«К былым возлюбленным не возвращайтесь!»
Трусливо-назидательно, но в принципе верно. Каждый это проходил, каждый в этом убеждался.
«Не возвращайтесь туда, где вы испытали величайшее счастье!»
И это правильно. Дважды в одно счастье не войти, и не надо здесь экспериментировать.
Надо ли возвращаться туда, где был близок к чему-то серьезному, правильному, пусть при этом смертельно опасному?
А вот это уже слишком личное. Правда, мне такая возможность представилась и я… решился.
Вернулся.
Во времени. Более чем в двадцать лет назад, в апрель 1993 года.
И в пространстве.
В окрестности сербского Вышеграда, где тогда воевал в составе русского добровольческого отряда, помогая братьям-славянам отстаивать право иметь свой язык, свою территорию, свою веру.
Крест из «хлама войны»
Самолетом из Москвы до Белграда. Автобусом из Белграда до Вышеграда. На юркой «Ниве» по головокружительному серпантину к высоте Заглавак. Из душной столичной суеты в легенду. Здесь в апреле 1993 года горстка русских добровольцев шесть часов отбивала атаки многократно превосходивших сил мусульман. Наступавших поддерживали гаубицы и минометы. В распоряжении защитников высоты, открывавшей дорогу на Вышеград, были только автоматы и пулемет.
- Помнишь, здесь стояла палатка, а здесь поставили пулемет, когда началась атака… Забыли ленты, одну притащил Костя Богословский, другую – ты, - тормошит меня Володя Сидоров, коллега по нынешней поездке, ныне набирающий политический «жирок» подмосковный муниципальный депутат, а тогда ершистый правдолюб-патриот, такой же, как и я, доброволец.
Представить расположение нашего лагеря двадцатилетней давности непросто. Изменился ландшафт. Вместо апрельских заснеженных склонов с блеклыми проталинами – июльское буйство трав и цветов. Вместо чахлых голых кустарников – подросшие, одетые в листву деревья. Единственный ориентир – камни. Тогда мы обкладывали ими стены наших палаток, из них сооружали брустверы, за которыми устраивали огневые позиции. Камни и сейчас на месте. По ним можно восстановить линию нашей обороны.
- Правее был Володька Егерь, у него потом взрывом перепонки разорвало, рядом Филька Орловский, он лисий треух, такой лохматый, носил, помнишь? – не унимается мой однополчанин.
Как же не помнить все это? Такое и забыть захочешь – не получится. Кажется даже тогда, когда сознание начнет разрушаться под ударами возрастной немощи, в памяти непременно уцелеют и пронзительная голубая ясность того утра, и мерзкий звук летящих в твою сторону мин, и лица тех, кто был рядом, и злобное цоканье пуль о камни, за которыми ты пытаешься спрятаться от судьбы.
Судьба… Её вспоминали не раз и тогда, двадцать лет назад. С мистическим ужасом. Когда несли на куске брезента Костю Богословского, погибшего на двадцатой минуте своего первого в жизни боя, на восьмой день своей добровольной командировки на войну. Её вспомнили и сейчас.
Уже снисходительно, топая от проселка, где оставалась наша «Нива», до нашей былой передовой, то и дело натыкаясь на красные стандартные таблички с надписью «Мины». Возможно, мины остались здесь с весны 1993-го (сами когда-то ставили «растяжки» на подходах к нашей позиции). Возможно, «наследие» и тех, кто воевал после нас. Стараемся смотреть под ноги. Только разве разглядишь в хитросплетении стеблей стабилизатор неразорвавшейся мины, тем более кружок чуть просевшего грунта, что выдает противопехотный «паштет». Так что, действительно, судьба.
На месте нашей было позиции многое, что напоминает о 12 апреля: и жестянки патронных ящиков, и неистлевшие лоскутья одеял, и гильзы, и осколки самых причудливых форм. Среди этого «мусора войны» можно найти и что-то «очень личное». Например, остатки пустой пулеметной ленты. Возможно, это часть ленты, что принес Костя Богословский за две минуты до того, как рядом шлепнулась злополучная мина. А может быть, это фрагмент ленты, которую принес я чуть позднее?
Не удержался, очистил от земли и травяных корней уже тронутое ржавчиной ленточное звено, положил в карман, по приезду отдам сыну. Может быть он, взяв его в руки, найдет подходящие слова, когда будет рассказывать своим детям, моим внукам, о том, что в жизни каждого мужчины непременно дожжен быть «кусочек» войны. Иначе и жизнь – мимо, и мужчина – ненастоящий.
Среди «военных отходов», которыми ныне усеян Заглавак, - самые заметные – корпуса одноразовых гранатометов – зеленые пластмассовые трубы диаметров почти в человеческую руку. В одном из них сопровождавший нас Бобан Инжич, наш фронтовой товарищ, вышеградский активист движения ветеранов войны 1991 – 1995 гг. сразу увидел экспонат для местного музея. Из двух других мы соорудили… крест. Очень символично: на месте боя двадцатилетней давности – крест из хлама войны». Пройдет время, здесь обязательно появится что-то более основательное с добрыми словами в адрес тех, кто защищал эту открывающую путь на Вышеград высоту, кто погиб здесь. А пока обо всем, что было на этом месте 12 апреля 1993 года будет напоминать крест, что составили эти скрепленные проволокой трубы.
Могилы, кладбище, надгробья…
Уже вернувшись домой, просмотрел отснятые кадры. Сюжеты однообразны. Кроме сцен общения с сербскими патриотами и ветеранами – могилы, кладбище, надгробья… мрачновато. По-другому, наверное, и быть не может. Где война – там и смерть. Где смерть – там и почести героям, умноженные традицией, долг павшим.
Вышеградское военное кладбище и югославская война 1991 – 1995 гг. – ровесники. Впервые я побывал здесь в самом начале 1993 года, едва прибыв на сербскую землю, еще не успев взять в руки оружие, с которым предстояло эту землю защищать. Тогда кладбище больше походило на пустырь – всего десятка два пахнущих смолой деревянных крестов на еще не осевших холмиках. Врезались в память три свежие могилы с русскими именами на крестах: Андрей Нименко, Василий Ганиевский, Геннадий Котов. Русские добровольцы, прибывшие сюда всего на несколько месяцев раньше нас, и… успевшие остаться здесь навсегда.
Запомнилась и не забудется никогда казачья, не успевшая потерять нот снега и дождя форму, фуражка на одной из могил. Вот тебе и «тихая, позиционная война» («только караулы, сопровождение, охранение»). Вот тебе и «съездим, поможем сербам»…
Ровно через месяц в считанных метрах от этих «русских могил» сам копал еще одну. Для Кости Богословского, погибшего 12 апреля 1993 года в бою за высоту Заглавак. Лопата то натыкалась на камни, то пружинила от перекрученных корней. Казалось, что сербская земля не хочет принимать тело еще одного русского добровольца. А тут еще совсем древние коричневые кости, рыжие головешки сгнивших гробовых досок. Священник отец Райко, руководивший похоронами и лично отпевавший Костю, пояснил:
- Старая могила. Здесь, когда-то очень давно, хоронили. Могилам на нашей земле тесно…
По его совету кости собрали в пакет и закопали в изголовье под новым гробом.
И сейчас отец Райко служит в том же вышеградском храме. Кажется, он нас узнал. Сам за двадцать лет совсем не изменился. Та же неспешная походка, тот же проникновенный голос, те же внимательные глаза за темными стеклами очков. А вот кладбище изменилось неузнаваемо. Вместо редкой россыпи случайных могил – нескончаемые стройные шеренги захоронений. «Урожай» войны! Вместо поспешных деревянных крестов – добротные каменные черно-белые надгробья. Примета государственной заботы в Республике Сербской о всех павших в войне 1991 – 1995 гг.
Сейчас рядом с могилой Кости Богословского еще две русские могилы: Володи Сафонова и Димы Попова, питерских ребят, павших в том же, уже легендарном бою за высоту Заглавок. Они погибли в одно время с Костей, с разницей в десяток минут, около восьми часов утра, но легли в эту землю только через несколько месяцев. Уж так случилось, что тот правый фланг, где настигли их пули, был очень отдален от основной нашей позиции, мусульмане все-таки заняли его.
После боя 12 апреля 1993 года нам было стыдно и дико, что Володя и Дима остались не погребенными на территории врага. Но виноватых здесь не было. От бункера, ставшего их последним пристанищем, до нашего «положая» - добрый километр. Тогда же мы предлагали сербским командирам «двинуть» всеми силами, включая подошедшее подкрепление, на правый фланг, отбить и бункер, и тела наших однополчан. Услышали в ответ прохладное, но аргументированное и наверное правильное:
- Будет много жертв. Мусульмане там укрепились, поставили мины. Нельзя рисковать…
При таком «раскладе» оставалось материться, скрипеть зубами и… соглашаться.
Только несколько месяцев спустя сербы взяли поселок, на окраине которого в случайной яме были наспех закопаны Володя и Дима. Русских добровольцев перезахоронили на вышеградском кладбище. Теперь они рядом: Костя Богословский, Володя Сафонов и Дима Попов. Даже гораздо ближе, чем были (благодаря проклятой отдаленности правого фланга) в том бою. Спите, русские герои! Да будет вам пухом сербская земля!
Обнаружилась на сербском кладбище и еще одна «лично близкая» могила. Сербская. Велимир Стоянович. Воевода Велько. Весной 1993 года наши пути часто пересекались: и в совместных рейдах, и на «положае», и на «одморе» в казарме. Колоритная у него была внешность: широченная, с благородной проседью, борода, лихо заломленная четническая шапка. Однажды я сфотографировался вместе с ним на традиционном для той обстановки фоне: разрушенные дома, обугленные стены. На фотографии стоим в обнимку.
Теперь, спустя двадцать лет, встретились снова. Уже в совершенно разных ипостасях. Обнять я могу разве что могильный памятник, к подножию которого и плеснул принесенного красного вина.
Воевода Велько погиб через месяц, как мы вернулись домой. Грузовик, в котором он возвращался с «положая», нарвался на мину.
Когда я фотографировался с ним, кто-то из однополчан пошутил: «Вот она, иллюстрация на тему «братство по оружию»…»
Та «иллюстрация» (мы с Велькой в обнимку, я с «калашниквым», он со «снайперкой», кажется так же нашей, советской, «драгуновской») оказалась временной. Нынешняя «иллюстрация» - его памятник рядом с памятниками русским добровольцам – окончательная, вечная. На ту же тему «братство по оружию».
«Отсюда видно Куликово поле…»
Находиться в группе родственников своих погибших однополчан – испытание. Потому что однополчане погибли (вот могилы, где они лежат), а ты – живой (ходишь, смотришь, дышишь). Родственники в «одном кадре» видят и тебя, живого, и те могилы, в которых их братья, мужья, отцы. Трудное соседство!
Верно, упреков вслух, даже шепотом, по этому поводу не звучало, но в самом воздухе висело что-то темное и давящее. Впрочем, кто виноват, что злополучная мина упала рядом именно с Костей Богословским, что Володе Сафонову и Диме Попову пришлось заступить в караул именно на тот фланг, с которого мусульмане начали наступать? Опять судьба!
Глупо нас, выживших, упрекать за то, что выжили. Еще глупее самим нам пытаться объяснять, что в то, напичканное смертью утро мы уцелели не потому, что прятались за чужими спинами. Кстати, тех спин, за которыми можно было бы «пересидеть» мясорубку 12 апреля 1993 года, просто не было. Защищали высоту Заглавак всего пятнадцать русских добровольцев. Трое были убиты в самом начале боя, трое тогда же были тяжело ранены. На остальных с трех сторон перли мусульманские цепи. Не отсидеться. Не спрятаться! Без вариантов! Только стрелять! Возможно, даже не вспоминая высокие мотивы, а просто чтобы выжить самому и помочь выжить ближайшим соседям по каменному брустверу.
Впрочем, и высокие мотивы найти здесь не сложно. Ведь никто из защитников главенствующей над Вышеградом высоты не дрогнул, не запаниковал. Все вели себя так, будто воевали добрую половину своей жизни. Спокойно выдержали шестичасовой бой. Были готовы и к контратаке и к последней рукопашной (у иных всегда была припасена граната «для себя» как альтернатива мусульманскому плену). Отсюда и результат – наступавшие потеряли около сотни убитыми и более ста ранеными, а, главное, Вышеград остался сербским.
Результат говорит сам за себя. Не случайно на встрече в одной из общин в окрестностях Вышеграда пожилой серб произнес фразу, которая показалась сначала загадочной, а потом более чем понятной и глубоко символичной:
- С высоты Заглавак видно Куликово поле…
Тем не менее, после 1993 года казалось, что и дата обороны высоты Заглавок, и подробности этого факта, как-то затерялись в общей хронике событий югославской войны 1991 – 1995 гг. Лично мне даже начало представляться, что общая участь и павших и выживших в том бою – забвение и неизвестность. Слава Богу, я ошибся. Добротные и ухоженные памятники защитников Заглавка на кладбище в Вышеграде – не единственное тому подтверждение. Полтора года назад на том же кладбище на видном месте появился красавец-обелиск в честь всех русских добровольцев, погибших в Боснии. Монумент был изготовлен по инициативе и на средства предпринимателя Ильи Юрова. Многих серьезных хлопот стоило группе российских и сербских ветеранов «пробить» и довести этот проект до конца.
А еще очень важно, то правительство Республики Сербской выплачивает пенсии родственникам русских добровольцев, погибших здесь, что делегации этих родственников – всегда желанные гости на сербской земле. Уже поднят вопрос о представлении всех погибших и выживших участников сражения за высоту Заглавак 12 апреля 1993 года к государственным наградам Республики Сербской. Наконец главное: 12 апреля – день битвы за высоту Заглавак признан днем Русского добровольца, и отмечается как праздник. Так что действительно здесь (помнится замыленный, но очень правильный советский лозунг) «никто не забыт, ничто не забыто!»
***
А за то, что получил возможность вернуться на двадцать лет назад, говорю: спасибо. Не дежурно-казенное, а сердечное «спасибо» властям Республики Сербской, русскому предпринимателю, из-за скромности настоявшему не упоминать его фамилии, активистам набирающего силу движения родственников русских добровольцев, погибших на югославских фронтах 1991 – 1995 гг., всем организаторам этой поездки. Ведь это так значимо прикоснуться к чему-то очень важному, настоящему, пусть смертельно опасному. Возможно, это важное и настоящее и было самым главным в твоей жизни…
