка», «Грузинская ночь» («Грузинская ночь – я твоим упиваюсь дыханьем!»)…
Выси гор, в облака погруженные,
Расступитесь! – приволье станиц –
Расстилаются степи зеленые –
Я простору не вижу границ.
И душа на простор вырывается
Из-под власти кавказских громад –
Колокольчик звенит-заливается…
Кони юношу к северу мчат…
«На пути из-за Кавказа». 10 июня
Посвященная М.Ф. Штакеншнейдер «фантазия» «Холодеющая ночь»
«Там, под лаврами, на юге… Юный поклонник прекрасного «мог взять себе в подруги юга царственную дочь»( «Боже! Как она умела Раны сердца врачевать, Как она над морем пела! Как умела вдохновлять!.. Но увы! Судьбой на север Приневоленный идти…». Чем дальше он на север шел «чрез степи и леса», «незаметно холодела ночи южная краса».
«Сквозь метель на север хладный» возвращается домой северянин-любовник («ночь лежит в долине под серебряной парчой»).
…28 марта 1888 года написано Яковом Полонским стихотворение «Памяти В.М. Гаршина» («Вот здесь сидел он у окна, Безмолвный, сумрачный: больна Была душа его – он жался Как бы от холода, глядел Рассеянно и не хотел Мне возражать, - а я старался Утешить гостя и не мог». Глубокий психологизм, вочеловеченная «диалектика души» -
в строфах, поэтическом синтаксисе, метафористике («Быть может, веры в исцеленье Он жаждал, а не утешенья; Но где взять веры?! Слово «бог» Мне на уста не приходило; Молитв целительная сила Была чужда обоим нам, И он ко всем моим речам Был равнодушен, как могила»). В гаршинской судьбе читатель угадывает трагическую судьбу
русских гениев (тех же Глеба Успенского, Николая Успенского, Надсона, да и Есенина): «Как птица раненая, он Приник – и уж не ждал полета; А я сказал ему, чтоб он Житейских дрязг порвал тенета, Чтоб он рванулся на простор – Бежал в прохладу дальних гор, - В глушь деревень, к полям иль к морю, Туда, где человек в борьбе С природой смело смотрит горю В лицо, не мысля о себе».
…Гаршинская «Attalea princes». Красивое, стройное, романтически изящное здание оранжереи. Даже в свирепую зимнюю стужу растения-южане нежились-произрастали в благодатном тепле и уюте; «они помнили свою родину», они «стояли и слушали вой ветра и вспоминали иной ветер, тёплый, влажный, дававший им жизнь и здоровье». «Мы приложили все наше знание, чтобы растения развивались в теплице совершенно так же свободно, как и на воле, и, мне кажется, достигли некоторого успеха», - аттестует свою деятельность директор уникального сооружения.
Вольнолюбивая же пальма лелеет, между тем, дерзкую мысль: «Я хочу видеть небо и солнце сквозь эти решетки и стекла, - и я увижу!» - Она обращается к своим соседям с решительно-рискованным предложением: «Лучше оставьте ваши споры и подумайте о деле. Послушайте меня: растите выше и шире, раскидывайте ветви, напирайте на рамы и стекла, наша оранжерея рассыплется в куски, и мы выйдем на свободу». В ответ последовало вполне резонное возражение растительного сообщества: «… придут люди с ножами и топорами, отрубят ветви, заделают рамы, и всё пойдёт по-старому». Только маленькая бледная травка осталась в сторонницах мятежной пальмы; «она не знала южной природы, но тоже любила воздух и свободу».
Финальные картины гаршинской аллегории. Крыша пробита. Но пальму подстерегает смертельная неожиданность: не ласковое южное небо, не желанное солнце встретило её, а неприветливое предзимнее небо, дождь со снегом. Окрестные деревья предостерегающе шумели: «Замерзнешь!.. Ты не знаешь, что такое мороз. Ты не умеешь терпеть. Зачем ты вышла из своей теплицы?..».
… «Памяти В.М. Гаршина»… - «Он воспаленными глазами Мне заглянул в глаза, руками Закрыл лицо и не шутя Заплакал горько, как дитя. То были слезы без рыданья, То было горе без названья, То были вздохи без мечты – В сетях любви и пустоты, В когтях завистливого рока, Он был не властен над собой; Ни жить не мог он одиноко, Ни заодно брести с толпой. И думал я: «Поэт! – больное Дитя! Ужель в судьбе твоей Есть что-то злое, роковое, Неодолимое!..».
…Читая стихотворение Якова Петровича Полонского, невольно ловишь себя на мысли о том, что многое в драматической надсоновской судьбе чем-то напоминает судьбу
земляка Полонского, трагическую кульминацию в гостинице «Англетер». Автобиографический повествователь «Памяти В.М. Гаршина» вспоминает о встречах со своим добрым знакомым перед роковой развязкой: «С тех пор прошло немало дней; Я слышал от его друзей, Что он в далекий путь собрался И стал заметно веселей; Но беспощадный рок дождался Его на лестнице крутой И сбросил… Странный звук раздался… Он грохнулся и разметался, Изломанный, полуживой, -
И огненные сновиденья
Его умчали в край иной,
Без крика и без сожаленья
Покинул он больной наш свет;
Его не восторгал он – нет!..
В его глазах он был теплицей,
Где гордой пальме места нет,
Где так роскошен пустоцвет,
Где пойманной, помятой птицей,
Не веря собственным крылам,
Сквозь стекла потемневших рам,
Сквозь дымку чадных испарений
Напрасно к свету рвется гений,
К полям, к дубровам, к небесам…».
Судьба Поэта, судьба русского гения – в стихотворении Якова Полонского
«А.А. Фет» (1 февраля
Индивидуально-личностное и гениальное-общечеловеческое… Афанасий Фет-Шеншин
Обогатил отечественную культуру, отечественное знание философско-психологическимиоткровениями, художественно-эстетическими шедеврами («Постиг он как мудрец, что если нас с годами Влечет к зиме, то – нам к весне возврата нет… Волшебные мечты не знают наших бед: Ни злобы дня, ни думы омраченной, Ни ропота, ни лжи, на все ожесточенной, Ни поражений, ни побед. Всё тот же огонёк, что мы зажгли когда-то, Не гаснет для него и в сумраках заката, Он видит призраки ночные, что ведут Свой шепотливый спор в лесу у перевала. Там мириады звезд плывут без покрывала, И те же соловьи рыдают и поют»).
Глубинные родниковые омуты родной поэзии… Благодаря титаническому, общечеловечески значимому труду гениев не иссякают исполненные подспудной нравственно-духовной энергии источники прекрасного, разумного, доброго, вечного. Об этом размышляет Яков Полонский в стихотворении «В день пятидесятилетнего юбилея А.А. Фета (
Песни его были чужды сует и минут увлечения,
Чужды теченью излюбленных нами идей; -
Песни его вековые – в них вечный закон тяготения
К жизни – и нега вакханки, и жалоба фей –
В них находила природа свои отражения.
Были невнятны и дики его вдохновения
Многим; но тайна богов требует чутких людей.
Музыки выспренний гений недаром любил сочетания
Слов его, спаянных в «нечто» душевным огнем,
Гений поэзии видел в стихах его правды мерцание,
Капли, где солнце своим отраженным лучом
Нам говорило: «Я солнце!» И пусть гений знания
С вечно пытливым умом, уходя в отрицание,
Мимо проходит! – наш Фет русскому сердцу знаком…
…Деревня Воробьевка. 12 июня 1890 года. « В гостях у А.А. Фета». Заботливо занашен оконной шторою ночлег друга. Но «не спрячет солнца ласки никакая занавеска» («Угол мой для снов не тесен (Если б даже снились боги…) Чу! Меня в свои чертоги Кличет Муза птичьих песен. Но, как раб иной привычки, Жаждущий иного счастья, Вряд ли я приму участье В этой птичьей перекличке!..»).
Другое стихотворение («Полонский здесь не без привета Был встречен Фетом, и пока Старик гостил у старика, Поэт благословлял поэта. И, поправляя каждый стих, Здесь молодые музы их Уютно провели все лето»).
Есенинская «страна берёзового ситца»
и «страна калинника и елей» Якова Полонского
Или у природы, как у сердца в жизни,
Есть своя улыбка, и свои невзгоды?..
Яков П о л о н с к и й.
Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных…
Сергей Е с е н и н.
Сергей Есенин – один из признанных мастеров «лирического пейзажа». Живописно-пластическое мастерство его вызревало, формировалось, обретало новаторскую мощь и неповторимость в русле великой отечественной традиции «писательства и художества» ( тоже «рязанец», Яков Петрович Полонский – в числе признанных мастеров «словесной живописи»).
Хмурая застигла ночь.
На пути – бурьян…
Дышит холодом с реки,
Каплет сквозь туман.
Но как будто там – вдали,
Из-под этих туч,
За рекою – огонька
Вздрагивает луч…
И как будто где-то там
Голоса в кустах…
Песня это или звон
У меня в ушах?
В реку брошусь я – в кусты
Брошусь сквозь туман –
Впереди тепло и свет,
На пути – бурьян…
«На пути». - «Русский вестник», 1890, № 10
Яков Полонский - яркая звезда в блистательном созвездии русских лириков середины и второй половины девятнадцатого столетия, представленном именами Фета и Тютчева, Кольцова и Никитина, Некрасова и А.К. Толстого, Жемчужникова и Сурикова,
Надсона и Апухтина. В мощном течении нравственно-духовных, художественно-эстетических, жанрово- стилевых исканий уходящего «золотого века» отечественной поэзии вызревало, выкристаллизовывалось, высвечивалось то новое качество, которое будет побуждать и поддерживать на высочайшем уровне живописно-пластического мастерства ранних М.Горького и И. Бунина, А.Блока и В. Брюсова, «новых суриковцев», а затем и Сергея Есенина.
Пейзаж Якова Полонского психологичен, интимно-лиричен, вочеловечен…
Любя колосьев мягкий шорох
И ясную лазурь,
Я не любил, любуясь нивой,
Ни темных туч, ни бурь…
Но налетела туча с градом,
Шумит-гремит во мгле;
И я с колосьями, как колос,
Прибит к сырой земле…
К сырой земле прибит – и стыну,
Холодный и немой,
И уж не все ль равно мне – солнце
Иль туча надо мной?!
«Вестник Европы», 1882, № 7.
Есть основания говорить и о «крестьянском уклоне» философско-психологической лирики Якова Полонского. «Поэзия земледельческого труда» (идущая от «Власти земли» Глеба Успенского, «Степных очерков», «Горя сёл, дорог и городов» Александра Левитова, от тургеневской метафористики , лесковского лиризма) являла собой «становой хребет» отечественной словесности. Судьба «земледельческого народа» (столь озаботившая Льва Толстого) вызывает щемящую тревогу лирического героя Полонского. Вот, например, его стихотворение «В засуху»:
Все жаждет, истомясь от зною;
Все вопиет: дождя, дождя!
И рады все, что солнце мглою
Покрылось, сумрак наводя.
Влачится туч густых завеса,
Грозя нам ливнем и пыля;
Из-за синеющего леса
Прохладой веет на поля.
Шуршит соломой рожь сухая,
Пыль зарывается в кусты,-
И только капля дождевая
Одна спадает с высоты.
Дождя, дождя!.. Ужель обманут
Нас громовые голоса,
С земли колосья не привстанут
И не омоются леса?
Увы! Грозы насмешка злая,
Громовый хохот над землей!..
К чему нам капля дождевая!
Что значит капля в этот зной!..
Молниеносной тучи глыба
Перевалила за леса, -
Никто не скажет ей спасибо,
С упреком глядя в небеса.
Ушла!.. Но где над злом победа?
В чем торжество? Все тот же зной…-
И не осталось даже следа
От бедной капли дождевой…
Есенинский автобиографический повествователь видит на родной Рязанщине картины, аналогичные тем, которые содрогнули сердце его земляка, лирика-человеколюбца в минувшем столетии («Заглушила засуха засевки, Сохнет рожь, и не всходят овсы… И кричали парнишки в еланках: «Дождик, дождик, полей нашу рожь!»
